Ты что любишь?
Реалистов, натуралистов, стихи Рембо, Аполлинера и Гиппиус, и что-нибудь веселое«Тайный дневник Адриана Моула» Сью Таунсенд, и про мореМелвилла, О'Брайена.
Это неестественнобыть таким сформированным. У тебя, небось, еще семья есть: ребенок, любимый человек? Кай улыбнулся, этот Син был совсем другимпроницательным и жадным, робким и резким, словно подросток, умеющий виртуозно играть на пианино.
Да, что-то такое только в другом мире. Трехгрошовый юмор.
Син отвернулся и пошел вдоль полок, проводя по корешкам рукой, словно выберет на ощупь, как фруктна вкус, на запах; он умеет так читать, сквозь картон и ценники, и нравятся ему книги новые, небольшие, лакированные, фантастика, Азимов и Желязны, или современные, эксцентричные, Питер Хёг, например, или то, что любят все: японская проза, детективы про тамплиеров и прочие католические загадки. Или совсем уж детские, добрые, сказки. Туве Янссон про муми-троллей. Сент-Экзюпери ему не подойдет, и Достоевский тоже. Син шел и шел; и остановился. Точно. «Смилла и ее чувство снега». Кай не читал и половины из того, что называла Венера, но нахватался названий и имен и привык, что она книгами описывала людей; «ему нравится исключительно Павич, изысканный, но немудрый»и, значит, человек такой: зеленый, бархатный, с бахромой, изысканный, но как-то привычно, устоявшееся представление об изысканности, как глянцевый журнал; детское черное и белое, золотое и серебряное. Сама она любила Андерсена и Александра Грина, Достоевского, «Преступление и наказание»«потому что Раскольников красивый», Гофмана и Диккенса.
А тыничего не выберешь? сонный продавец вышел из подсобки, пробил чек, дал Сину под книгу коричневый бумажный пакет с символикой магазина, раньше такие давали в зеленных лавках; Кай восхитился: надо предложить Венере.
Ты же угадалу меня все есть, и они вытащили вино и вновь вышли в ночь. Кай уже понял, что Венеры Син не знает. Или Венера занимается не книгами. Вином? Одеждой? Прокатом маскарадных костюмов? Кай еле поспевал за Синомтот был выше и сильнее; иногда он внезапно тормозил возле очередной витрины, или кафе, или ночной сценки: старичок, не бомж, просто бедный, ищет бутылки в бачке, и Кай налетал на него. «Красиво, правда? Ах, я хотел бы все вещи на свете» «ты лопнешь» «знаю»; в другом магазине они купили еще корзинку деликатесов: паштет из гусиной печенки, с грибами и сливками, сыр с плесенью, язык, яблоки и клубнику; в одной витрине висели гирляндами сотни телевизоров, крошечные и огромные, и все крутили музыкальный каналконцерт, сине-красные лица, и Кай узнал братьевФреда и Вилли де Вильде, остановился; «моя любимая группа, сказал Син в спину, впрочем, их все любят, это массовый психоз»; в ночном кафетам играла тоже скрипка, какая-то девушка-еврейка, они выпили кофе: Синглясе, Кайсвое шоколадное капучино; а старичку у мусорки Син дал денег.
Дэймон, а куда мы идем? У нас есть цель?
Мы идем ко мне, скучным голосом ответил Син, ты же сказал, что дома у тебя нет
«Я сказал совсем другое», хотел поправить Кай, и еще хотел спросить, каждую ли ночь Син бродит по городу, ищет впечатлений, будто собирается писать роман, часть II, эпизод 15 «Улисса», или умереть; но они вдруг пришлиКай ахнул: это был дом Венерывысотка в двадцать восемь этажей, с четырьмя лестницами: север, запад, юг и восток.
