Труднее всего было стоять неподвижно и ждать, пытаясь при этом дышать беззвучно. Грудь Клайна тяжело вздымалась. Он был уверен, что пронзительный звук дыхания непременно выдаст его. Клайн отчаянно пытался успокоить дыхание, но в результате ему лишь стало труднее дышать. Ему казалось, что сердце его вот-вот разорвется.
Прошла минута.
Две.
По спине Клайна ручейком бежала кровь. На улице продолжали греметь выстрелы и взрывы.
Клайн подумал, что он только зря теряет время и что надо идти на улицу, помогать своим.
Но в тот момент, когда он шелохнулся было, чтобы уйти, на третьем этаже раздался выстрел, и Клайн улыбнулся. Тот тип с крыши решил-таки, что дом пуст. Он спустился и стал стрелять из укрытия, через окно.
Клайн выбрался из комнаты. Услышав наверху очередной выстрел, он осторожно поднялся по лестнице. Подождал, ожидая нового выстрела и звука передергиваемого затвора. Они скрыли шум его шагов, когда он добрался до верха лестницы и выстрелил, попав стрелку в спину.
Легионер в брюках осел, уронив голову на подоконник. Клайн узнал его по мускулистой шее. Его звали Эрик. Он был немцем и записался в Легион в 1934 году, в одно время с Клайном. На улице другие немцы дрались друг с другом, одни за вишистское правительство, другие за Легион «Свободной Франции». Но было совершенно неважно, где кто из них родился и вырос.
«Легионнаша единственная отчизна»,подумал Клайн.
«Господи помилуй».
Он повернулся, собираясь сбежать вниз и присоединиться к бою. Он добрался до второго этажа и начал спускаться на первый в тот самый момент, когда из царящего снаружи хаоса в разрушенную комнату ввалился какой-то человек. На нем была белая фуражка Легиона. И брюки.
Он изумленно уставился на Клайна.
Клайн так же изумленно уставился на него.
За то время, что Клайн его не видел, он похудел еще сильнее, а веснушки сделались почти неразличимы под пылью боя.
Имя едва-едва успело слететь с губ Клайна, когда он выстрелил Рурку в грудь. Он нажал на спусковой крючок чисто машинальното был результат бесчисленных тренировок, после которых чувство самосохранения опережает всякую мысль.
Рурк отлетел, ударился об стену и сполз по ней, оставляя кровавую полосу. Он, щурясь, взглянул на Клайна, как будто силился что-то разглядеть, а у него уже темнело в глазах.
А потом вздрогнул и застыл.
Рурк...повторил Клайн.
Он вышел в открытую дверь, выстрелил в легионера-противника и ринулся в хаос улицы, надеясь умереть.
Битва продолжалась и на следующий день. К закату вишистский легион был разбит наголову. Дамаск перешел в руки союзников.
Изможденный, с засохшими струпьями на спине, Клайн лежал вместе с другими легионерами на груде камней, оставшихся от какого-то дома. Среди развалин трудно было отыскать удобное место. Легионеры вытряхивали последние капли воды из своих фляжек и жевали последние черствые галеты.
Когда солнце село и на небе появились холодные звезды, Клайн стал смотреть в бесконечное пространство. Его озадачили сообщенные сведения о потерях. На его стороне был убит всего двадцать один легионер и еще сорок семь ранено. А с противоположной стороны погибло сто двадцать восемь легионеров и было ранено семьсот двадцать восемь.
Разница была настолько велика, что Клайн не мог уразуметь, как так получилось.
«У них было полно времени на устройство линий обороны в городе,подумал Клайн.Они могли прятаться от пуль за зданиями, а мы атаковали их по открытому пространству. Мы были ходячими мишенями. У них были все возможности остановить нас до того, как мы добрались до стен».
Тут его посетила нервирующая мысль. «А может, они нарочно уклонялись? Может, они стреляли мимо? Просто делали вид, а на самом деле хотели закончить бой как можно скорее, насколько это возможно было без ущерба для гордости?»
