Эспериганцы попались на удочку, не увидев за этим кажущимся нарушением нейтралитета ничего, кроме алчности какого-то частного лица. Они решили, что этим лицом является сам Костас, понимающе перемигнулисьчто ж, у всех есть свои грешки!и энергично принялись помогать нам их эксплуатирован. Тем временем они время от времени повторяли робкие попытки вторжения на мелидянский континент, время от времени совершая пробные высадки, однако вызванные ими разрушения выдавали их присутствие и ближайшее поселение немедленно высылало трудолюбивых муравьев, так что эти попытки, как и первая, успехом не увенчались.
В течение этих месяцев невольного перемирия я много путешествовала по континенту. Мои дневники находятся в oткрытом доступе, будучи в распоряжении нашего правительства, Однако наложенные в них сведения постыдно скудны, за что я должна принести извинения своим коллегам. Я вела бы записи куда старательнее, если бы знала, что буду не только первым, но и последним таким исследователем. Однако в то время, испытывая головокружение от успехов, я чувствовала себя скорее беззаботной туристкой, нежели исследователем, и отправляла только те записи и заметки, которые нравились мне самой, отговариваясь тем, что мои возможности по отправке докладов ограничены.
Я понимаю, что это слабое утешение, но должна сказать, что никакие фотографии и описания не способны передать ощущения человека, который находится в сердце живого мира, чуждого, но не враждебного, и когда я рука об руку с Бадеа бродила по краю большого каньона и смотрела вниз, на лиловые, серые и охристые утесы и на плавно колышущиеся щупальца элаккового лесазрелище, которое на моих знаменитых видеозаписях способно вызвать тошноту почти у любого зрителя,я впервые испытала неведомое мне прежде чувство красоты чуждого. И я смеялась от восторга и удивления, а она смотрела на меня и улыбалась.
Через три дня мы вернулись в ее деревню и, приближаясь к ней, увидели бомбежку: новейшие эспериганские самолеты, похожие на узкие серебристые клинки, кружили над деревней на бреющем полете, и по небу полз черный маслянистый дым. Путешествие в корзине ускорить было никак нельзя, так что мы могли только вцепиться в борта и наблюдать за происходящим. Когда мы прибыли на место, самолеты улетели и дым развеялся. А разрушения остались.
Я потом была зла на Костаса, незаслуженно, конечно. На самом деле он был посвящен в планы эспериганцев не более чем они были посвящены в его собственные. Но тогда я была уверена, что он обязан был знать, что они затевают, но не потрудился предупредить меня. Я обвинила его в преднамеренном сокрытии информации. Он резко ответил, что я знала о возможном риске, когда отправлялась на этот континент, и он не может отвечать за мою безопасность, раз я живу в зоне боевых действий. Это заставило меня замолчать: я осознала, насколько я была близка к тому, чтобы выдать себя. Разумеется, он не рассчитывал, что я предупрежу мелидян,ему пока не пришло в голову, что я хотела именно этого. Мне ведь не следовало этого хотеть.
Во время этого налета погибло сорок три человека. Когда я пришла к маленькой кроватке Китии, она была еще жива. Она не испытывала страданий, взгляд у нее был замутненный и отстраненный, она была уже далеко. Ее семья приходила к ней и ушла.
Я знала, что ты вернешься, поэтому я попросила, чтобы мне позволили остаться еще ненадолго,сказала она.Я хотела попрощаться.
Она помолчала и робко добавила:
И еще мне было страшно, немножко. Только никому не говори.
Я обещала ей, что никому не скажу. Она вздохнула и сказала:
Ну, теперь, наверное, мне пора. Позови их, ладно?
Когда я подняла руку, сразу подошел служитель и спросил у Китии:
Ну что, ты готова?
Готова,ответила она, немного неуверенно.А больно не
будет?
Нет, это совсем не больно,ответил он, уже доставая из кармана рукой в перчатке тонкую полосочку, прозрачно-зеленую, пахнущую малиной. Кития открыла рот, он положил полосочку ей на язык. Полосочка растворилась почти мгновенно, девочка дважды моргнула и погрузилась в сон. Несколько минут спустя ее рука, которую я по-прежнему держала в ладонях, похолодела.