Ты здесь живешь? он был потрясен, точно море расступилось перед ним. Син кивнул. Они вошли в лифт, дверь медленно и бесшумно закрылась за ниминовая пружина. Кто-то стер в лифте про поражение, зато наклеил картинку из жвачки «Терминатор-2»: мальчик и Шварценеггер едут на мотоцикле. Лифт доехал до двадцать седьмого, остановилсяспокойно, размеренно, старый добрый лифт; «если он пойдет на двадцать восьмой я умру? спрыгну с балкона, подорву психику Сина навсегда, он начнет видеть мертвых, как мальчик в «Шестом чувстве»»но Син достал ключи и открыл дверь на двадцать седьмом, соседнюю с рыжим котом. Включил свет. Кай не ошибся насчет дизайнерства: квартира оказалась как из журнала. «Сделайте мне вот так», сказал Син когда-то; «Идеи вашего дома», приложение к ELLE. Вся в зеркалах прихожая, уводящая в полный блестящего синего коридор, в комнату с закрытым плотными занавесками окном, пол из мрамора, потолок словно прозрачныйночное небо, идеальное по созвездиям; темно-синий кожаный диван, перламутровое кресло, изогнутое, столик из синего стекла и в вазетемно-синяя стеклянная роза.
А где ты спишь?
В клубе, на диване днем, в фойе. Гардеробщица приносит мне в термосе какао.
Правда?
Правда.
А это все зачем?
Ее не покупали. Все знали.
О чем?
Ты же знаешь.
Я не вижу прошлого и призраков.
Да ладно, из газет. Это было год назад. Нет, не из газет, Син нахмурился, сел на пол, у дивана, но я знаю, что ты знаешь.
Кай тоже сел на пол, думал, он холодный, как мороженое, но мрамор оказался теплым, словно нагретым на солнце: Равенна, огромные розы, красные, махровые, разморенные жарой бабочки на них, сбитое золото на плитах, пыль и запустение
Ну, расскажи.
Ты что, с ума сошел? Я же буду страдать.
Ты и так страдаешь. Небось сидел гордый, неприступный, недоступный, такой юный, загадочный, как космос, как чувство снега и полнолуния, и психологу ничего не поведал. А каждую ночь, целый год рассказываешь кому-нибудьбродяге, официанту в ночном кафе, продавцу в магазине
Син сжал пальцы, вдавил в ладони, будто мог их спрятать там, как в варежки.
Я не виноват. Я не могу, вдруг однажды это превратится в слова, уйдета оно не превращается, не уходит Я и кричал, и писал на бумаге и сжигал, и рвал на клочки, и разговаривал с водойох, как больно, Кай. Это хуже любвиубийство хуже любви.
Кай сел и слушал. Син рассказывал привычно, как шел сегодняпривычно, зная, где какой поворот, как таксист едет, разговаривает с пассажиром, слушает музыку, берет деньги, видит пешеходов и постовых; в ином мире Каю эту историю рассказывала Венеракоротко: ну, вот такое дело, он не живет на высоте, не живет в квартирах вообще, а Харуки Мураками любит по-прежнему. Син говорил совсем по-другомумедленно, как закрывалась дверь в подъезде за ними, как ехал лифт, несломанный, размеренно; так рассказывают у костра, ритуально, для новичка: все уже знают историю и следят, как бы рассказывающий не сбился, не рассказал другими словами, не упустил ни одной детали.
Круто, сказал он, когда Син закончил. А теперь расскажи настоящую историю. Как все было на самом деле.
Я не вру.
Я знаю. Но было как-то по-другому ты рассказываешь, как триллер, как старый фильм типа «Омена», а это жизнь Дэймон, Син, друг мой.
Он впервые назвал его другом. Взял его за руку. Син дрожал. Губы у него тряслись, словно на холоде. Как мой Руди, подумал Кай, когда мы пришли в тот странный дом с витражами и змеями на гербах, с кучей книг и платьев, Венера хотела там остаться, а Руди испугался. Точно что-то увидел, точно дом сказал ему: я не для маленьких мальчиков, скажи это родителям. Пусть везут тебя за город, где цветы. А у Сина цветокиз стекла, синяя роза, синих роз не бывает.