Клайну вспомнился их с Дурадо разговор о том, понимают ли солдаты из вишистского Легиона, что они выступают на неправой стороне, стороне агрессора, стороне захватчиков.
Снайперы, которых Клайн видел в окнах и на крышах,неужели они стреляли, не целясь? Неужели они искали достойного способа проиграть этот бой?
Клайн вспомнил, как был захвачен врасплох, когда Рурк вбежал в ту разгромленную комнату. Клайн выстрелил в него чисто рефлекторно. И теперь, напрягая память, Клайн пытался вспомнить, как Рурк держал ружье. Поднимал ли он его, чтобы выстрелить? Или опускал, чтобы приветствовать друга?
Сказать это было невозможно. Все произошло слишком быстро.
«Я сделал то, чему меня учили,подумал Клайн. В следующее мгновение Рурк мог выстрелить в меня.
Но опять же. «Мог»не обязательно значит, что выстрелил бы.
Что для него значило больше: наша дружба или долг легионера? Или, может, просто вбитые в него навыки заставили бы Рурка нажать курок?»
Глядя в небо, Кларк заметил, что звезд стало еще больше. Их блеск сделался более холодными более горьким,когда Кларка посетила новая, еще более беспокоящая мысль. Он вспомнил те беседы, когда они с Рурком говорили о спасении.
«А во что верят баптисты?»спросил Рурк.
«Что Бог наказывает нас за наши грехи»,ответил Клайн.
Клайн заподозрил, что это было еще одним наказанием Божьимситуация, толкнувшая его на убийство друга.
«А что насчет спасения думают католики?»спросил Клайн.
«Мы говорим, что сожалеем о своих грехах и делаем что-нибудь но искупление, чтобы доказать, что говорим всерьез»,ответил бывший алтарник.
Искупление.
Подумав об умершей жене и дочери, о мертвом охраннике банка, о Рурке, Клайн пробормотал срывающимся голосом:
Я сожалею.
Роберт Силверберг
Солдаты всех времен и народов знали, что неофициальный девиз армии«Поспешай и жди». А что, если вы только и делаете, что ждете? И ждете. И ждете...
Роберт Силвербергодин из самых известных современных авторов научной фантастики, создавший десятки романов, антологий и сборников рассказов. В качестве писателя и редактора (он был редактором первых антологий «Повое измерение»возможно, самой известной серии антологий нашего времени) Силверберг был одной из самых значительных фигур эпохи семидесятых, пришедшей за «новой волной», и остается на переднем крае до нынешнего времени. Он получил пять премий «Небьюла» и четыре премии «Хьюго», а кроме тогопрестижную премию СФВА, «Грандмастер».
Его перу принадлежат романы «Умирая изнутри», «Замок лорда Валентина», «Книга черепов» «Вниз на Землю», «Стеклянная башня», «Сын человеческий», «Ночные крылья», «Мир изнутри», «Человек в лабиринте», «Том О'Бедлам», «Звезда цыган», «В конце зимы», «Лицо вод», «Королевства стены», «Горячее полуночное небо», «Чужие годы», «Лорд Престимон», «Горы Маджипура», два романа, написанные как продолжение книг Айзека Азимова, «Приход ночи» и «Уродливый мальчуган», «Самый долгий путь домой» и «Вечный Рим». Силверберг является также автором сборников «Незнакомая территория», «Игры единорогов», «Хроники Маджипура», «Лучшие рассказы Роберта Силверберга», «Конгломероидная вечеринка», «Вне безопасной зоны» и четырех крупных ретроспективных сборников, двухтомника «Совладелец тайны», двухтомника «К темной звезде», «Нечто дикое утрачено: сборник рассказов» и «Фазы луны», а также сборника ранних работ «В начале». Его много раз переиздаваемые антологии слишком многочисленны, чтобы перечислять их здесь, но в их число, среди десятков прочих, входят «Научная фантастика: зал славы. Том первый» и известная серия «Альфа». Вскоре должна выйти «Научная фантастика: зал славы. Том второй» под редакцией Силверберга. Роберт Силверберг живет вместе со своей женой, писательницей Карен Хабер, в Окленде, штаг Калифорния.
