Я распахнул наши клетки, и мы внезапно вернулись в реальный мир, голые и потные, потягиваясь и хрустя суставами.
Клетка Каролин была открыта, но самой Каролин там не было.
Кроме нас, в комнате был и одетый человек, офицер медицинской службы. Она подошла к нам.
У рядового Коллинз перед самым отлетом произошло обширное нарушение мозгового кровообращения. Она сейчас в операционной.
У меня похолодели лицо и руки.
С ней все будет в порядке?
Нет, сержант. Врачи делают все, что могут, но, боюсь, она... в общем, это клиническая смерть.
Я опустился на жесткое бетонное основание клетки. Голова шла кругом.
Чем это отличается от обычной смерти?
У нее отсутствует высшая нервная деятельность. Мы пытаемся связаться с ее ближайшими родственниками. Мне очень жаль...
Но... но ведь я... я был в ее мозгу всего несколько минут назад!
Она заглянула в свои записи.
Время смерти 13.47. Двадцать пять минут назад.
Но это же не так много! Людей после клинической смерти вытаскивали...
Врачи делают все, что могут. Механикислишком ценный персонал, чтобы ими разбрасываться. Это пока все, что я могу вам сказать.
Она повернулась, чтобы уйти.
Подождите! Я могу ее увидеть?
Я не знаю, где она, сержант. Извините.
Остальные столпились вокруг меня. Я был удивлен, обнаружив, что не плачу и даже не пытаюсь заплакать. Я чувствовал себя совершенно беспомощным, как будто мне дали под дых.
Она, наверное, в здешнем госпитале,сказал Мэл.Пошли, поищем ее.
И чем мы ей поможем?спросила Канди.Будем путаться под ногами?
Она села рядом со мной и обняла меня за плечи.
Идемте в комнату отдыха, будем ждать.
Мы пошли в комнату отдыха. Я шагал, как зомби. Как солдатик без механика. Лу достал из шкафчика свою кредитку и купил нам всем по пиву в автомате. Мы в неуклюжем молчании оделись и сели пить пиво.
Хаким пить не стал.
Иногда даже жалеешь, что некому молиться.
Саманта, погруженная в молитвенное сосредоточение, подняла голову и кивнула. Остальные молча пили и смотрели на дверь.
Я встал, чтобы купить еще пива, и тут вошла медик. Я посмотрел ей в глазаи потерял сознание.
Я пробудился на больничной койке, внезапно, как будто меня бесшумно окатили ледяной водой. Медсестра со шприцем отступила в сторону, и я увидел Блейз.
Сколько времени?
Пять утра. Сегодня среда,ответила она.Я приехала сразу, как узнала, и они сказали, что все равно собирались приводить тебя в чувство.
Она взяла пластиковый стаканчик, протянула мне соломинку.
Пить хочешь?
Я покачал головой.
Что, я так долго был в отключке? Двенадцать часов?
Они тебе что-то дали, чтобы ты не просыпался. Так всегда делают, когда человек перенес такую потерю...
И тут я вспомнил все. В меня как будто автомобиль врезался.
Каролин...
Она взяла меня за руку. Я отдернул руку. Потом приподнялся и снова нащупал ее руку.
Я закрыл глаза. Я плыл, я падал. Может, это из-за лекарств... Я сглотнули обнаружил, что не могу выдавить ни слова.
Тебе дают отпуск до конца месяца. Поехали домой?
А как же мои люди? Моя группа?
Они ждут тебя в коридоре. Меня пустили первой.
Я сел и обнял ее. Она обняла меня и держала так, пока я не понял, что уже готов увидеться с товарищами. Они вошли в палату все вместе, и Блейз вышла подождать в коридоре. Мы встали в круг и сомкнули руки в центре, так, что каждая рука была как бы спицей в колесе. Мэл, Канди и Саманта прошептали несколько слов, но это безмолвное участие было важнее любых других чувств. Именно оно дало мне место, где я мог быть. Место, где я мог вздохнуть полной грудью.
Блейз увезла меня домой, и через некоторое времядалеко не сразуя стал ее возлюбленным, а не только другом, который нуждается в надежной руке и мягкой жилетке. Позже мы оба смеялись, потому что ни она, ни я не могли припомнить, когда именно, в какую ночь, вечер или утро эта дружба превратилась в секс. Но, кажется, я знаю, когда секс превратился в любовь.
Армейский психолог, к которому я ходил, посоветовал мне относиться к своей потере как к ране: на нее надо наложить швы, то есть набор реакций, которые будут защищать меня, пока все не заживет. Швы, которые отвалятся сами собой, когда станут больше не нужны.
