Это была бы счастливая жизнь.
Но я влюбилась уже на первом курсе.
Жить в доме, пока я учусь, мне не хотелось. Я спросила у отца и мамы, они посоветовались с дедом, бабушкой, тремя супружескими парами теть и дядь, и мне было позволено чудачествоснять квартиру в городе. По объявлению я нашла соседку; выделенных семьей денег плюс стипендияне хватало сразу и на жизнь, и на где ее проводить; соседка оказалась класснаясовсем другая, иная, добрая, глупая и невероятно красивая, она училась на актрису. Анна Скоттвот это да, вот это львица: рыжая, кудрявая, в красных и синих платьях; розовых свитерах, желтых брюкахреклама «Юнайтед Колор оф Бенетон» плюс порошок «Ариэль». Мы дружили по-настоящемузакатывали в выходные пиры: индейка со сливами, курица с лимоном, утка с яблоками; пили вино, молочные коктейли; не спали ночами, когда она была влюблена; она влюблялась часто, так смешно, жестоковсе ее бросали; ходили по магазинам, покупали тряпки, косметику, гели для душа; клеили обои: розовые с золотомв спальне, с фруктами и часами на полпятогона кухне; слушали пацанячий бэнд Five. Первая сессия прошла абсолютно благополучно: никто из экзаменующих не был частью семейства Моммзен, только один молодой препод, фольклорист, спросил украдкой, уже ставя «отлично», чтобы не слышали готовящиеся: «вы из наших, университетских Моммзенов?» «нет, ответила я, совпадение; иначе я бы вас непременно предупредила заранее, еще в начале семестра»; он засмеялся, теперь уже на всю аудиторию, и извинился. Рождество я праздновала с родителями, не ожидала ничего такого: обычно мы просто заказывали еду из одного и того же ресторана домой и пили глинтвейн, плетя паутины из философий; но они в честь моих пятерок отправились в этот самый ресторан и заказали шампанское со льдом и ананасами; а за соседним столиком сидела Анна с каким-то своим очередным парнем; мы подмигнули друг другу, и ничего больше. Летом в экзаменах была моя тетяспециалист по древнерусской литературе; я готовилась, словно к скачкам с препятствиями на кубок графства; словно вручать мне его будет сам прекрасный молодой граф, неженатый, между прочим Сдала на «отлично» первый; не тетин; пришла домой отоспаться; у нас в зале стоял классный диванобитый черно-сине-красной пушистой тканью; «шкурами шотландцев», шутила Анна всегда; я упала словно пьяная; снилось темное, влажное, шумящее, словно леса; а через полчаса меня разбудила Анна.
Жозефина! Фифи, проснись! трясла меня вместе с подушкой, кроватью, полом, как мне казалось; «чего?»; оказалось, ей дали рольмаленькую роль в новом фильме, парень, которого она любила тогда; «с которым она спала»нельзя было сказать вот так просто, жестоко и цинично, будто знаешь жизнь; она правда их всех любила; тогда я считала, что это особая форма глупости, сейчас думаю, что это особый талант, необычный и трогательный, как умение выпукивать сложные мелодии; парень работал помощником режиссера. Фильм был про старые уличные банды; вроде «Банд Нью-Йорка» Скорсезе и «Брайтонского леденца» Грэма Грина, только без американского пафоса первого и католицизма второго. «Круто, сказала я, а у меня «отлично» «у тебя всегда будет «отлично» «ты меня оскорбляешь или ты ко мне равнодушна?» «нет, я заклинаю силы природы». Она купила две бутылки вина и корицу с кориандром; я пошла готовить глинтвейн по папиному рецепту. «Через два дня у меня тетя Пандора, она меня уничтожит, как ядерный взрыв, если я ошибусь хоть на одно имя или дату»; я и вправду боялась. Вам и не представить такого страхаперед темнотой разве что А Анна боялась играть: вдруг окажется, что она бездарна и некрасива; вынула из сумки платье для роликрошечное, клетчатое; белые гольфы; «по Набокову, что ли?»; мы от экзистенциального ужаса, что все в наших руках, напились, хохотали, а потом заснули вместе, в объятиях, не зная, что нас ждет впереди.
Фифи, опять она, утро блеклое, серое, будто несвежее белье, Фифи, я боюсь одна
А я-то чем могу помочь? голова раскалывалась, а ощущения обострились, будто кто-то подменил меня ночью на другуюболее одинокую; прожившую всю жизнь в центре города, в квартире с кошками, геранями, книгами только о море; странная история
Пойдем со мной.
Я же не могу тебя держать за руку в кадре
Просто посидишь где-нибудь на полотняном стульчике
Ты думаешь, меня пустят?