Защитники фронтира
Охотник вернулся в форт взволнованным и возбужденным.
Я был прав!провозглашает он.Один из них прячется достаточно близко. Я был в этом уверен, а теперь знаю, где он. На этот раз я точно чувствую направленность.
Конюший, вечный скептик, приподнимает бровь.
В последний раз ты ошибся. Тебе просто не терпится отыскать их.
Охотник просто пожимает плечами.
Сомнений быть не может,говорит он.
Вот уже три недели как Охотник разыскивал вражеского лазутчикалибо отбившегося от своих солдата, либо перебежчика, либо кто он там есть,который, как он был уверен, обитал где-то неподалеку от форта. Он поднимался то на один холм, то на другой, то на одну сторожевую башню, то на другую, неся свой одинокий дозор, забрасывая мысленную сеть, которую никто из нас не понимал ни на грош. И каждый раз он возвращался в уверенности, что чувствует вражескую эманацию, но так ни разу и не достиг достаточно сильного ощущения направленности, чтобы это послужило основанием для отправки поисковой группы. Охотник был невысоким и хрупким, что обычно для таких, как он, и последние месяцы он ходил понурившийся, унылый и разочарованный. Его профессиянаходить для нас врагов, чтобы мы их убивали. Враги в последнее время сделались редки. Но теперь Охотник буквально ликует. От него веет триумфом человека, доказавшего свою правоту.
В комнату входит Капитан. Он мгновенно оценивает ситуацию.
Ну и что у нас тут?бесцеремонно интересуется он.Ты наконец-то что-то вынюхал, Охотник?
Пойдем. Я вам покажу.
Он ведет нас на плоскую крышу, примыкающую к нашей казарме. Справа и слева от нас высятся подобные пустым колоннам громады восточного и западного редутов, ныне пустые, а внизу лежит огромный центральный двор, а за ним мощная стена из рыжевато-коричневого кирпича, охраняющая нас с севера. Форт громаден: это неимоверное сооружение, построенное с таким расчетом, чтобы вместить в себя десять тысяч человек. Я ясно помню, какие колоссальные усилия потребовались от нас, чтобы возвести еготогда, двадцать лет назад. Сегодня в форте осталось всего одиннадцать обитателей, и мы болтаемся в нем, словно горошины в исполинском кувшине.
Охотник указывает наружу, на песчаную желтую пустошь, раскинувшуюся по ту сторону стены, словно бескрайний океан. Эта плоская равнина, поросшая кривым бесполезным кустарником, представляет собою единственную брешь в ряду крутых скал, что образует границу между территорией империи и вражескими землями. Это было нашей задачей на протяжении последних двадцати летмы были рождены для этого, это долг нашей кастыохранять эту брешь на случай возможного вторжения вражеской армии. Целых два десятилетия мы прожили в этой глуши. Мы укрепили эту брешь, мы патрулировали ее, мы посвятили свои жизни ее охране. В давние дни вражеские отряды пытались прорвать нашу оборону, внезапно налетая с пыльной равнины, словно тучи обозленных насекомых, а мы их отбрасывали со значительными потерями с обеих сторон. Теперь же на фронтире стало тише, на самом деленамного тише, но мы по-прежнему здесь, несем стражу и перехватываем лазутчиков, что время от времени пытаются проскользнуть мимо наших укреплений.
Вот,произносит Охотник.Видите вон те три небольших холма на северо-востоке? Он окопался неподалеку от них. Я знаю, что он там. Я его чувствую, как вы чувствуете чирей у себя на загривке.
Всего один человек?спрашивает Капитан.
Один. Всего один.
Да на что может рассчитывать один человек?интересуется Оружейник.Ты полагаешь, он собирается прокрасться в форт и прикончить нас поодиночке?