Но Блейз была доктором физики, а не медицины, и она сказала, что наш психолог ничего не понимает. Бывают раны слишком большие, чтобы стягивать их швами. Их следует оставлять открытыми, оберегать и ждать, пока они затянутся келоидной тканью. В келоидной ткани нет нормальных нервных окончаний. Она помогает выжить, но ничего не чувствует.
С тех пор прошло несколько лет. Каждый месяц я на десять дней запираюсь в клетку, которая наделяет меня сверхчеловеческой силой. А в остальное время Блейз окружает меня своей поддержкой, мирясь с потерей, которая навсегда останется в центре моей души.
Эта мягкая клетка из рук и ног защищает меня и отчасти помогает забыться.
Робин Хобб
Робин Хобб на настоящий момент является одной из самых популярных авторов фэнтези. Продано более миллиона экземпляров ее книг в бумажных обложках. Наверное, наиболее известна ее серия «Сага о Видящих», в которую входят «Ученик убийцы», «Королевский убийца» и «Странствия убийцы», а также две примыкающих к ней серии, «Сага о живых кораблях», куда входят книги «Волшебный корабль», «Безумный корабль», «Корабль судьбы», и «Сага о Шуте и Убийце», состоящая из книг «Миссия Шута», «Золотой шут» и «Судьба Шута». Не так давно она начала новую серию книг и жанре фэнтези«Сын солдата», куда входят книги «Дорога шамана», «Лесной маг» и недавно опубликованный роман «Магия отступника». Среди ее ранних романов, опубликованных под именем Мэган Линдхольм, фэнтези «Wizard of the Pigeons», «Полет гарпии», «Заклинательницы ветров», «The Limbreth Gate», «Luck of the Wheels», «The Reindeer People», «Wolfs Brother» и «Cloven Hooves», научно-фанта-стический роман «Alien Earth» и роман «The Gypsy», написанный в соавторстве со Стивеном Брастом.
В этом рассказе Робин Хобб доводит нас до крайних пределов того, что способен вынести человек, и немного дальше. В час, когда все остальное потеряно, мы поймем, что такое подлинная верность.
Триумф
Вечерние ветра проносились над равниной, окружающей город, и раскачивали железную клетку, подвешенную под аркой ворот. Человек в клетке корчился, стараясь увернуться от торчащих внутрь шипов, и смотрел на заходящее солнце. Не смотреть он не мог: перед тем как поднять его сюда, ему отрезали веки и приковали за запястья к решетке, так что ему некуда было деться от огненного взора карфагенского солнца.
Пыльный ветер иссушал обнаженные глаза, и зрение у него понемногу мутнело. Слезы, исторгнутые скорее телом, нежели душой, беспрепятственно катились по щекам. Перерезанные мышцы, которые прежде закрывали его веки, беспомощно содрогались. Они не в силах были увлажнить глазные яблоки и вернуть ему зрение. Оно и к лучшему: не на что тут было смотреть.
Днем под ним собралась целая толпа. Они выстроились вдоль улицы, чтобы поглазеть, как хохочущие, издевающиеся над ним солдаты катят его к воротам в круглой клетке, утыканной шипами. Невзирая на перенесенные мучения, он тогда еще не утратил присутствия духа и способен был хоть как-то сопротивляться. Он ухватился за прутья клетки и держался за них, чтобы его не швыряло в подпрыгивающей, кувыркающейся клетке. Нельзя сказать, что он полностью преуспел. Шипы внутри клетки были слишком длинные. Они пронзили его тело в нескольких местах. Однако же смертельных ран ему избежать удалось. Теперь он думал, что, может, и зря.
У подножия холма, под аркой городских ворот, толпа одобрительно взревела, жадно любуясь, как солдаты выволокли его наружу и отсекли ему веки. «Посмотри на закат, Регул! Это последний закат, который ты увидишь, римский пес! Сегодня ты умрешь вместе с солнцем!» Потом его затолкали обратно в его шипастую
тюрьму, приковали его запястья к решетке и подняли наверх, чтобы все могли поглазеть на медленную смерть римского консула.
Его казнь собрала немало народу. Карфагеняне ненавидели его, и ненавидели не без причин. Причин было предостаточно. Они не простили ему многочисленных поражений, которые он им нанес, и не забыли немыслимых условий договора, который он предложил им после битвы при Адисе. Он обнажил в усмешке то, что осталось от выбитых зубов. Ему все же было чем гордиться! Зеваки осыпали его клетку камнями, гнилыми овощами и отбросами. Часть снарядов отлетала от железной решетки, которая невольно служила ему щитом, обратно в задранные лица. Другие все же попадали в цель. Ну, этого следовало ожидать. Непреодолимой защиты не бывает. И даже карфагеняне способны иногда попасть в цель. Он опустил голову как можно ниже, пытаясь хоть как-то защитить глаза от слепящего африканского солнца, и смотрел на толпу. Толпа ликовала и ярилась одновременно. Они посадили в клетку его, Марка Атиллия Регула, и их палачи сделали с ним все то, что они так давно хотели, но боялись сделать. Его несгибаемая стойкость раззадоривала их, заставляя измышлять самые жуткие муки. И вот теперь они увидят, как он умрет в клетке, подвешенной на воротах Карфагена.
