Данте отмахнулся:
Ладно, тебе пора. Я собираюсь смешать психотропные препараты с алкоголем. И не могу сделать это у тебя на глазах.
А что с копом, который на тебя напал?
Ему все сойдет с рук. Как обычно, когда полицейские перегибают палку.
Особенно если ты не удосуживаешься на них заявить.
Рано или поздно я с ним расквитаюсь, просто не придумал пока, каким образом. Сам знаешь, память у меня хорошая.
Минутилло подобрал брошенное Данте на пол пальто.
Я заметил распакованные коробки. Ты пополнил свою коллекцию?
Это не коллекция, а дань уважения минувшим временам.
Смотри, чтобы тебя под ней не завалило.
Стоило Данте услышать душераздирающий скрип спускающегося лифта, и с него разом слетело все напускное спокойствие. Он вскочил и выключил свет. Стеклянная стена заблестела, отбрасывая на пол затейливые арабески. За светом уличных фонарей угадывались очертания здания напротив. Дождавшись, пока глаза привыкнут к темноте, Данте почти наглухо задернул шторы и высунул голову в оставшуюся узкую щель. Сквозь отражение его лица виднелся лоскут квартала.
Где-то снаружи скрывается Отец.
Клетка стала просторной, как мир, но Данте так и остался его пленником.
9
В то время как Данте гасил свет, надеясь, что чудовище взглянет на него в ответ, Альберти высадил Коломбу возле дома ее матери. Коломба позвонила ей на обратном пути. В голосе матери звучала такая обида, что молодая женщина решила, не откладывая, заехать на еженедельный совместный ужин.
Альберти с видом побитой собаки открыл перед ней дверцу автомобиля.
Завтра возьму больничный, госпожа Каселли. Чувствую себя совершенно разбитым.
Предупреди начальство.
Мое начальствоэто вы.
Стоит мне выйти из машиныи я тебе не указ.
«Не говоря уже о том, что я пнула коллегу в лицо», мысленно добавила она.
Передавай привет господину Ровере.
Увидимся, госпожа Каселли, сказал Альберти.
Коломба улыбнулась, и Альберти осознал, насколько она красива.
Будь молодцом, сказала она. А то закончишь, как я.
Мать Коломбы жила в палаццо восемнадцатого века позади площади Оролоджио. Квартиру в историческом центре города ей завещал умерший десять лет тому назад муж, в свою очередь получивший ее в наследство от отца, эта квартира была одним из немногих осколков былых времен, которые семья не успела растранжирить вместе с остатками благородства.
Лицо ее шестидесятилетней матери покрывал густой макияж, а зеленые, как у Коломбы, глаза подчеркивали голубые тени. Она появилась в дверном проеме, одетая в джинсы, белую рубашку поло и серьги, которые подарила ей на Новый год дочь. Расцеловав ее, мать первым делом показала ей на сережки:
Видела, что я надела?
Видела, спасибо.
Что ж ты такая грязная В полях, что ли, шныряла?
Коломба расшнуровала перепачканные армейские ботинки и сняла их вместе с влажными носками. Проигнорировав протянутые матерью тапочки, она прошлась по мраморному полу босиком. Ей это нравилось с самого детства.
Да.
Лицо матери просветлело.
Ты вышла на работу?
Нет, мам. Я еще в отпуске.
Мать разочарованно скривилась и демонстративно взглянула на висящую у входа фотографию принимающей присягу Коломбы:
Видишь хоть, какая ты тут симпатичная?
Молодая и глупая.
Не говори так, возмущенно сказала мать и провела ее на кухню. Стол был накрыт на одного. Я уже поела.
Коломба села.
Слушай, раз уж ты приглашаешь на ужин, могла бы и поесть за компанию.
Да я не голодная, весь день кусочничала. Она поставила перед Коломбой бокал и налила ей вина из той же бутылки, которую открыла для нее неделю назад. Я тебе кое-что взяла в закусочной, что у нас на первом этаже открылась. Просто вкуснятина. Бешеных денег стоит, зато и правда объедение.
Спасибо.
Мать переложила ей на тарелку телятину из металлизированной упаковки. В чересчур водянистом соусе плавал одинокий каперс. Коломба ела в полной тишине. Мать, стоя, наблюдала за ней.
