Я не знала, что вы ищете.
Так, так, так Он начинает ходить по комнате. Стой! Пожар! Ты видела пожар! Где ларчик был в это время? Три шага вперед сделай.
Там стояли дети и вещи лежали. Он сверху.
Жалко будет тебя отпускать! Он хихикает. На самом виду, всегдана самом виду! Теперь смотри по сторонам, на братьев и сестер. Кто из них оставил ларчик себе?
Я больше не могу У меня уже нет сил
Мелок стучит по полу.
Чуть-чуть осталось, совсем немного. Давай, давай! Шаг вправо.
Коммунальная квартира на первом этаже. Двор-колодец. Саночки на улицах, саночки Мертвые на саночках. Черная вода в проруби. Ведра обледеневшие.
Ларчик. Нас интересует перламутровый ларчик. Саночки нас не интересуют.
Да, «этих» тоже интересовал только ларчик. Настолько, что людские жизни рядом с ним ничего не стоили.
Он стоит в большой комнате на серванте. Довоенный сервант, стекла армированные, что ли? Не совсем прозрачные, не гладкие.
Когда?
Это совсем недавно. Телевизор «Радуга» рядом.
Так Где?
Большая коммунальная квартира на первом этаже.
Очень точный адрес. Сейчас я достану карту, попробуй увидеть поточней.
Я не могу больше
Смотри. Внимательно смотри. Перламутровый ларчик с медными уголками.
Вот здесь. Наверное. Точно здесь.
Милая моя, это новостройки. Ты карту Питера никогда не видела? Там нет больших коммунальных квартир.
Это здесь. Пожалуйста, я больше не могу, мне надо отдохнуть.
В поезде отдохнешь. Поехали.
Но но я не могу, мне надо домой! Мама с ума сойдет!
Сейчас ты позвонишь маме и скажешь, что остаешься у подруги. На два дня.
Я не могу, у меня ребенок!
Хватит! Мне наплевать. Я считаю до десяти, и ты звонишь маме.
Нет смысла плакать и сопротивляться. Пусть «этот» найдет свой ларчик, пусть все это кончится, наконец! Мягкий вагон постукивает колесами, успокаивает, навевает сон. Хороший ритм, под него в самом деле можно отдохнуть. И пусть приснится что-нибудь светлое. Нет сил больше видеть пожары, убийства, каторжников, злодеев, мертвецов. Кони. Пусть приснятся кони в тумане у реки
Но вместо коней в тумане старик с обгоревшим лицом склоняется над изголовьем: «Эта вещь дороже жизни» Каторжник, заросший бородой, хватает за шею: «Эта вещь дороже жизни» Девочка-убийца смотрит дурным глазом: «Эта вещь дороже жизни»
Вещь не может быть дороже жизни! Нет таких вещей! А если и есть, все равно ничего нельзя сделать. Ничего!
С каплей чужой крови принимаешь на себя не только проклятья рода, но и его обязательства.
Нет же, нет! Это чужая кровь! Чужая!
Чужая ли? Они стоят со всех сторон и не занимают места, словно время раздвигает пространство. Их много, очень много. Они не просят и не требуюттолько смотрят. Из глубины времен. Из такой глубокой, где видно кровное родство со случайным прохожим на улице. Они смотрят и ждут.
Кровь рода не дает покоя. И не даст никогда.
Надень перчатки, говорит темный человек у дверей квартиры. Я не хочу тебя подставлять.
За зачем? слова застревают в горле.
Я сказал: надень перчатки.
Зачем я вам? Я же привела вас туда, куда вам надо. Этот ларчик здесь, не сомневайтесь!
Мне некогда проводить обыск.
Звонок издает сладенькое «динь-бом». Шаркают шаги за дверью. И можно сделать вид, что ничего не понимаешь и думаешь, будто «этот» зайдет в квартиру, чтобы поговорить с хозяйкой, предложить ей за ларчик пять тысяч рублей (или долларов). Можно потом сказать себе: «Я не знала. Если бы я знала, я бы поступила по-другому». Но зачем тогда надевать перчатки?
А если не делать видто жизнь дочери дороже всего на свете! И своя жизнь тоже, тоже! Это нормально, это правильно, и незачем заранее обременять себя чувством вины! Чувством долга
Выстрел звучит сухим щелчком, нестарая еще женщина навзничь падает на пол. Сестра. Все они теперь ее братья и сестры по крови
Быстренько осмотрись, «этот» перешагивает через мертвое тело в прихожей. Где он?
Голова кружится, как лопасти лодочного мотора, взбивая воздух в пену. Тошнота катится волной, и вместо слов из горла выбивается всхлип.
Прекрати истерику. Где он?
Ттам рука поднимается сама собой, указывает на стенной шкаф.
На пол летит хлам: старые лыжи, затертые кожаные сумки, коробочки из-под монпансье с пуговицами и тесьмой. Потом книги, альбомчерно-белые фотографии веером рассыпаются по полу, пачкаются в крови. Крови мало совсемсердце сразу остановилось.
Точнее!
Выше. На самом верху.
Пластинки. Граммофонные пластинки, которые бьются, и они бьются. Марки. Исписанные тетради, подшивки журналов. Все это происходит на самом деле. Это не транс, не чужое воспоминание.
Вот он! темный человек смеется.
Я пойду? она пятится к двери.
Куда? Сейчас вместе пойдем. Неужели тебе нелюбопытно взглянуть?
Нет, не любопытно. Не любопытно!
Он идет на кухню, трещит электрическая зажигалкаили это шокер? Кожа ощущает разряд, дрожь пробегает по телу.
Иди сюда.
Скрежет. Ломается крохотный замочек, со стуком откидывается крышка ларчика.
Я не могу
Иди сюда, я сказал. Посмотри.
Почему она слушается этого темного человека? Почему по его приказу шагает через мертвое тело (сестры), боясь испачкать кровью сапоги?
Огонь. Высокий столбик синего огняс конфорки снят рассекатель.
Посмотри, темный человек улыбается. Можешь даже потрогать. В таких вещах в самом деле немало силы. Знаешь, что это?
Нет. Она прячет руки за спину, потому что боится: вдруг грамота прилипнет к пальцам?
Это страница из славянской книги, написанной задолго до создания глаголицы. Возможно, сам Святослав Игоревич держал это в руках. Экспертиза точно установит и время создания пергамента, и время написания текста. И наверняка расшифрует, что тут написано.
Это очень важный исторический документ?
Ага. Гляди.
Темный человек подносит грамоту к огню. Пергамент коробит от жара, он загорается неохотно, он сопротивляется
Ты знаешь, что пока не нашли ни одного документа, который доказывает существование этого письма? В голосе темного человека гордость.
Желто-красный огонь подбирается к его пальцампочерневший, скорчившийся лист падает на белую плиту рядом с конфоркой. Нет, «этот» не похож на безумца. И те двое из далекого прошлого тоже. Они слишком холодны, чтобы быть одержимыми. Одержим был тот, кто берег этот листок ценой своей жизни, даже не зная, что бережет. Наверное, в нем и вправду много силы.
Огонь этой силе неподвластен
Но зачем? Почему? вопрос звучит беспомощно, по-детски.
Темный человек смотрит с улыбкой, глумливо.
Потому что в те времена у славян не было своей письменности. Не было и быть не могло.