Нам совершенно незачем пытаться понять их,высказывает свое мнение Сержант.Наша работанаходить их и убивать их. А попытки понять мы можем оставить более умным головам, оставшимся дома.
Ага,сардонически произносит Оружейник.Конечно. Оставшиеся дома. Более умные головы.
Капитан подошел к краю крыши и остановился там, стоя спиной к нам, держась за перила и подавшись вперед, навстречу сухому, бодрящему ветру, непрестанно дующему через наш двор. Казалось, будто его окружает непроницаемая холодная тишина. Капитан всегда был человеком загадочным, но со времен смерти Полковника, который скончался три года назад, оставив Капитана старшим по званию офицером форта, он сделался еще более странным. Никто теперь не знал, что у него на уме, и никто не осмеливался даже пытаться хоть как-то сблизиться с ним.
Отлично,произносит Капитан после невыносимо долгой паузы.Пойдет отряд из четырех человек. Сержант за старшего, с ним Охотник, Интендант и Топограф. Выступаете утром. С собой еды на три дня. Искать, найти и убить.
С момента последнего удачного поиска миновало одиннадцать недель. Он завершился уничтожением трех врагов, но с тех пор, несмотря на постоянные старания Охотника, не наблюдалось ни малейших признаков вражеского присутствия на их территории. Один раз, шесть-семь недель назад, Охотник убедил себя, что чувствует эманации, исходящие из какой-то точки за рекойстранное, вообще-то, место для врагов, чтобы там обосновываться, оно ведь было внутри нашего периметра обороны, и туда поспешил с проверкой отряд из пяти человек под командованием Конюшего. Но они не нашли никого, не считая небольшой группы Рыболовов, клявшихся, что они не видели в окрестностях ничего необычного, а Рыболовы не врут. После их возвращения Охотник вынужден был признать, что он больше не чувствует этих эманаций и что он теперь не вполне уверен, что изначально их чувствовал.
Нам все сильнее кажется, что наша миссия здесь изжила себя, что к северу от бреши осталось весьма немного врагов, если осталось вообще, что война, вполне возможно, давно уже закончилась. Сержант, Квартирмейстер, Оружейник и Бронникглавные сторонники этого мнения. Они ставят на вид, что мы уже много лет не слыхали никаких вестей из столицык нам не добиралось никаких гонцов, не говоря уже о подкреплениях или свежих припасах,и что здесь давно не видать врагов и нет никаких признаков того, что поблизости собираются хоть сколько-то значительные их силы. Когда-то, в былые времена, война казалась неминуемой. И действительно, битвы происходили часто. Но уже долго было ужасно тихо. Вот уже шесть лет не случалось ничего, похожего на настоящую битву,лишь редкие стычки с небольшими вражескими отрядами, а на протяжении последних двух лет мы засекали лишь редких заброд, обычно появлявшихся по двое-трое, не больше, которых мы относительно легко вылавливали при попытке проникнуть на нашу территорию. Бронник настаивает на том, что они не лазутчики, а просто отбившиеся от своих солдаты, последние остатки воинского соединения, некогда занимавшего район к северу от нас, которых то ли голод, то ли одиночество, то ли еще невесть какое неодолимое влечение толкает устроиться поближе к нашему форту. Он твердит, что за те двадцать лет, которые мы провели здесь, наша численность сократилась с десяти тысяч до одиннадцати человек, сперва из-за потерь в боях, а затем от возраста и болезней, и он считает вполне резонным, что та же самая убыль имела место и по ту сторону границы, так что мы, малочисленные защитники, теперь противостоим врагу, который, возможно, сделался еще малочисленнее нас. Я и сам во многом схожусь во мнениях с Бронником. Я считаю, что вполне могло и вправду оказаться, что мыпоследний отряд, что война закончена и что империя забыла о нас, и что наш продолжающийся дозор более не имеет никакого смысла. Но если империя забыла о нас, кто может