Ее обоняние было одинаково чувствительно. Она чувствовала запах сигар в бархатный обивке кушетки, о которой с удовольствием потирала свою щеку, чувствовала невероятный запах цветов со всех сторон, доходящий до ее ноздрей. Он был густой, но легкий, интенсивный, но недушащий.
Слабые глаза девочки мало, однако, виделитолько мерцающий огонек света, который медленно передвигался вокруг нее. Обволакивал ее и окружал приветливым блескомкак добрый домовой, как Ангел-Хранитель, о котором рассказывала ей часто панна Людвика. Она улыбнулась. Ей было блаженно. Свое счастье она выразила тихим писком.
Мужчина зажег спичкой фитили трех свечей. Языки пламени освещали шезлонг, на котором лежала девочка, и несколько горшков с белыми цветами, распространяющим этот одуряющий запах. Мужчина налил себе вина в рюмку и выпил ее мелкими глотками. Он смотрел на ребенка, который слегка улыбался. Провоцирует меня, думал он, хочет, чтобы я уже сейчас это сделал.
Волнение его распирало. Он не заботился об этом. Умел его подавлять, властвовать над ним всесильно, умел давать ему волю в малых дозах. Так сделает именно сейчас. Маленькая доза удовольствия.
Коснется ее и раздвинет ей цветок, а потом быстро сосредоточится на чем-то другом.
Погладил ладонью ее икры, а потомкак непревзойденный пианистзаиграл пальцами на ее бедре. Проглотил слюну, когда коснулся цели. А потом вдруг и сознательно отвлекся. Да, владел своим возбуждением. Ему не было уже семнадцати лет, когда впервые почувствовал запах этих цветов и обезумел от похоти, в их душном запахе стал мужчиной.
Он посмотрел на серебряный поднос, стоящий на столике, пересчитал крошки пирога, лежащие на тарелке, куриные кости, старательно обглоданные, кусочки желе, прилепленные к серебряной вилочке. Не имел запаса еды для девочекэто было равнозначно лишению удовольствия от общения с ними. Голодные они недоверчивы. А недоверчивые являются неприязненными и сопротивляющимися. Он же хотел только девушек нежных и безгранично ему уступчивых.
Он достал яйцо, застрявшее в серебряном бокале, края которого оплетал орнамент в форме плюща. Разбил яйцо, после чего отделил желток от белка, а этот последний вылил на чистую глубокую тарелку.
Аккуратно закатал ее платье. Он открыл икры в гольфах и бедра в толстых телесных чулках. Позволил себе легкие судороги волнения. Он мог в любое время остановить их. Управлял безраздельно своими реакциями.
Окунул правую руку в скользкий, студенистый белок яйца. Круговыми движениями распределял его по телу девочки, скользил пальцами по ее животу и бедрам, пока не добрался до центрадо реактор тепла, до очага силы. И пробудил в нем мощь.
Он встал и нежно поцеловал ее. Это было прелюдией, завтра наступит концерт.
Пискнула тихо. Ей было блаженно. Уснула.
4
Понедельники вызывали у персонала кондитерской Францишка Иванейко на Килинского смешанные чувства. С одной стороны официантки радовались относительному спокойствию, который приятно контрастировал с шумом и суматохой, царящими здесь по воскресеньям, с другой, однако, понедельничные клиенты казались какими-то угрюмыми, невыспавшимися, обидчивыми, а прежде всего, чрезвычайно экономными в чаевых.