На следующее утро, когда мы прощались с ней, я стояла вместе с ее семьей. Служители бережно уложили ее на поляне, издалека обрызгали ее жидкостью, пахнущей увядающим розовым букетом, и тут же отступили назад. Родители громко рыдали; я стояла с сухими глазами, как и подобает достойной матроне с Утрени, демонстрируя свою уверенность в воскресении мертвых. Первыми слетелись птицы и сбежались мотти, они выклевали ей глаза и изгрызли губы, потом сползлись жуки и, щелкая жвалами, принялись деловито разбирать ее тело на составные части. Пировать им пришлось недолго: сам лес пожирал ее снизу, окутывая тело зеленой волной, мелкие побеги поднимались по щекам и впивались в плоть.
Когда ее стало не видно, скорбящие повернулись прочь и отправились участвовать в общем бдении на деревенской площади.
Я осталась стоять на месте. Проходя мимо, они бросали растерянные и озадаченные взгляды на меня, на мое бесслезное лицо. Но она еще не исчезла: лес еще сохранял очертания девочки, обрушившиеся подмостки, окутанные неспешным живым ковром. Я не ушла, хотя за спиной уже слышались голоса: это семьи покойных поминали погибших.
Ближе к рассвету зеленый ковер слегка соскользнул в сторону. В смутном водянистом свете мелькнула пустая глазница, полная жуков. И я расплакалась.
Шестое уточнение
После всего вышесказанного я не стану утверждать, что обзавелась крыльями только по необходимости, но я решительно отвергаю утверждение, будто этот поступок был предательством. У меня просто не было другого выхода. Мужчины, дети, старухи, больныевсе, лишенные крыльев, бежали прочь от продолжающихся атак эспериганцев. Они отступали в самое сердце континента, туда, куда самолеты эспериганцев не могли проникнуть без дозаправки, в убежища, укрытые так глубоко в горах и чащобах, что даже мои спутники-шпионы ничего о них не ведали. Моя связь с Костасом была бы прервана, а если бы я утратила возможность поставлять сведения и оказывать прямое содействие, я могла бы с тем же успехом вернуться обратно в посольство, избавив себя от неудобств жизни беженки. Ни то ни другое меня совершенно не устраивало.
Меня уложили, точно жертву на алтарь,по крайней мере, так мне казалось, хотя меня напоили чем-то, что успокоило мое тело, избавив от непроизвольных нервных подергиваний мышц и кожи. Бадеа сидела у меня в головах, придерживая тяжелую косу, чтобы она не мешала, а остальные в это время удалили у меня на спине мелкие волоски и протерли ее спиртом. Потом меня связали и сделали на коже два разреза, практически параллельно позвоночнику. А потом Пауди осторожно вживила в них крылья.
Мне не хватило бы умения вырастить собственные крылья за то время, что было в нашем распоряжении, так что Бадеа и Пауди поделились со мной своими, чтобы я могла остаться. Но, несмотря на то, что я мало чем могла помочь в этом деле, я все же видела паразитов ближе, чем мне хотелось бы, и, несмотря на то, что я лежала ничком, с зажмуренными глазами, я, к своему ужасу, отчетливо понимала, что это странное щекочущее ощущениене что иное, как проникновение тоненьких, как паутинка, волокон, каждое в пятнадцать футов длиной, которые теперь пробираются в мои гостеприимно разверзнутые мышцы и прорастают во мне.
Болевые ощущения возникали и исчезали по мере того, как волокна проникали все дальше в мышцы и кости, обнаруживая один нервный узел за другим. Примерно полчаса спустя Бадеа мягко сказала мне: «Сейчас дойдет до позвоночника», и дала мне еще одну порцию этого напитка. Питье не давало мне двигаться, но боль не унимало ничуть. Описать эти ощущения я не возьмусь. Если вы когда-нибудь, невзирая на все предосторожности и стандарты Конфедерации, ухитрялись заполучить пищевое отравление, вы можете отчасти представить себе, как это было, хотя всей силы мучений вы представить не сможете; это охватывает все тело, каждый сустав, каждую мышцу и меняет не только ваше физическое состояние, но и сами ваши мысливсе исчезает, остается одна только боль, да еще вопрос: что, худшее уже позади?на который вы снова и снова получаете ответ «нет».