отдать приказ, который снял бы нас с поста? Это решение может принять только Капитан, а по Капитану совершенно непонятно, какого мнения по данному вопросу он придерживается. Так что мы остаемся здесь, и, возможно, нам предстоит здесь оставаться до скончания наших дней. Ну и глупость жеговорит Бронник,чахнуть тут, защищая этот несчастный форт от захватчиков, которые больше не собираются вторгаться! И я наполовину соглашаюсь с ним, но лишь наполовину. Мне не хотелось бы тратить оставшееся у меня время на выполнение идиотского задания. Но ровно так же мне не хочется и оказаться виновным в нарушении долга, после того-то, как я столько лет беспорочно прослужил на этом фронтире. Потому я никак не могу прийти к единому мнению по данному вопросу. Конечно же, существует и противоположная теория, гласящая, что враги просто дожидаются благоприятного момента; они, дескать, ждут, пока мы оставим форт, а потом огромная армия наконец-то хлынет в брешь и нанесет но империи удар в одно из наиболее уязвимых ее мест. Громче всего эту точку зрения отстаивают Сапер и Связист. Они считают, что отступление стало бы актом полнейшего предательства, изменой всему, чему мы посвятили наши жизни, и впадают в ярость, едва лишь заслышав подобное предположение. Когда они высказывают свое мнение, мне трудно с ними не согласиться. Охотник трудится упорнее всех, чтобы сохранить наше дело, непрестанно выкладываясь по полной, дабы уловить угрожающие эманации. В конце концов, это было делом всей его жизни. Он не знает иной профессии, этот печальный маленький человечек. И потому Охотник изо дня в день взбирается на вершины холмов и навещает сторожевые башни, используя единственный свой дар, способность засекать присутствие враждебно настроенных разумов, и время от времени он возвращается и поднимает тревогу, и мы посылаем очередной поисковый отряд. Ныне их усилия чаще всего оказываются тщетными. Не то силы Охотника иссякают, не то он чрезмерно стремится истолковать свои ощущения как ментальное выделение находящихся неподалеку врагов. Должен сознаться, что я ощутил определенное возбуждение, когда меня назначили в поисковый отряд. Обычно наши дни заполнены до ужаса пустой рутиной. Мы ухаживаем за нашим небольшим огородиком, присматриваем за животными, занимаемся текущим ремонтом, перечитываем одни и те же книги, ведем одни и те же разговоры, сводящиеся в основном к воспоминаниям о тех временах, когда нас здесь было не одиннадцать, а гораздо больше, к как можно более дотошному припоминанию тех сильных, надежно стоящих на земле героев, что некогда жили среди нас, но давно уже легли во прах. Потому нынче вечером сердце мое забилось быстрее. Я собрал вещи для утреннего выхода, поужинал с необычным аппетитом, страстно совокупился с моей подружкой из Рыболовов. Все мыкроме Охотника, который, похоже, вообще не ведал подобных желаний,взяли себе по подружке из этого непритязательного народа, жившего вдоль нашей единственной хилой речушки. Насколько я понимаю, даже Капитан время от времени делит с кем-то постель, хотя у него, в отличие от остальных, нет постоянной женщины. Мою зовут Вендрит. Она бледная и стройная, на удивление искусная в любви. Рыболовыони не совсем людимы с ними, например, не можем иметь общих детей,но они достаточно похожи на людей, чтобы годиться для большинства дел, и из них получаются славные, непритязательные, уживчивые компаньоны. Так что я крепко обнимал Вендрит этой ночью, а на рассвете мы вчетвером Сержант, Интендант, Охотник и явстретились у решетки северных ворот. Утро выдалось ясное, солнце четко очерченным диском висит на востоке. Солнцеэто единственное, что приходит к нам из империи, навещая нас каждый день после того, как завершит свою работу там, на бессчетные тысячи миль восточнее. Возможно, сейчас столица уже окутана темнотой, а мы вот только начинаем свой день. Ведь