я сидел и читал, я правда читал, я помню каждое слово, я не знаю почему, словно эту книгу мне нужно было запомнить, рассказать потом под запись, а потом наступила тишинатак тихо-тихо, не слышно ни шагов, ничего; я всем говорю, что он орал и ломал мне дверь, но ничего не было: он просто стоял под дверью и слушал меня, а я слушал его; еще чуть-чутьи я бы вышел, и мы бы сели пить чай, потому что я тоже плохой; он знал; и только потом, когда нам начала полиция ломать Дверь входную, железную, распиливать и кричать на него, он забился, заорал тоже, заколотил в мою дверь полотенца дрожали, одно упало, я поднял и вытер себе лоб, мне стало жарко, ванная такая маленькая, я бы вышел только потому, что у меня уже начинался приступ клаустрофобии
Сина вырвало: «извини, о боже»; Кай взял его за лицо и посмотрел в глазасиние, прекрасные.
Син, ты теперь сильнее всех. Сильнее темноты, города, газет, этой квартиры. Люби парней, спи в клубе, делай, что хочешь. Теперь тебе не страшно. Ты живой. Понимаешь? Нам кажется часто, что мы умерли, что нам ничего не нужно, мы живем как автомат с кофе: ну, есть у меня внутри только эспрессо и двойной со сливкамичто я сделаю? Я же не мастер. Я не Бог. Что есть, то есть; большего не дано. Дано, Син, тебе дана жизнь, это дар сродни дарам волхвов; цени, иначе скажут: ах, уже не надо, не ценишь; и убьют, Син, накажут, отправят в другой мир и лишат всего.
Я не знаю, за что я попал сюда, наверное, чтобы просто помочь тебе, но я подумаю: что не так во мне? Может, я просто слишком счастлив, самодоволен, а в жизни нужно немного боли, страха Чтобы не растерять лучших качествсмелости, гордости, радости, нежности; каждый день доказывать, что ты достоин даров Может, я перестал подавать ей в постель чай с целым букетом запахов: гвоздикой, корицей, апельсином, яблоком, бергамотом; перестал переживать каждое ее слово, движение, как великолепное новое впечатление, как от прогулки по новому городу; перестал думать, как она прекрасна, перестал помогать на кухне, когда она делает салат; это так разрушаетдумать, что все есть
Я уберу, сказал потом Кай, где у тебя тряпочка?
Думаешь, у меня есть тряпочка, засмеялся сквозь слезы Син. Я белоручка. На кухне есть какие-то губки. Для посуды. Прости, я просто встать не могу, у меня ноги не идут. А ты еще чаю поставь, ладно?
Кай включил свет в кухне. Кухня была красивая: стол и стульялегкие, белые, на столе тарелки на кружевных салфетках; шкафчики тоже белые, дверцы из стекла с серебряной резьбой; и белая и серебристая посуда; и чайник, и холодильник, и тостер, и плитабелоснежные, крутые, немецкие. Какие тут губкитут никто не жил, не готовил никогда; да, Син уничтожил квартиру по максимуму. Кай завернул за холодильник к раковине и оцепенел, будто его укусила пестрая змея и яд подействовал мгновенно. Стена между холодильником и раковиной осталась старой: коричнево-бежевые обои проступали между картинками, распечатанными на черно-белом принтере, на листах формата А4; какие-то уже пожелтели, выгорели, скотч посерел. Много-много фотографиймаяков
Маяк, радиостанция «Туман», откуда начался путь. Когда город строили, этот маяк там уже были уже был старым. Именно по нему нашли хорошее место для городао, как давно это случилось; Кай любил историю, Венера любила книги, поэтому они знали про маяк. Маяк остался от какого-то прежнего города, названия которого не найти, а теперь их город гибнет, зарастает, гаснет, люди уходят, а маяк остается, и, быть может, здесь через тысячу лет построят еще один новый город. В сильный шторм, когда волны разбивались прямо о стекло студии, они в эфире ловили странные сигналы азбукой Морзерваные слова; словно с кораблей, которых уже нет; отразились от чего-то зеркального в космосе. А еще есть Темная Башня, в которой соединяются все миры; можно найти ее и посмотреть, на каком ты этаже, и что-нибудь исправить, как починить кран, если твой мир сломался и движется в никуда. Правда, при условии, что ты чист душой и умеешь стрелять не рукой, а сердцем. Один этаж за другим, лифт или лестница, библиотека или ванная, но все миры друг за другом, словно тонкие переливы цвета, поэтому-то есть несколько Джастин, Люэсов, Синов Каев? Венер? Если вернуться на маяк, на радиостанцию, вдруг там ответ? Вдруг там дверь? Предмет, который держит миры, лежитнезаметный для всех Кай налил воды в чайник, включил его, взял губку, набрал в глубокую тарелку воды и вернулся. Хотя ему хотелось бежатьбыстрее, быстрее; там внизу машина, а ночь уже заканчивается, и, если наступит рассвет, вдруг окажется позднокак для вампира? Син лежал на диване и дремал; Кай вытер лужу, отнес опять все на кухню, остановился у стены: здесь был и Александрийский маяк, копия с древней гравюры, и сахалинскиепочти полная коллекция, и декоративные европейские, и северные, источенные ледяным морем, больше похожие на крепости, и городские, которые превратили в рестораны; только маяка из города Кая не было.