Я тут подумала, ты вроде пошла на поправку. Похоже, ты в хорошей форме. И больше не хромаешь.
Колено еще иногда побаливает, сказала Коломба.
Но видно же, что тебе лучше.
Коломба отложила вилку, едва удержавшись, чтобы не ударить ей об стол:
И?
Вот встретишь кого из сослуживцев, что они о тебе подумают?
Что мне повезло. Мам, в жизни все не как в кино. Если есть вариант сачкануть, мои сослуживцы его не упустят.
Что, все как один?
Нет, не все. Но это работа, а не призвание. Коломба вернулась к еде. «Если когда-то у меня и было призвание, то я его потеряла», мысленно добавила она. Причем большую часть времени работа муторная.
Твоя работа не скучная.
Если за интересную работу приходится расплачиваться неделями на больничной койке, да здравствует скука.
Но ты можешь вернуться в строй когда захочешь, правда? Мать произносила «вернуться в строй», как будто зачитывала реплику из полицейского сериала. Тебе довольно сказать им, что хорошо себя чувствуешь.
Все не так просто.
Но ты могла бы, верно?
Коломба вздохнула:
Да, могла бы. Но не собираюсь.
И когда же ты думаешь вернуться в строй?
Никогда. Я ухожу в отставку.
Коломба собиралась объявить о своем решении в более деликатной форме, но вышло иначе. Мать отвернулась к выключенной плите, на которой стояла замасленная упаковка из магазина.
Ага.
Коломба знала, лучше вести себя как ни в чем не бывало, но тут же спросила:
Что «ага», мама? Что ты, блин, хочешь сказать?
Мать обернулась и взглянула на Коломбу. На ее лице появилось разочарованное выражение, которое она приберегала для особых случаев. Как, например, когда в четырнадцать Коломба объявила, что больше не хочет заниматься плаванием, в шестнадцатьчто бросает уроки фортепиано, а в двадцать двачто вместо защиты диссертации собирается сдавать экзамен на комиссара полиции.
Дело твое, сказала мать. Если хочешь бросить на ветер все, чего добилась, я тебе помешать не могу. Хотя нам с твоим отцом пришлось пойти на немалые жертвы ради твоей учебы.
Слушай, диплом я получила. И потом, ты даже не хотела, чтоб я сдавала вступительные в полицию. Ты тогда сказала: «Какой позор, будешь выписывать штрафы на парковке!»
Зато потом я поняла, что эта работа тебе по душе. Я видела, что ты довольна!
Да тебе просто вскружили голову мои фото в газете!
А что в этом дурного?
На этой работе я едва не погибла, мам. Это тебя правда не волнует?
Мать разразилась слезами:
Как только у тебя язык повернулся?
Терпение Коломбы лопнуло. Она сунула тарелки в посудомойку, надела ботинки на босу ногу и, хлопнув дверью, вылетела из квартиры. Внутри все сжималось. Она пошла домой пешком, мечтая, чтобы к ней пристал какой-нибудь извращенец, на котором можно будет сорвать злость. Коломба специально выбирала самые темные переулки и с надеждой замедляла шаг, когда навстречу попадались существа мужского пола, но прохожие сторонились окружающей ее черной тучи. Добравшись до дому, она была уже настолько вне себя от ярости, что почти решилась постучаться к соседу снизу, который как-то вернул ей упавшие к нему на балкон с бельевой веревки стринги (на следующий же день она купила сушилку). «Готов поспорить, вы в них отлично смотритесь», сказал он, окинув ее раздевающим взглядом. Тогда она вырвала трусики и отправила соседа восвояси, но теперь бы с радостью стерла похотливую улыбочку с его лица.
Однако на верхней ступеньке лестницы сидел Ровере.
10
Коломба не знала, на что решиться: то ли молча его обойти, то ли схватить за лодыжку и спустить с лестницы, то ли заорать ему в лицо. Выбрав четвертый вариант, она села с ним бок о бок.
У Сантини гематома на подбородке, и он в бешенстве, сказал Ровере.
Пусть подаст на меня рапорт.
Он будет выглядеть не лучшим образом, если узнают, что его побила женщина. Ему выгоднее спустить все на тормозах. Ровере закурил. Это он оставил тебе ссадины на шее?
Коломба потерла шеюона уж и забыла об этом.