мир такой большой, в конце-то концов, а мы находимся так далеко от дома! Когда-то наш выезд за ворота воспели бы трубачи, вскинув медные фанфары к небу. Но последние наши трубачи умерли много лет назад, и хотя фанфары сохранились, никто из нас не умеет на них играть. Я когда-то попробовал, но добился лишь неприятного пронзительного взвизга, и только. Так что единственное, что мы слышим, выезжая в пустыню,это негромкий размеренный стук копыт наших лошадей по хрупкой песчаной почве. По правде говоря, место здесьунылее не бывает, но мы привыкли к нему. Я до сих пор храню детские воспоминания о цветочном великолепии столицы, об огромных деревьях с сочными листьями, о кустах, покрытых гроздьями цветов, желтых и красных, оранжевых и пурпурных, и о зеленых газонах с густой травой на великолепных бульварах. Но я привык к пустыне, которая теперь сделалась для меня привычной, и подобное буйство растительности, памятное мне по моей прошлой жизни, кажется мне чем-то до неудобства вульгарным и излишним, расточительным буйством энергии и ресурсов. Здесь, на равнине, уходящей на север между стенами холмов, у нас нет ничего, кроме сухой желтой земли с мелькающими печальными искорками чрезмерно изобилующего кварца, низкорослого кривого кустарника и столь же искривленных миниатюрных деревьев да изредка попадающихся пучков жесткой острой травы. К югу от форта земля не настолько суровая, поскольку там протекает наша речушка, тонкая нить которой, возможно, полноводнее той, которая изливается из одного из крупных озер в сердце континента. Наша речка, должно быть, стремится к морю, как это свойственно рекам, но, конечно же, здесь поблизости никакого моря нету, и, несомненно, она просто растворяется где-то в глубине пустыни. Но проходя мимо нашего аванпоста, она дарит ему зелень и сколько-то настоящих деревьев, и достаточно рыбы, чтобы дать пропитание примитивному народу, нашим единственным товарищам здесь. Наш путь лежит на северо-восток, к тем трем невысоким округлым холмам, за которыми, по решительному заявлению Охотника, мы найдем стоянку нашего одинокого врага. Когда мы смотрели на эти невысокие холмы с крыши казарм, казалось, будто они не так уж далеко, но это было иллюзией, и мы ехали весь день, а расстояние до них словно бы и не сокращалось. Путешествовать тут нелегко. Почва, у форта просто смешанная с галькой, по мере продвижения становится все более твердой и каменистой, и наши кони, оберегая хрупкие ноги, выбирают путь с осторожностью. Но территория эта нам знакома. Повсюду мы видим отпечатки копыт или следы колес, оставленные пять, десять, даже двадцать лет назад, рубцы старинных вылазок, осколки полузабытых сражений десятилетней и более давности. Дождь тут бывает в лучшем случае пару раз в год. Оставь след на пустынной почвеи он останется там навеки. Мы разбиваем лагерь, едва лишь тени начинают удлиняться, собираем среди карликовых деревьев дрова для костра, ставим палатку. Беседа не складывается. Сержант человек грубый, неотесанный и, мягко выражаясь, немногословный; Охотник слишком напряжен и раздражителен, чтобы из него получилась приятная компания; Интендант, сделавшийся с годами дородным и краснолицым, бывает вполне общителен, если пропустит пару глотков, но нынче вечером и он кажется нетипично угрюмым и замкнутым. Так что я оказался предоставлен сам себе, и когда мы покончили с едой, я отхожу немного в темноту и принимаюсь, как часто это делал, смотреть на сверкающее множество звезд в небе, размышляя, как всегда, есть ли при каждой из них свое собрание миров и населены ли эти миры, и как поживают тамошние обитатели. Пожалуй, в этом любопытстве есть нечто извращенное: я, человек, проведший полжизни, охраняя угрюмый кирпичный форт на этом засушливом изолированном аванпосте, гляжу в ночное небо и воображаю сверкающие дворцы и благоухающие сады далеких миров.