Он посмотрел на смутно виднеющуюся внизу толпу, и потрескавшиеся губы раздвинулись в улыбке. Его глаза подернулись тонкой пеленой, однако ему казалось, что зевак стало меньше, чем прежде. Они были не прочь часок-другой полюбоваться на то, как человек умирает в мучениях, это вносило разнообразие в их монотонную жизнь, однако Регул оказался живуч, зрелище затянулось, и им сделалось скучно. Большинство вернулось к обыденным делам своей повседневной жизни. Он ухватился за решетку и, собрав всю свою волю, заставил пальцы держаться крепче и дрожащие ногистоять прямо. Он не даст им насладиться зрелищем своей смерти. Это будет его последняя победа! Он заставил себя сделать еще один вдох.
Флавий посмотрел на человека в клетке. Он сглотнул. Марк, казалось, смотрел прямо на него. Флавий поборол искушение отвернуться и попытался поймать взгляд старого друга. Но Марк то ли не видел Флавия, то ли понимал, что его старый друг поплатится жизнью, если Марк покажет, что узнал его. А может быть, четыре года карфагенского рабства так сильно изменили Флавия, что даже друг детства не может его признать... Он никогда не был особенно крепок, а тяготы рабства лишили его даже тех мышц, что он нарастил, будучи солдатом. Теперь от него остались одни кости, высушенные жестоким африканским солнцем. Он был оборван и вонюч. От него воняло не только немытым телом, но и грязной сырой тряпкой, прикрывающей до сих пор не зажившую рану на левом бедре.
Он «сбежал» от хозяина никак не больше месяца назад. Особой хитрости для этого не потребовалось. Надсмотрщик был горький пьяница и куда больше стремился напиться, чем принуждать трудиться рабов, которые были уже не способны работать как следует. Однажды вечером, когда рабы устало тащились домой с поля, Флавий незаметно отстал. Он ковылял все медленнее и медленнее, и наконец, пока надсмотрщик распекал другого раба, нырнул между колышущихся стеблей и затаился. Пшеница была достаточно высокой, чтобы скрыть лежащего человека; его не заметят, если не будут специально искать, и даже тогда есть надежда, что его не найдут в сгущающихся сумерках. Но старый пропойца, похоже, даже не обратил внимания, что одного раба не хватает. Когда спустилась темная, безлунная ночь, Флавий выполз из пшеницы на дальнем конце поля, поднялся на ноги и заковылял прочь. Старая рана на бедре уже тогда загноилась. Он понял, что сломанный драконий зуб внутри ее снова зашевелился. Боль пробудила воспоминания о том, как он получил эту рану, и заставила задуматься о Марке и судьбе, что постигла его друга.
Когда же они виделись в последний раз? В рабстве как-то теряешь счет времени. Дни кажутся дольше, когда каждая минута твоей жизни принадлежит кому-то другому. Одно лето подневольного груда в Карфагене кажется длиной в целую жизнь: ты работаешь на палящем солнце, пекущем спину и голову. Флавий пересчитал урожаи, которые помнил, и решил, что в последний раз видел Марка больше четырех лет назад. Больше четырех лет миновало со времени той ужасной битвы, когда все пошло прахом. На равнине Баград, неподалеку от проклятой реки того же названия, консул
Марк Атиллий Регул потерпел поражение. Флавий был одним из пятисот солдат, что попали в плен. Некоторые из выживших утверждали, что оказаться плену лучше, чем остаться лежать на кровавом поле брани среди двенадцати тысяч убитых римлян. Но и бесконечные дни рабства Флавий порой сомневался в этом.
Он невольно снова поднял взгляд на своего друга и полководца. Шипы пронзили его в десяти местах, но кровь из ран уже не сочилась. Пыльный летний ветер залепил их плотной коркой. Его живот и грудь с ручейками запекшейся крови походили на карту с изображением множества рек. Лишенный доспехов и одежд, нагой, точно раб, Марк по-прежнему выглядел могучим и гордым, как истинный римский воин. Они долго терзали его и теперь подвесили умирать, но так и не сумели его сломить. Карфагенянам это не по плечу!