Черт, нет, наверное, ведь я никто, и покраснела; я завернулась в плед и побрела на кухню в поисках холодной чистой воды; налила из-под крана; пузырящуюся, белую. А может Анна прошла со мной на кухню, она уже оделась: розовое, синее, голубое, немного серебра; накрашена чуть-чуть, такая светлая, легкая, хоть на руки, в машину, на пикник. У нас съемки в городе, на площадке, среди настоящих жилых кубов; может, ты посидишь, подождешь меня возле одного дома? Мне просто будет легчезнать, что ты где-то рядом; и если я завалюсь, она засмеялась, мы поедем и купим что-нибудь вкусное. Обещаю ту же поддержку в день тети Пандоры.
Знаете, есть такие отношения с людьми, когда нельзя отказать. Собственно, проблема наркомании. Я оделаськак всегда, как учительница: полосатая бело-серая рубашка с острым воротником и рукавами по локоть, черная юбка, вязаный черный жилет, черные колготки на пятьдесят ден, в нашей семье женщины презирали телесный цвет как самый ненатуральный, и туфливот туфли были очень хороши; мне их подарила, собственно, тетя Пандора; на высоком каблуке, с острыми, загнутыми, как персидские, носами, с крошечными бантиками. Положила в рюкзак несколько толстенных книг по древнерусской литературе, пару персиков и яблок, ломтики ветчины, хлеб и маленькую пепси; мы вызвали такси, поехали куда-то в центр; занялся день, пасмурный, прохладный, словно осенний, а не весенний; демисезон, еще чуть-чуть дождя, пальто из драпа, замшевые сапоги, черный зонт тростью; мое любимое время года. Анна ушла за желтую пленку, там толпилось невероятное количество народа, а я выбрала подъезд, лавочку, двор; где встретитьсямы договорились.
Просидела я часов пять; читала, читала; никто даже не вышел собаку прогулять; видно, все знали о съемках, побежали смотреть. Или, наоборот, всех попросили не выходить. Не высовываться Однажды одна любопытная старушка высунулась в окно и вывалилась, упала и разбилась. Это увидела вторая старушка, тоже высунулась, чтобы рассмотреть получше, тоже упала и разбилась. Это увидела третья старушка Тут на мою страницу упала тень. Кто-то не очень высокий встал прямо передо мной, вызывающе и неприлично. Я подняла глаза. Он был и вправду невысокий, тонкий очень, но мускулистый; знаете, как эти элегантные, точно смокинги, собаки типа спаниелей; длинноногий, в бледно-голубых джинсах, тяжелых черных ботах, как у нацистов, с высокой шнуровкой, в белой рубашке с закатанными рукавами; на талии завязана джинсовая куртка в тон штанам. Черные волосы зализаны, взбит кок а-ля Элвис. Жутко подведенные глаза, как у французской проститутки в старом черно-белом кино. И куча цепочек повсюду. Пахло от него резко потом, каким-то кремом травяным и очень крепкими сигаретами.
Привет, сказал он, я Венсан. А ты кто? Мирный житель или положительная девочка со съемок, которой я говорю: «Вот бы влюбиться в такую»?
Я засмеялась. Он был очень красивый. И очень простой. Рядом с ним совсем не было страшно, как обычно с незнакомыми знакомящимися парнями. Он был просто ни на кого не похожтакой вывалившийся из реальности; не человек даже, существо. Я сразу подумала, что с ним хорошо в кино ходить, готовить пиццу, ненавидеть всех людей. Я не знала, что ответить, сказала: «меня зовут Жозефина, я здесь историю учу»и протянула ему яблоко.
Ой, здорово, сказал он и плюхнулся рядом на лавочку, впился в яблоко заостренными, как у животных, зубами. Главное, гонорары платят что надо, а пожрать дать звезде забываютэлементарное, Ватсон, всего лишь пару бутеров с ветчиной, и я готов работать сутки на ногах, как на рынке, за пару бутеров с ветчиной У тебя нет бутера с ветчиной? Если есть, я на тебе женюсь, потому что ты невероятная, ты будешь послана самим Господом, как видение пастушку
Есть, я хохотала уже во все горло, открыла рюкзак, достала бутерброды, персики, и мы устроили пикник.
А потом он спросил:
Слушай, раз я женюсь на тебея честный парень, не обману, можно я тогда посплю у тебя на плече? У меня два часа свободных до эпизода драки, а мой вагончикпроходной двор, я там никакой власти не имею: нет дара.
Ты меня своим гримом испачкаешь.
Я подарю тебе еще тысячу таких рубашек. Блин, какая ты жадная, ты должна была сказать, что эта рубашка тебе никогда не нравилась и я могу спать сколько угодно
Я не жадная, я благоразумная. И я понятия не имею, кто ты: может, правда звезда, а может, жалкий проходимец, десятый помощник режиссера.
