Перекрестившись и поблагодарив за оказанную нам милость, мы, вскочив на коней, двинулись в обратный путь. А он лежал прямо во Львов, где мне была уготована участь обыкновенного бурсака.
Глава II
Чем ближе к городу, тем чаще стали нам попадаться груженые возы и разодетая польская шляхта, в каретах или верхом,в сопровождении целой свиты слуг или прихлебателей, которые находились на пропитании у знатного шляхтича. Они летели, не разбирая дороги, заставляя сворачивать в сторону груженые телеги, периодически демонстрируя окружающим свой гонор. Простой люд только плевался им вслед, тихо матерясь и отряхивая въедливую дорожную пыль, поднятую этими горе-всадниками.
Город поразил меня обилием костелов и каменных домов. Окна, выходившие на улицу, были из настоящего стекла. Однако это обилие окон было не настоящим. Большая часть из них была нарисована прямо на стене. Оказалось, что за каждое настоящее окно муниципалитет брал большие налоги. В категорию дорогих попадали также и редкие балконы, которые виднелись кое-где на вторых этажах зданий. Оказывается, по распоряжению городских властей они облагались еще большим налогом, так как располагались на воздушном столбе, который своим основанием упирался в муниципальную землю. Решили, что за такое «удобство» нужно было вносить соответствующую плату. Так как дело было к вечеру, то мы поехали сразу на постоялый двор, чтобы уже с утра заняться учебными делами. Определив лошадей, мы сели поесть перед сном. Для этого здесь на первом этаже была организована специальная трапезная, где могли подкрепиться уставшие путники. Попав вовнутрь, я словно завис в непроницаемом тумане. Его постоянно производили несколько десятков посетителей, которые, разговаривая между собой и смачно ругаясь на разных языках и диалектах, успевали курить длинные и короткие глиняные трубки, усердно пуская клубы дыма к потолку. Горевшие по бокам лучины не могли пробиться со своим светом к этой галдящей людской массе и скромно потрескивали на подставках. Мой здоровый организм протестовал против такого насилия, однако делать было нечего, и я удрученно поплелся за отцом, который нашел местечко для нас в углу одного из столов. Усадив меня за него, отец отлучился на минутку и вскоре перед моими глазами возник мальчишка, ловкими движениями расставивший перед нами две доски, на которых было по куску хлеба, соседствующего рядом с жареным мясом. Позднее к ним присоединился глиняный кувшин с узваром и две кружки. Отец вытащил из кармана белую тряпицу и осторожно развернул ее. Это оказалась соль, которая ценилась на вес золота. Посолив мясо, он своим ножом отрезал кусок и отправил его в рот, хитро подмигнув мне. Я последовал его примеру. Мясо оказалось жестким и недожаренным, а хлеб скрипел на зубах, заставляя вспоминать недобрым словом мельника, который молол муку не- обработанными жерновами. Из всего этого изобилия единственным съедобным блюдом оказался узвар, который в основном и стал моей трапезой. Расплатившись, мы по деревянной лестнице поднялись наверх, в комнату, которую снял мой отец. Она была небольших размеров и не отличалась особым шиком. На полу лежали два тюфяка, набитые соломой и накрытые рядном, а в углу стоял небольшой стол с кувшином для воды. Кроме этого под окном кокетливо примостилась ночная ваза, как столь необходимый атрибут постояльца. Сняв свою амуницию, мы аккуратно сложили ее возле себя. Затем отец достал из торбы пучок пахучей травы и протянул мне.
Зачем? удивился я.
Натри все свое тело, и тогда блохи не будут тебя кусать. Если не сделать этого, то, когда проснешься, не узнаешь себя, а нам еще надо в нормальном виде идти в коллегиум. Так что давай, действуй.
Пришлось подчиниться, и я стал усердно тереть себя. Отец делал то же самое. Окончив эту интересную процедуру, я стал пахнуть разнотравьем, где подорожник переплетался с запахом мяты и полыни. Задув чадящую лучину, мы улеглись спать. Ночь вроде прошла спокойно, но наутро я обнаружил у себя с десяток укусов, которые красными пятнами красовались на теле. При этом они очень сильно чесались.
Ничего, сказал отец. Это чепуха по сравнению с тем, что могло быть. Эта живность есть вездеи в доме богатых, и в доме бедных. Нет ее только на свежем воздухе. А в городе она везде. Поэтому если ты будешь в гостях в знатных домах, то не удивляйся тому, когда твои собеседники начнут чесаться, особенно дамы. Это естественный процесс, для которого они будут применять специальные палочки, а пойманных блох будут сажать в специальные блохоловки. Поэтому если ты увидишь, как по кокетливой женской прическе ползут блохи, то не подавай виду, что ты их видишь, и не пытайся их поймать, это считается неприличным. Хозяйка сама знает, что нужно делать. Ведь ее парик сделан на вечные времена, сбрызгивается квасом и никогда не расчесывается. Поэтому эти насекомые чувствуют себя там как дома. Чтобы тебе было комфортно в этом обществе, я рекомендую привыкнуть к мысли о существовании рядом с тобой такой живности и хотя бы раз в неделю мыться горячей водой с глиной. Здесь это не принято. Это считается грехом, поэтому здесь нет таких мест, где можно дать телу отдохнуть. Делай это сам, чтобы никто не видел.