Этой последней особенности ни одна из работающих здесь официанток не могла бы, однако, приписать лысому пану средних лет, сидящему под окном в сопровождении красивой барышни. Этот хорошо сложенный, элегантный мужчина в темных очках на сломанном носу щедр и добр был всегда. Часто тоже бывал обольстительным, но его авансы были культурными, шуточными, необязывающими. Сочетание всех этих качеств вызывало то, что он был здесь любимым клиентом. Официантки знали его хороший вкус в выборе гардероба, аромат изысканного одеколона и аромат папирос в синей полосатой папиросной бумаге. Знали также его капризную дочь Риту, ту красивую барышню, которуюо чем хорошо зналирастил вместе со своей кузиной. Он был особенно хорошо известен львовянам и возбуждал у них противоречивые чувства. Ханжи показывали на его пальцами, шепча, что этот вдовец живет в грехе с собственной кузиной, пансионерки хихикали нервно, рассказывая дикие истории о его пьянстве и блудные выходки, бандиты и воры его проклинали, а куртизанки, швейные мастера и владельцы магазинов мужской галантереипрямо обожали. Он был героем сплетен и сенсационных сообщений в прессе, а его портрет не раз и не два появлялся в бульварной прессе. Его лысая голова и темные очки были предметом насмешек и батярских шуток, и даже темой городской баллады. Его нынешний статус и положение были загадкой для многих, но не для официанток маэстро Иванейки. Они прекрасно знали, что комиссар Эдвард Попельский, называемый Лыссым, бывший полицейский, громкий герой недавнего процесса по делу ужасных убийств женщин, а ныне частный детектив, ждущий повторного приема на работу в полиции. Знали также, что их клиент страдает от какой-то болезни, требующей ношения днем защитных темных очков, и что больше всего любит яблоки в сливках, обильно посыпанные корицей, а женщин, которых чрезвычайно любит, стройных, темноволосых и еврейского типа красоты.
Официантки были проницательными наблюдателями, потому что Попельскийхотя смущался присутствием дочери и только ей пытался интересоватьсятеперь не мог скрыть жадных взглядов, бросаемых на их новую коллегу, молодую еврейку, работавшую здесь с недавнего времени.
Через некоторое время он перестал ее заниматься и все его внимание привлек полный господин с усиками, оглядывающийся вокруг. Рассыльный получил от него котелок и тросточку и указал ему столик Попельского. Пан громко рассмеялся, подошел в указанное место, встал и раскрыл объятия. Попельский вскочил с кресла, обнял его сердечно и расцеловал.
Вилек, ты красавец, воскликнул он. Наконец-то дома!
В объятия прибывшего пропала Рита.
Как ты выросла за эти два месяца! крикнул гость. И как похорошела! Нет, невозможно, как актриса! Уже не Ширли Темпл, а почти как Мэри Астор! А у меня кое-что есть для барышни! Полез в карман и достал из него небольшую куклу. Вот подарок от дяди Вильгельма! Сюзя в варшавском костюме Куплена на Старовце (Старом городе) нашей столицы!
Сели на гнутых стульях, которые опасно затрещали под их тяжестью. Рита, оробевшая немного, рассматривала игрушку. Через некоторое время отложила ее и скучая дула через соломинку, пока лимонад бурлил в стакане.
Хорошо выглядишь, Вилек. Попельский пошел по стопам дочери и съел кусок штруделя. Ты похудел, брат, похорошел Есть тебе не давали в этой Варшаве, что ли? Но говори о курсе! С каким результатом его закончил?
С хорошим. Аспирант Вильгельм Заремба сделал заказ жестами: он показал официантке штрудель и кофе приятеля, а потом коснулся пальцем своей груди. Стрельба пошла лучше всего, хуже спортивные занятия Но послушай, Эдзю, о курсе-то мы еще поговорим когда-нибудь водочкой А сейчас у меня к тебе важное дело Поэтому так звонил Что уже сегодня Что на изнасилование
Папочка, могу ли я еще что-нибудь съесть? Может андруты с нугой
Попельский вынул носовой платок с монограммой, вышитой Леокадией, и вытер рот девочке. Он посмотрел в ее большие зеленые глаза, которые она унаследовала от своей покойной матери, и поцеловал ее в щеку. Этой нежностью хотел быстро скрыть радостьба, даже слезы! которые подступали ему к глазам, всякий раз когда долго смотрел на Риту. Совсем недавно понял, почему его охватило это резкое волнение, и нашел наконец определение того глубокого чувства. Это было сожаление и угрызения совести из-за неприязни, которую он питал к ребенку сразу после рождения, когда обвинял ее в смерти своей жены при родах. Теперь, однако, он отверг это объяснение. Причин для волнения он искал в отцовской любви и не подвергал этого чувства более глубокому анализу.
Конечно, милая. Попельский поднял руку, оглядываясь за официанткой. Уже заказываем андруты и лимонад
Дело очень важное и страшное, сказал Заремба на ломаном школьном немецком. Я думал, что ты придешь один Но для Риты это лучше сказать по-немецки Но я говорю так, как нас за тридцать лет учил старый Марыновский, не так, как ты после Венского университета Но с трудом, это для Риты
«Из-за Риты», это, наверное, хотели сказать, не так ли? спросил его Попельский искусным академическим немецким.