О, десятый помощник режиссераэто такая шишка, я ничто перед ним, и заснул, только не на плече, а на коленях, на юбке, дыша мне прямо туда, в розы. Он спал так крепко, спокойно, словно был безгрешен; я даже могла шевелиться; взяла книгу и, пристроив ее на его голове, продолжила читать. Прошел день, стало прохладно, собирался дождь. А ведь он сказал, что еще какой-то эпизод с дракой Я тихонько толкнула его.
Эй, забыла, как его зовут, просыпайся, он открыл глаза, такие странные, абсолютно черные, я больше ни у кого таких не видела, без зрачков, будто там жил кто-то совсем другой, в хрустале, холоде, вечной ночи, не жаловался, а думал, как захватить мир, Снежная королева, хроники Менильена, ты говорил, что у тебя какие-то еще съемки
В жопу их, он смотрел на меня снизу невероятными своими глазами вечной ночи, улыбался, словно мы заговорщики, тушь размазалась по всему лицу. Что ты делаешь сегодня вечером?
Учу историю древнерусской литературы.
Ты что, ботан?
Да, у меня через два, нет, уже через день экзамен, и у меня должно быть «отлично».
Слушай, похерь ты на все. Давай поженимся. Я знаю одну маленькую церковь на набережной, она всегда открыта, и там всегда есть священник.
А смысл?
Я тебя люблю.
Вот так он это сказал. Так весело и ясно, весь в косметике, в дурацком костюме какой-то придуманной банды. Клоун, актер. Я до сих пор слушаю это в себе: «Я тебя люблю», как некоторые люди слушают джаз, смотрят фильмы с Монро, зажигают свечучтобы вызвать определенное настроение или потакать уже пришедшему.
Я не знаю, сказала я. Я тебя не знаю, и вообще, дела так не делаются. Нужно время подумать, ужин при свечах, цветы три недели, пока думаешь, знакомство с родителями Моим ты не понравишься.
А моих вообще нет. У меня опекуны. Ну о чем тут думать? Я же тебе нравлюсь?
С чего ты взял?
Ты меня не послала.
Я просто вежливая.
Нет, ты не вежливая. Ты нормальная.
Нет, я не могу. У меня экзамен. Можем пожениться, конечно, но я все равно буду сидеть и учить. А это ужасно. Я мечтала о другом.
Нет. Это лучше всех мечт. Значит, ты согласна?
А-а, но он уже вскочил, схватил меня за руку и потащил куда-то по улицам. Учебники! Там остались мои учебники! и Анна, и вся моя жизнь, размеренная, выстроенная, красивая, как букет.
Новые купим! но новых мы не купили; мы прибежали на набережную: тучи ушли, стоял огромный кровавый закат, и он вошел в церковь, маленькую, острую, красную, как перец, позвал тихим голосом священника, отца Валентина; священник вышел, узнал его без улыбки, куда-то увел; они, видно, долго и хорошо дружили, а может, просто были чем-то связаны, как шантажисты; чем-то темным, бархатным; как проклятие; но оказалосьумываться и переодеваться; Венсан вернулся, бледный, стройный, худой, с мокрыми волосами; еще у него обнаружились челка до острых скул, черные по-настоящему брови, бледные пухлые женские губы; он был в другой белой рубашке, приталенной, в черных брюках и остроносых черных ботинках. Протянул мне руку, и мы пошли к алтарю, на котором отец Валентин зажигал свечи.
Вы католичка?
Да.
Такие подойдут? показал мне на красном бархате два кольца, тонких, безупречно золотых. Я испугалась, повернулась к Венсану.
Послушай, это это невозможно.
Почему?
Просто невозможно. Нелогично, неправильно. Так было в старину, но люди любили друг друга безумно, а потом могли быть несчастны.
Мы не будем несчастны. Мы женимся по расчету. Я чувствую, что ты мне нужна. Мы будем жить долго и счастливо и умрем в один день, и мы поженились. Отец Валентин позвал в свидетели с улицы нищего и женщину с собакой, маленьким бульдожкой; они нас поздравили, восхищенные тайной, как фейерверком.