В конце концов, ведь не сами карфагеняне одолели консула Марка Регулато сделал наемный полководец, некий Ксантипп,
спартанец, который повел свои войска в бой не из любви к родине, а ради звонкой монеты. Карфагеняне наняли его, когда их собственный Гамилькар не оправдал надежд, которые на него возлагали. Если бы Марк сознавал, что сулит эта перемена военачальника, быть может, он и не торопил бы своих людей в тот последний бой. В тот роковой день солнце палило так беспощадно, словно было союзником карфагенян. Войска страдали от пыли и жары, когда Марк повел свою армию в обход озера. К вечеру усталые солдаты подошли к реке Баград. На противоположном берегу их ждал враг. Псе рассчитывали, что командующий прикажет разбить лагерь, обнести его валом и рвом. Солдаты надеялись на ужин и ночной отдых перед тем, как идти в бой. Но Марк приказал немедленно переправиться через реку и вступить в бой с ожидающим их противником, думая повергнуть карфагенян в страх этим натиском.
И если бы карфагенянами командовал Гамилькар, быть может, эта тактика бы и сработала. Всем было известно, что карфагеняне избегают сражений, ибо страшатся организованной мощи римского войска. Но Ксантипп был спартанец, его этим было не запугать.
И он не позволил своим людям сражаться на карфагенский манер. Марк уверенно выстроил войско так, как обычно: пехота в центре, конница на флангахи смело двинулся вперед. Но Ксантипп не отступил. Вместо этого он двинул на пехоту слонов. Но пехота выстояла. Флавий был там. Они бились как истинные римляне и держали строй. Однако тут Ксантипп разделил свою конницу. Флавий никогда не видел, чтобы кто-то поступал таким образом в подобной ситуации. И когда на них с двух сторон понеслись всадники, их собственная конница, уступавшая им в численности, полегла, а за ней были смяты фланги пехоты. И воцарились хаос и резня, каких он никогда прежде не видел. Он слышал, что некоторым удалось вырваться и бежать в Аспис, откуда их потом выручил римский флот. Эти солдаты вернулись домой. А Флавий и еще пятьсот человекнет.
Консул Марк Атиллий Регул был почетным пленным и ценным заложником, с ним и обращались соответственно. Но Флавий был простым солдатом и не из богатой семьи. Единственным, что представляло ценность для победителей, было его тело и его труд. И он, как военный трофей, был продан в рабство. В бою его ударили по голове. Он так и не понял, что это было: конское копыто или случайный снаряд из пращи. Но в течение некоторого времени ему в темноте мерещились кольца вокруг факелов и на ходу его заносило влево. Его продали задешево, и новый хозяин отправил его работать в поле. Там он и влачил ярмо последние четыре года. В должное время он пахал, в должное сеял, а в разгар летней жары, когда пшеница наливалась золотом, бегал по полю, крича и размахивая руками, чтобы отгонять алчных птиц. Рим, солдатская служба, жена и дети, и даже Марк, товарищ детских игр, из-за которого он оказался в рабстве,все мало-помалу растворялось, исчезало из памяти. Временами ему казалось, будто он всю жизнь был рабом, и только рабом.
А потом, однажды ночью, он пробудился от знакомой боли и понял, что драконий зуб, застрявший у него в теле, снова зашевелился. И несколько дней спустя он, несмотря на хромоту, сбежал от надсмотрщика.
Быть может, зашевелившийся зуб был предзнаменованием? Быть может, боги хотели предупредить его о грядущем? В последние годы Флавий редко задумывался о таких вещах. Боги, которым он поклонялся в юности, оставили его, почему же он должен им поклоняться или хотя бы просто чтить их? Но теперь ему казалось, что зуб зашевелился, выходя из тела, как раз тогда, когда Марк в последний раз выступал перед сенатом. В последующие дни старая рама вздулась, побагровела, а потом рубец разошелся и из него начали сочиться кровь и гной. В те самые дни до него дошли слухи, которые передавали из уст в уста даже карфагенские рабы: «Войне скоро конец. Консула отпустили в Рим под честное слово, чтобы передать условия договора. Консул Регул выступит перед сенатом и убедит их, что бросать нам вызов бессмысленно. Он дал слово, что, если Рим не согласится на наши условия, он вернется в Карфаген!»
Флавий только качал головой и молча отмахивался от этой болтовни. Как так, Марк уехал домой без него? Марк уехал домой, бросив пять сотен людей, которые когда-то служили ему? Марк согласился передать римлянам условия позорного договора и обещал уговорить их принять эти условия? Это было совсем на него не похоже. В течение трех дней он размышлял об этом, хромая по пшеничному полю и гоняя черных птиц. А потом решил, что зуб, зашевелившийся в его теле,это знак. И в тот же день он бежал и принялся пробираться обратно в город Карфаген.