Нет. Тип, который шлялся под окнами у Торре.
Похоже, ты взяла этого Торре под крылышко.
Коломба не ответила.
Не забудьте потом забрать с собой окурок. Не хочу из-за вас ругаться с консьержкой, сказала она вместо этого.
Можем поговорить в квартире? спросил Ровере.
Нет.
Как пожелаешь. Он открыл стоявший перед ним на ступеньке дипломат и вытащил поясную кобуру и беретту, казавшуюся уменьшенной копией табельного пистолета. Модель «Px4 Compact». Десять патронов в магазине, еще одинв стволе. Подходит для скрытого ношения.
Вы шутите, сказала Коломба.
Ровере положил между ними пистолет, две коробки девятимиллиметровых патронов и обойму. А сверхуновенькое разрешение на ношение оружия. На нем было пятилетней давности фото Коломбы. То же фото она использовала, чтобы обновить удостоверение.
Лицензия на оружие для самообороны, пояснил Ровере. Пистолет зарегистрирован на твое имя. Сама понимаешь, служебное оружие я не могу тебе вернуть, пока ты в отпуске.
То есть до завтрашнего дня. Я принесу вам заявление об отставке.
Ты не можешь сейчас все бросить.
Коломба саданула рукой по перилам. Удар гонгом прокатился по лестничному пролету.
Если у нас и был шанс повлиять на следствие, то мы его прохлопали. Торре совсем свихнулся!
А что, если он прав?
Коломба встала:
Вы готовы за любую соломинку схватиться, лишь бы подсидеть Сантини. Извините, но я пас. Посидите, пока я вам вынесу долбаное заявление.
Ровере удержал ее за руку:
Торре сказал правду насчет свистка.
А вам откуда это знать?
Ровере снова открыл дипломат и вынул пластиковый файл с бумагами:
Сегодня Торре обвинили в том, что он никогда не упоминал о свистке, и он это признал. В действительности же он не говорил о нем следователям, однако сказал одной журналистке. Вот, почитай. Его первое и единственное интервью.
Он передал Коломбе пластиковый файл, в котором находилась цветная ксерокопия статьи в еженедельнике «Оджи» за август девяносто первого года. Через два года после освобождения Данте. В статье было три его фотографии. Данте сидел на скамейке в парке, на много лет моложе и на несколько килограммов поупитаннее. Здоровой рукой он в напускной задумчивости подпирал подбородок с выпендрежной бородкой, а изуродованную опустил в карман. Данте казался мальчишкой, которой корчит из себя взрослого дядю. На нем были вельветовые брюки, каких сегодня днем с огнем не сыщешь.
Интервью едва затрагивало тему заточения Данте и было почти полностью посвящено его новой жизни. Отношения с отцом, долгожданное возвращение домой Журналистка объясняла, что Данте назначил ей встречу в городском саду на площади Рома в Кремоне, поскольку старался как можно больше времени проводить под открытым небом. «Я слишком много лет провел взаперти», сказал он. Коломба задумалась: возможно, это просто отговорка, и он уже тогда страдал от клаустрофобии, или же ее первые симптомы проявились позднее? Статья была приторной и насквозь фальшивой. Данте признавался, что хочет сдать вступительные экзамены в университет и кататься на велосипеде по набережным реки По, наслаждаясь обретенной свободой. «Мне бы хотелось окончить университет, поступить в полицейскую академию и не допустить, чтобы произошедшее со мной случилось с другими»на этой фразе заканчивалось интервью под названием «Мальчик, на одиннадцать лет запертый в силосной башне, хочет стать полицейским». В статье был даже снимок башни. Коломба никогда раньше его не видела. Это была шестиметровая бетонная башня диаметром около четырех метров. Башня почернела от копотиперед самоубийством Бодини поджег ферму, и на мгновение Коломба представила, что сама заперта внутри.
Одну из реплик Данте Ровере выделил желтым маркеромэто была единственная фраза, в которой Коломба заметила оттенок столь хорошо ей знакомой иронии. «Полиция обнаружила много моих школьных вещей. К сожалению, я потерял металлический свисток, который, как я верил, приносил мне удачу. Очевидно, на этот счет я ошибался».
Ровере ткнул пальцем в статью:
Вряд ли господин Торре отпустил эту шуточку, чтобы использовать двадцать лет спустя.