Син, чай пить Син встал неохотно, будто Кай разбудил его в середине интересного сна, полного приключений: веревочные лестницы, парусные корабли, драгоценности, мне нужно спросить тебя про маяки. Это твои картинки в кухне?
Да, я оставил, я люблю маяки. Я все покупаюпринты от IKEA, игрушки, модели, фотографии но все в клубе, а это так, я еще маленький был, мне мама на работе, в Интернете, искала, и распечатывала, и дарила каждый вечер новый я так радовался.
А у вас в городе есть маяк?
Да, целых два; один маленький, на косе в море, красный, он для кораблей; и еще второй, на вершине горы, о, он недавно сломался, его чинят, но вряд ли сделают: дорого; он такой красивый, разноцветный, в дождь было сказочно А что?
А радиостанции ни на одном нет?
Нет.
Что же делать? Кай сел на пол. Син лег на подушку, смотрел беспокойно, вдруг вздрогнулна кухне засвистел чайник.
Вспомнил, есть еще один, крикнул Каю на кухню, и у Кая дрогнули руки, он чуть не пролил кипяток. Но он далеко, за городом, по трассе междугородней и в лес сворачивать, туда никто не ездит, все заросло. Он прямо старый, полуразрушенный. И с моря не подберешься: там скала и прямо глубина страшная, камни торчат острые. Я с корабля видел Ты куда? Кай выбежал из кухни, схватился за ручку двери, потянул на себя, не поддалась, где тут замок? Ты не останешься со мной? Что там, на маяке?
Не могу, сказал Кай, я не могу сказать, я сам не знаю. Но мне нужно туда, хотя бы туда, потому что больше надежды никакой, а до рассвета полчаса.
За полчасатолько на машине. Я подвезу.
Нет, у меня своя, здесь, у подъезда.
Син посмотрел в его безумное бледное лицо, открыл резко дверь:
Ну, пока.
Прости, Кай обернулся у порога. Боишься оставаться?
Нет, я же взрослый, Син улыбнулся, а делал он это чудесно, он был очень красивым. У меня есть горячий чай и новая книга. Ты прав, я жив, и этому надо радоваться. Я вообще радостный человек. И это всего лишь квартира, что теперь поделаешь. В квартирах привидения не живут, не развернешься.
Мы увидимся, шагнул и поцеловал его в щеку, Син коснулся щеки, будто кожа стала новой, излечился от проказы, как в Средние века от прикосновения короля; а Кай уже побежал, в лифт, вниз, из подъезда, машина на месте. И шахматы, и книги. И пахло слабо виноградом. Кай включил радиочто будет? ерунда? или что-то значимое, знакомое? Играл Моби, «Every you end», это было знакомое; «надеюсь, дорога тоже»; Кай вывел машину из города на трассувсе пока одинаково; пошел на предпоследнейветер разбивал о стекло белых, словно напудренных, мотыльков. Он помнил поворотони так ехали на работу, но здесь, Син был прав, все заросло; и машина застряла, забуксовала, потом двинулась еле-еле, ветки царапали бока. Бесполезно. Кай вылез, тяжело дыша, будто не ехал, бежал всю дорогу; достал рюкзак, погладил машину по боку и пошел вперед, сквозь кустарник. Ему казалось, что придется идти целую вечность: на машине дорога до маяка, по нормальной гравийке, занимала пятнадцать минут, а здесь, по этому лесу Спящей красавицы, как минимум ползти до одиннадцати утра. Но на обрыв он вышел резко и за те же пятнадцать минут; весь ободранный, по щеке сочилась кровь. Маяк стоял во всей красеогромный, обвалившийся со стороны моря, черный, Кай почувствовал пропасть под ногами«глубина страшная и острые камни»и запах моря, соленый, холодный, Ледяная Дева только и ждет на дне; Кай уцепился за ветку, поймал равновесие, подождал, пока глаза привыкнут к этой темноте, не лесной, и пошел, осторожно, как канатоходец над площадью Звезды.