Однако в какой-то момент боль и впрямь начала утихать. Волокна проникли в мозг, и можно судить о том, что я пережила, но тому, что то, чего я больше всего боялась, стало теперь благословенным облегчением: я замерла и наконец-то закрыла глаза, в то время как мои новые конечности обретали чувствительность, становясь по-настоящему моими, колыхаясь от потоков воздуха и прикосновений моих подруг. В конце концов я уснула.
Седьмое уточнение
Подробностей войны, которая теперь развернулась всерьез, я пересказывать не стану, ибо в этом нет нужды. Записки Костаса безупречны, куда лучше моих, исследователи наверняка уже выучили наизусть все даты и географические координаты, изложив смерти и разрушения в сухих цифрах. Давайте я лучше расскажу вам о том, что эспериганские лагеря, отравлявшие землю, с воздуха выглядели как звездочки, начерченные охристо-бурым и жухло-желтым, и их лучи, точно щупальца, расползались во все стороны, впиваясь в здоровую растительность. От их кораблей с боеприпасами и провиантом, стоявших на якоре у берега, расходились по воде пятна нефти и отбросов, а солдаты упражнялись в стрельбе на огромных косяках медлительных молодых кракенов, чьи распухшие белесые туши всплывали на поверхность и уносились течением прочь от берега. Их было так много, что даже акулы не успевали сожрать всех.
Я расскажу вам, что, когда мы смазывали корпуса кораблей водорослями и сажали на них крохотных сверлильщиков, напоминающих земных ракообразных, нас скрывали густые заросли поднявшихся со дна моря морских лилейников, и их рыжие цветы бросали красный отсвет на сталь, скрывая расползающуюся ржавчину, пока не налетели первые зимние шторма и подросшие кракены не всплыли на поверхность, ища добычи. Я расскажу вам, что мы наблюдали с берега за тем, как ломались и тонули корабли, и что зубы кракенов сверкали в свете взрывов огненными опалами, и если мы и плакали тогда, то лишь о загрязненных водах океана.
Но приплывали все новые корабли, прилетали все новые самолеты; они наладили производство керамического покрытия, и все больше солдат получали защищенные автоматы и бомбы и распыляли яды, отражая атаки генно-модицифированных мотти и маленьких гибридных птичек, похожих на воробьев, чьи зоркие умные глазки распознавали цвет эспериганской военной формы и знаки различия как признаки врага. Мы высевали вдоль их линий снабжения самые ядовитые и хищные растения, так что их коммуникации никак нельзя было назвать надежными, и устраивали по ночам засады; они приходили в лес с топорами, мощными бензопилами и огромными горнодобывающими комбайнами, но их комбайны замирали и разваливались на ходу, подавившись лианами, которые, вырастая, становились прочнее стали.
Вопреки заочным обвинениям в мой адрес, которые нетрудно опровергнуть, проверив записи переговоров, все это время я регулярно общалась с Костасом. Думаю, я приводила его в замешательство: я сообщала ему все необходимые сведения, которые он передавал эспериганцам, чтобы они могли вовремя отразить очередную атаку мелидян, но при этом не скрывала своих чувств по поводу происходящего, с гневом и горечью упрекая его в атаках эспериганцев. Моя честность ввела его в заблуждение: он, видимо, думал, будто я всего лишь изливаю свое естественное негодование, и что это помогает мне избавляться от терзающих меня сомнений. В то время как я попросту утратила умение лгать.
Крылья сообщают человеку большую восприимчивость, нервы становятся гораздо чувствительнее. Все мелкие гримасы и ужимки лжеца сразу бросаются в глаза, так что незамеченными могут остаться только самые хитрые разновидности лжи в случаях, когда говорящая вначале убеждает себя в том, что ее ложь правдива, или же тогда, когда лжет социопат, не испытывающий совершенно никаких угрызений совести. Вот истинная причина мелидянского отвращения ко лжии я тоже заразилась им.