Наверное, так Вот именно
Прости, брат, что тебя поправляю, это такая привычка учителя, бывшего воспитателя Пожалуйста, андруты с нугой для моей дочери. Он посмотрел на хорошенькую официантку, смешался и повторил просьбу по-русски.
Сегодня иду на работу в первый раз за два месяца, после варшавских курсов, здороваюсь с коллегами, сижу за столом, думаю я себе «спокойно, вежливо начну день после двух месяцев отсутствия, этого проклятого курса; какая-нибудь чай, какой-нибудь завтрак у мамы Теличковой, кусок ветчины с свеклой, может, немного пивка», а тут такой завал работы, что Заремба проводил взглядом стройную официантку и снова перешел на ломаный немецкий. В два пополудни звонит телефон. Знаешь имя Зигмунт Ханас?
Нет.
Это бывший контрабандист, богач. Живет год во Львове на Погулянке
Этот Ханас звонил?
Нет, его слуга, мой шпик, впрочем. В полдень было собрание в доме Ханаса Были Моше Кичалес и Виктор Желязный Его дочь Его дочь
Чья? Желязного?
Нет! Ханаса! Ну знаешь, она С ней что-то плохое
Что? Убита? Изнасилована?
Нет! Мне не хватает слов, небрежно бросил Заремба по-польски.
Папочка, Рита потянула отца за рукав пиджака, а может, я бы так налистник с кремом и шоколадом съела, не андрут? Только пусть папа ничего не говорит тете Лёдзе! Она всегда злится, когда мы едим налистники, потому что дорого!
Хорошо, милая. Попельский заложил девочке прядь волос за ухо. Иди к этой милой пани, указал головой молодую официантку, и измени заказ! Вместо андрутов налистники с кремом и шоколадом. Ну, не стесняйся! Ты уже большая барышня!
Рита неуверенно посмотрела то на отца, то на «дядю Вильгельма», после чего встала и подошла к даме, у которой официантка забирала пирожные, заказанные двумя элегантными студентами, сидящими рядом.
Похищена, Заремба говорил быстро по-польски, желая использовать отсутствие Риты. Четырнадцатилетняя Елизавета Ханасувна была похищена вчера утром на Восточной ярмарке. Она почти слепая и повреждена умом. Не говорит. Сегодня состоялось собрание в доме Ханаса. Желязный и Кичалес обещали найти девочку и поймать похитителя. Не передадут его полиции. Наказать его должен сам Ханас.
Рита подошла к столу и села без слов.
Ну и что? обратился к ней отец. У тебя будут налистники?
Девочка кивнула головой. Она была слегка надутакак всегда, когда папа уделял ей слишком мало внимания.
А теперь уже только по-польски, ахнул Заремба. Ханас хочет нанять тебя для поисков, потому что у тебя есть связи в полиции и можешь их использовать, например разыскивая в архиве. Ты для него бесценный. Частный детектив и эксполицейский одновременно. Предложит тебе наверняка очень высокий гонорар. Он сходит с ума по поводу своей дочери. Только это я хотел тебе сказать
Наверняка, Вилюсь? Есть, наверное, еще кое-что, чего ты не говорил, но что я отчетливо слышу между слов. Это звучит для меня примерно так: «Я предупреждаю тебя, старик, не берись за это дело! Не вмешивайся в компетенцию полиции, если хочешь в нее обратно вернуться». Я хорошо понимаю это твое тайное послание?
Хорошо, Эдзю. Заремба сделал паузу, ожидая, пока официантка уберет со стола пустые тарелки и заставит его полными. Правда, ни один закон не запрещает гражданину искать своих пропавших близких самостоятельно или с помощью частного детектива без информирования об этом полиции, но
Но ни один частный детектив не нарушает закона Попельский вставил ему слово, если
Папочка, ахнула Рита. Пани мне, однако, дала андруты, а я хотела налистник
Солнышко, Заремба обратился сладко к девочке, дай-ка, дядя Вильгельм съест твои андруты, а папа закажет тебе сейчас налистники блинчиков Ну что ты скажешь, Эдзю? Что частный детектив не нарушает закона
На самом деле, не нарушает закона, если примет такое поручение, дополнил Попельский и погладил дочь по голове. Так почему ты меня остерегаешь? Ведь все законно!