Это доказывает только, что он не врал о своем прошлом, и вовсе не значит, что он не ошибается насчет настоящего. Его похититель давным-давно мертв.
Но что, если следствие ошиблось? Что, если все эти годы господин Торре пытался до нас достучаться, но никто ему не верил?
А вам не кажется, что у нас нет мотива? с притворной уверенностью спросила Коломба.
Ты готова поклясться, что не он повесил туда свисток?
Да.
Ровере взмахнул потухшим окурком.
Взгляни на прикрепленную к статье распечатку.
Коломба сняла скрепку и достала фотографию площади возле шоссе.
Что бы мы ни думали о людях из уголовно-аналитической службы, они догадались прочесать все идущие от места преступления дороги, сказал Ровере. А поскольку они увлекаются фотографией, сегодня утром они сделали также снимок столба, на котором вы нашли свисток.
Ну вот и все. Это был не убийца в бегах, заметила Коломба.
Ты права, свисток появился позже. Но дождь не мог смыть с него следы ДНК, потому что сегодня было сухо.
Коломба с подозрением посмотрела на него:
Вам известно многое из того, что говорил сегодня Де Анджелис. Сомневаюсь, что вам обмолвился об этом он сам или Сантини. Инспектор, который помогал снимать показания?
Старый друг, немного смущенно произнес Ровере. Как бы то ни было, убийца вернулся, чтобы повесить свисток, уже после отъезда уголовно-аналитической службы.
Он рисковал, что его увидят.
Вероятно, у него была на то важная причина.
Хотел оставить подпись?
Да, причем он должен был знать, что вскоре там окажется единственный, кто может ее распознать.
Но это же безумие, пробормотала Коломба, похолодев. Самое настоящее безумие.
Разумеется. Возможно, это совпадение. Возможно, Торре окончательно лишился рассудка. Или
Или его похититель все еще находился поблизости, пробормотала Коломба. И он его узнал.
Сама решай, во что верить.
Коломба схватила пистолет и побежала прочь.
11
Данте, выбрав идеальный наблюдательный пункт, уселся на пол спиной к входной двери. Отсюда видна была оставленная им щель между шторами в гостиной. Стоило повернуть голову, как ему открывался прекрасный обзор окружающих зданий. При этом сам он оставался в темноте, в тени стола, так что никто не мог увидеть его с улицы. Он все еще был в халате, ягодицы мерзли на холодном полу, но он слишком нервничал, чтобы одеться. При мысли о том, чтобы подняться и отвлечься от бдительного наблюдения, столбик его внутреннего термометра подскакивал до небес.
Дважды Данте переставал понимать, где находится. Однажды ему почудилось, что он все еще в силосной башне, а в другой разчто он в клинике, где познакомился с Лодовикой.
Лодовика была его первой девушкой, которую он встретил через два с половиной года после освобождения. Она оказалась в клинике из-за амфетаминовой зависимости, а он последовал совету юриста отца после того, как потерял самообладание в людном месте. В клинике было смертельно скучно, да и сама Швейцария показалась ему кошмарной страной. Он не мог знать, что ему предстояло провести там следующие четыре года: у него не было возможности ни вернуться домой, ни подобрать для себя местечко получше.
Биологически Лодовика была на пару лет моложе его, однако жизнь знала несравнимо лучше. Дни, последовавшие за освобождением, Данте провел, изучая современный мир, но то, что для него оставалось абстракцией, ей довелось испытать на себе. Дочь дипломата, Лодовика еще до окончания средней школы не меньше десяти раз переезжала в новые города и страны. Всякий раз ей приходилось заново заводить друзей и осваиваться в новой обстановке. В четырнадцать лет она начала время от времени нюхать кокс, которым ее угощали приятели постарше, и почти каждый вечер напивалась. Оказалось, что bad girls гораздо чаще получают приглашения на вечеринки. В пятнадцать потеряла девственность с ровесникомсыном посла, который и научил ее готовить крэк: надо было всего лишь залить кокаин ацетоном для снятия лака и положить в морозилку. В шестнадцать попала в больницу, передознувшись метадоном. С тех пор ее регулярно то госпитализировали, то выписывали из клиник. Это был ее четвертый реабилитационный центр.