Если бы Костас это понимал, он бы немедленно убрал меня оттуда: от дипломата, который не способен при нужде солгать, толку мало, а уж от тайного агентатем более. Однако я не смешила делиться с ним этой информацией. Поначалу я даже сама не сознавала, насколько сильно въелся в меня этот запрет. На самом деле я этого вовсе не сознавала, пока, через три года после начала войны, ко мне не пришла Бадеа. Я сидела одна, в темноте, у пульта коммуникатора, и на экране медленно таял фосфоресцирующий силуэт Костаса.
Она села рядом со мной и сказала:
Эспериганцы как-то подозрительно быстро реагируют на все наши действия. Их технологии развиваются огромными скачками, и каждый раз, как нам удается их оттеснить, не проходит и месяца, как они возвращаются практически на те же самые позиции.
Поначалу я подумала, что настал тот самый долгожданный момент: она пришла просить меня о вступлении в Конфедерацию. Я не испытала ни малейшего удовлетворения, только усталую покорность, смирение перед неизбежным. Война наконец окончится, эспериганцы вступят в Конфедерацию следом за ними, и через несколько поколений и тех и других поглотят бюрократия, галактические стандарты и волна иммигрантов...
Но вместо этого Бадеа посмотрела на меня и спросила:
Быть может, твой народ помогает и им тоже?
Я должна была не раздумывая ответить «нет». Отрицание должно было само сорваться с языка, демонстрируя неподдельную убежденность. А затем мне следовало предложить им присоединиться к Конфедерации. А я ничего не ответила. Горло непроизвольно сдавило. Мы молча сидели в темноте. Наконец она спросила:
Ты можешь объяснить почему?
Тогда мне показалось, что хуже уже не будет, а может быть, будет лучше, если объяснить все как есть. Я изложила ей все наши соображения, сказала о том, что мы готовы принять их в свой союз как равных. Я опустилась до того, что изложила ей все банальности, с помощью которых мы оправдываем свой ползучий империализм: что унификация необходима, что она служит общему прогрессу и приносит мир и процветание...
Она только покачала головой и отвернулась. Помолчав, она сказала:
Твой народ никогда не остановится. Что бы мы ни придумали, они помогут эспериганцам придумать, как этому противостоять, а если эспериганцы выдумают оружие, против которого нам нечем будет защититься, они помогут нам, и мы будем изводить друг друга до полного изнеможения, пока не останется ни тех ни других.
Да,ответила я, потому что это была правда. Я не знаю, сохраняла ли я на тот момент способность лгать, но, как бы то ни было, я этого не знала и лгать не стала.
Мне не позволяли выходить на связь с Костасом, пока у них не было все готово. Тридцать шесть лучших мелидянских конструкторов и ученых погибли в процессе подготовки. Сведения об их смерти доходили до меня окольными путями. Они работали в карантине, в условиях строгой изоляции, фиксируя каждое свое действие, даже тогда, когда созданные ими вирусы и бактерии убивали их. Прошло немногим больше трех месяцев, прежде чем Бадеа пришла ко мне снова.
Мы не разговаривали с той ночи, когда она узнала о двойной игре Конфедерациии моей собственной. Я не могла просить у нее прощения, она не могла меня простить. Она пришла не затем, чтобы помириться, а затем, чтобы отправить через меня сообщение эспериганцам и Конфедерации.
Поначалу я не поняла. Но когда я наконец понялая знала достаточно, чтобы быть уверенной, что она не лжет и не заблуждается, что угроза вполне реальна. Ни о Костасе, ни об эспериганцах этого сказать было нельзя. Мои отчаянные попытки их убедить привели лишь к обратному. Я долго не выходила на связь, и Костас проникся подозрениями: он решил, что я переметнулась на их сторону или что я в лучшем случае искренне заблуждаюсь.
Если бы они могли, они бы уже давно это сделали, сказал он. А уж если я не сумела убедить его, эспериганцы и подавно не поверили бы.
Я попросила Бадеа устроить демонстрацию. У южного побережья эспериганского материка лежал большой остров, полностью заселенный и окультуренный, с двумя крупными портовыми городами. От материка его отделяло шестьдесят миль. Я предложила мелидянам начать с этого острова, там, где нападение еще можно было остановить.
Бадеа ответила:
Нет. Чтобы ваши ученые успели придумать ответные меры? Нет и нет. Довольно с нас равновесия.