«А теперь?»мы вышли на набережную; закат погас, с реки дул ветер, пронзительный, как в дни ледохода; «теперь жить»; я поежилась от холода, он обнял меня длинными руками всю, просто невероятно, он был горячий, как глинтвейн, и потом поцеловал; мокро, горячо, незнакомо; со вкусом табака; я провалилась в грех, как под землю. Он нашел машину, мы долго-долго кружили по улицам, как по лабиринту; я не замечала мест, потрясенная поцелуем; потом он обернулся с переднего сиденья и спросил ворчливо, по-стариковски, махорочно: «так где ты живешь? я полчаса жду, когда ты скажешь: да-да, вот здесь». Мы с шофером засмеялись, я сказала адрес; Венсан остался ждать в такси, я поднялась, позвонила, потому что ключи остались с учебниками, в светлом прошлом. Анна открыла; с волосами в бигуди, в зеленом ночном креме, полосатом халате, смешная, страшная; «ты где была?»завопила, как родитель, заволокла в квартиру; а я рассказывала, задыхаясь от ее рук и счастья. «Ты вышла замуж?»мы свалились на диван; «да»«о господи, а как с квартирой? ты переедешь ведь? да?»«да, но я буду платить, правда, ты не беспокойся, не переезжай, не ищи», «вот это настоящий подарок жены императора своей фрейлине, спасибо, Фифи; ну так кто он?» «не знаю; его зовут Венсан; актер с твоей площадки; ну, как все прошло, кстати?»«главный актер куда-то ушел, и все матерились, ничего не сняли после обеда, а я как раз там положительная девушка на улице; он, скотина, должен был всего лишь обернуться мне вслед погоди, Венсан? а как дальше?»«как-то похоже»«Венсан Винсент?»«да». И тогда она замолчала, встала, запустила пальцы в бигуди. «Анна, что такое? Прости, что я ушла. Что? Что?»словно она знала что-то тревожное: кто-то упал, разбился, кто-то родной мне, близкий, а я не знаю. «Венсан Винсентты знаешь, кто он?» «кто, Анна? парень молодой, старше меня на поколение всего, волосы черные, глаза черные, брови черные, длинные ноги, худой, немного странный, смешливый; ну что не так, Анна?»словно бабочка билась об окно. «Он очень знаменит и богат, сказала она чужим голосом, холодным, как на экскурсии. Сирота. Гениальный актер». «Но ведь ничего пока плохого». «Ничего», и поцеловала меня в глаза, как мама не целовала, помогла собрать вещи; «Анна, я люблю тебя, желаю удачи» «и тебе, детеныш». Я уже спускалась, стукая чемоданом об стены, когда она окликнула меня: «Жозефина, я всегда помогу тебе в беде, я буду дальше жить здесь; и если что, ты знаешь, куда прийти». Это было странно, как проснуться ночью, чтобы попить воды, может, печенье съесть, и вдруг услышать за окном страшный крик человеческий: «Помогите!» там или «Убивают!»; «Пожалуйста, помогите, люди, прошу вас!»однажды услышала я еще в доме родителей, все спали, я сидела на краю кровати с бьющимся сердцем и боялась выглянуть в окно; утром на улице никаких признаков отчаяния не нашлани поломанных кустов сирени, ни пятен крови, ни клочьев одежды; даже позвонила в полицию, спросила, не случилось ли чего страшного в нашем районе, мне ответили: «нам не сообщали», но крик был такой настоящий Я шла и все думала, что же значат слова Анны загадочные, как у гадалки; а потом увидела Венсана, подумала, какая невероятная теперь у меня жизньв ней есть любовь; и забыла про Анну, как про невыключенный утюг.
Мы ехали в такси, обнявшись, словно прожили вместе уже сто лет в замке, окруженном розами, нас никто не посмел побеспокоитьтакие тихие, маленькие; таксист смотрел на нас в зеркало и улыбался, будто ему предсказали нас, что принесем удачу; разноцветье неоновых реклам скользило по лицам; а потом Венсан сказал неожиданное: «Жозефина, можно ты не будешь спать в моей комнате? У меня много комнат в квартире, я в половине даже еще не бывал; ты сможешь выбрать любуюкруглую, квадратную, на запад или на юг, с балконом или ванной; просто я не могу представить, что в моей комнате кто-то будет, кроме меня; ладно?» «Хорошо, ответила я. Хочу солнечную»; он сжал мне руку и поцеловал осторожно в щечку, словно нюхал незнакомый цветок. Дом был огромен, небоскреб-комплекс; я видела рекламу таких в журналах, где-то среди квартир сразу есть супермаркет, бассейн, салон красоты, бутики, подземные автостоянки; дорогое удовольствиедалеко не ходить. «Ты разве не с опекунами живешь?» «жил, да они устали от меня, разрешили купить квартиру; я к ним обязан только раз в неделю на ужин приходить, в субботу. Бифштекс, картофель фри с красным перцем, фруктовый салат и три вида кекса к чаю. Мне скоро двадцать одинчерез месяц, так что мы совсем ни о чем не разговариваем, только про погоду и передать соус». В гигантском лифте со скамейкой и ковром поднялись на самые вершины, «двадцать третий»загорелось на табло; и в коридоре было тихо-тихо. «Как в больнице, слушай, здесь можно разговаривать?» «можно галдеть, весь этаж и следующийэто наша квартира». И мы заулюлюкали, как индейцы в кино, запрыгали; чемодан упал и развалился, раскинул мои свитера, полотенца и юбки, как на пляже.