Но нарушит закон, если он не передаст похитителя в руки полиции, только позволит заказчику восстановить справедливость собственными руками. А кроме того, Ханасом интересуются политические, добавил Заремба по-немецки. Именно поэтому! Вот и все. А теперь я иду в туалет.
Где ты узнал этот разговорный оборот? спросил по-польски Попельский и рассмеялся весело. Aufs Klo gehen! Нас этому не учил старый Марыновский! Подожди, я провожу тебя. Папа сейчас вернется, милая. Он повернулся к дочери. С твоими налистниками!
Оба мужчины двинулись через центр кондитерской. Попельский обнял Зарембу за плечи и наклонился к его уху.
Спасибо тебе, старик, за предупреждение. Я не возьму это дело!
За Ханасом следит «двойка». Заремба остановился и серьезно посмотрел в глаза друга. Думаю, для них работал на пограничье Не касайся этого дела, Эдзю! Ханас воняет издалека
Если бы ты спросил Риту, Попельский улыбнулся, что я больше всего не люблю, она ответила бы тебе: «жару, грязи и вони». Да, вони, мой друг!
Что-то мне об этом известно, засмеялся Заремба. А кстати, это хорошо потренировать иногда иностранный язык и съесть при этом что-нибудь сладкое Я уже знаю, вздохнул он, почему ты пришел сюда с Ритой. Скоро снова окажешься в полиции, и не будет для него времени
Рите тринадцать лет. Попельский посмотрел на дочь, которая напевала что-то тихо. Она жалуется еще очень по-детски, еще хочет со мной общаться, но уже скоро отстранится от меня. Будет оказывать мне великую милость, когда согласится пойти со мной на торт.
Я вижу, что не только Ханас сходит с ума по поводу своей дочери! сказал Заремба и отправился в туалет.
5
Он контролировал свое волнение, которое охватывало его всю ночь понедельника и весь вторник. Он никак не разгружал его. Впрочем, оно не всегда было одинаково сильным. Она опускалась, когда девочка скучала и баловалась. Тогда он укрощал ее капризы вкусными блюдами и сладостями. Наблюдая за ее огромным аппетитом, он впадал в самовосхищение.
Купил сегодня новые цветы и расставил их вокруг. Они должны быть свежие и душистыекак в первую брачную ночь, как тогда, когда стал мужчиной.
Похоть усиливалась в нем, когда девочка укладывалась на шезлонг и потягивалась распутно, как толстая, теплая кошка. Отгонял, однако, тогда эротических демонов и терпеливо ждал вечер вторника, когда должна была его встретить награда за его дисциплинированность и за доброту, которой одаривал свою маленькую подружку.
Момент вознаграждения как раз подходил. Он стоял на коленях над Элзунией и посыпал ее цветами. Их опьяняющий запах приводил его в сильное возбуждение. Он не беспокоился о нем, теперь ему уже не приходилось ничем себя ограничивать. Теперь он мог отказаться от любых запретов, которые смущали его и делали несчастным, без последствий он мог вернуться к тем дням и ночам, когда в семнадцать лет он пикировал в запахе тропических цветов.
Сбросил с себя халат. Левой рукой сыпал обильно цветами. Белые хлопья покрыли его добычу ароматным ковром. Правой рукой полез в чашу с жирным, скользким куриным белком. Размазал его по желаемым собой местам ее тела. Он смотрел сверху на ее очертания щеки и затуманенные бельмом глаза. Снотворное уже хорошо работало.
Воссоздавая себе позднее ход того вечера, помнил только то, что выполнение, конечно, произошло, но пронзило его сейчас жгучей болью. Приобрела она в его воображении измеримую формустала оловянной пулей, которая, вопреки физике начала подниматься и через несколько секунд вторглась в его горло и заблокировала пищевода. Он начал задыхаться и перестал владеть своим телом и его функциями. С шезлонга рухнул на пол и погрузился в темноту.
Очнулся через некоторое время. Ему было холодно. Его кожу покрывали красные пятна. Шатаясь на ногах, быстро оделся, после чего принялся вытирать с паркета различные выделения, которые, когда он был без сознания, выдавил из его тела внезапный и неожиданный приступ удушья. Он чувствовал ярость. Болезненный и короткий оргазм был недостойным унижением предыдущих долгосрочных приготовлений. Судороги пронзили его удовольствие, чтобы через некоторое время сбросить его на пол, который вскоре стала грязным и вонючим от его мочи.