Предметэто сам маяк? Кай ободрал все ладони, пока добрался и спрыгнул на камень. Маяк был высоким, как настоящая башня; с моря рванул ветер, точно желая сбить Кая с ног. Под ногами захрустели давно битые бутылки. Когда-то сюда, видимо, ездили молодоженыпить шампанское, повязывать ленточки, фотографироваться на фоне. И внутри все, наверное, исписано: «Вася плюс Катя», никаких тебе афоризмов. Башни уже больше не держат мир, их не атакуют, не осаждают, за ними не прячутсяэто просто развалины. Кай прикоснулся к черному камнюголос времени был тихим-тихим, маяк казался таким старым, что не помнил, как его зовут. Лестница и верхняя площадка еще целы. Кай почувствовал себя героем из братства кольца: разжечь костер, чтобы увидели в горах, прислали войско в помощьпротивостоять тьме. Он медленно-медленно поднимался по железной лестнице, она дрожала и скрипела, перила были грязными, заплесневелыми, мрак стоял полнейшийсловно рассвет отменили, поменяли меридианы, и теперь здесь полгода ночь. На площадке ветер гонял мусори качал фонарь, разбитый временем. Маяк был давно мертв. Кай снял фонарь с площадки, собрал в ее центр мусорзасохшие ветки, какие-то сырые картонки, занесенные ветром, как в другие края заносит диковинные растения, и попытался поджечь; но огонь гас от ветра, сырого и соленого, как в рыболовецкой деревне; тогда Кай достал книги, кинули Нерон вспыхнул, как деревянный дом, Рембо же загорался медленно, словно разговаривая с огнем. Кай хотел пошевелить веткой, и вдруг костер полыхнул, Кай отпрыгнул, а костер оживал, разрастался, поднялся ввысь, будто жертвенный, и в море пошел луч, огромный, ясный, белоснежный; и Кай увидел в немкорабли, сверкающие, разноцветные, разные: фрегаты и каравеллы, броненосцы и лайнеры; а потом луч ушел в самое небо; и небо открылось, тучи скручивались, как молоко в горячем чае, заалело, словно огромная роза расцвела в небе, растеклась кровью; вдруг хлынул ослепительный свети Кай увидел ангелов с мечами, в сверкающих доспехах, с крыльями величиной с город; а город под небом золотым состарился, разрушился и зарос ветвямивсе в секунды; маяк дрожал под ногами Кая, и рос-рос в вышину, и стал огромной башней, упирающейся в облакабелые, голубые, серые; они проносились над башней, над городом, над лицом Кая с головокружительной скоростью. У подножия башни расцвело поле красных рози у края поля Кай заметил молодого человека в сутане, смотревшего вверх без страха; а башня все росла, и шел дождь, и шел град, и снег огромными хлопьями, и палило солнце, и луна меняла свой облик, и летели птицы, и город вновь поднялсянебоскребы, улицы, машины; потом опять на землю упала ночьа город сверкал, как капля росы, как новогодняя гирлянда, и маяк поднимался в высоту, и огонь на его площадке превратился в звездупервую утреннюю, Энджи. И Кай увидел в ней, как в хрустальном шаре, тысячи мировони были словно разные комнаты, и кто-то шел по лесенке с лампой и искал свой. А потом звезда разрослась до Вселенной, Кай увидел, как в ней трепещут миры, уже не комнаты, а розовые, лазоревые, изумрудные галактики, и медленно плывут, томно рыбки в аквариуме; Кай шагнул, протянул руку к Земле, звезда вспыхнула, и свет ударил Кая в грудь, в самое сердце, разорвал пополам, и все закружилосьв огромной разноцветной воронке, Кай полетел по камням, упал, ударился об острый и потерял сознание