Я был удивлен этими новостями, которые лились на меня как из рога изобилия. Неужели правда то, что мне говорит отец?
Утром, одевшись, мы без оружия прошли через затхлую трапезную и вышли на свежий воздух. Проклюнувшееся солнце лениво играло куполами костелов и вспыхивало драгоценными окнами домов, брезгливо проходя мимо их фальшивых картинок, нарисованных на стенах. Проснувшийся народ тихо проходил мимо, неся на своем лице печать вновь навалившихся неотложных дел. На них молча, а иногда с громким предупреждением из раскрывающихся окон выливалось содержимое, скопившееся за ночь в ночных вазах. Все это делало походку прохожих неуверенной, и они, шествуя мимо домов, все чаще вскидывали свой взор вверх, дабы обезопасить себя от возможных неожиданностей. Те, которых не миновала сия чаша, громко ругались, выкрикивая всевозможные проклятия в адрес хозяев, посмевших «осчастливить» их содержимым своего ночного горшка. Все это стекало по мостовой в сточные канавы, выбрасывая в воздух соответствующий аромат.
Мы благополучно миновали эту территорию и вышли на центральную часть города, где приятно дышалось свежим воздухом. Здесь на нас сразу нахлынула толпа людей, одетая в черные рясы. Это были монахииезуиты, которые двигались по своим церковным делам из многочисленных костелов, расположенных вокруг. Повсюду слышалась польская речь и латынь. Мелькали подбритые головы и капюшоны, надвинутые на глаза, скрывающие лица спешащих святош. Пристроившись к одному из таких потоков, мы достаточно быстро достигли нужного нам учебного заведения. Оно представляло собой двухэтажное каменное здание с многочисленными окнами, расположенное между двух костелов. Оставив меня у входа среди крутящейся здесь молодежи, отец решительно направился в здание. Поднявшись на второй этаж, он вошел в кабинет ректора, который, углубившись в чтение какой-то бумаги, водил по ней гусиным пером, стараясь, очевидно, понять смысл написанного. Услышав звук решительных шагов, он отложил перо и вопросительно поднял глаза на вошедшего. Минуты две длилась немая сцена узнавания, затем он расплылся в улыбке и произнес глухим голосом:
А, пан полковник! К сожалению, не могу ничем вас обрадовать. Коллегия считает, что у вашего сына нет достаточной подготовки для обучения в нашем коллегиуме, и поэтому мы вынуждены отклонить ваше ходатайство. Да и к тому же он придерживается совсем другого вероисповедания, и поэтому ему сложно будет учиться у нас.
Ну, это с самого начала было все понятно, ответил отец. А как вы отнесетесь к этим ходатайствам? и он положил перед ректором два письма, которые организовал мой дед, привлекший к решению моей проблемы достаточно влиятельных людей.
Ректор взял письма и стал их читать. По мере того, как он тихо, про себя озвучивал фамилии подписавшихся, глаза его лезли на лоб. Прочитав последнюю бумагу, он со вздохом отложил ее в сторону и задумчиво заметил:
Это, конечно, меняет дело, однако я должен буду назначить комиссию, чтобы проверить знания вашего отпрыска. Боюсь, он не выдержит этого экзамена, так как домашнее образование значительно отстает от настоящих знаний.
Я понимаю сложность ситуации, в которую попали вы, ответил отец. Тем не менее, независимо от дальнейших действий я готов внести скромный взнос на развитие вашего коллегиума.
С этими словами отец достал из-за пояса увесистый кошелек из красного бархата и положил его перед ректором. Тот, нисколько не удивившись, мгновенным движением смел его в ящик письменного стола и, немного расслабившись, уже более дружественным голосом заявил:
Я думаю, что совместными усилиями нам удастся решить эту проблему. Я жду вас завтра к девяти утра. Откланявшись, отец спустился ко мне и вкратце рассказал о встрече. Посовещавшись, мы решили пройтись по городу, чтобы определить, где можно недорого снять будущему студенту угол для проживания, а вечер посвятить подготовке к завтрашним экзаменам. Угол мы нашли достаточно быстро, помог нам в этом студент коллегиума, к которому мы обратились с конкретным вопросом. Он отвел нас в дом, в котором проживал сам и еще двое студентов. Один из них не так давно уехал, и его место было свободным. Отец справедливо посчитал, что лучше не может быть, так как мне будет легче жить со своими и я смогу быстрее привыкнуть к новой для меня ситуации, опираясь на их опыт. Жильем оказалась небольшая комнатушка без окон, где на полу разместились два соломенных тюфяка, а в углу стоял большой сундук, который по совместительству должен был стать моим спальным местом. Отец быстро договорился об оплате с хозяйкой, пожилой измученной женщиной, и мы отправились дальше, осматривая Львов. В городе повсюду бойко шла торговля, в центре по каменным тротуарам гордо фланировала бедная шляхта, подкручивая усы и подмигивая молоденьким девушкам. По мостовой, громко считая брусчатку, проезжали кареты богатых горожан и польской знати, в окнах которых изредка мелькали миловидные женские лица, рассеянным взглядом рассматривавшие городскую суету. Из густо разбросанных кавярен несся тягучий аромат свежежареного кофе и крепкого табака. Когда запах кофе стал особенно «невыносим», мы, не сговариваясь, свернули в одну из ближайших кавярен, попавшуюся на пути. Спустившись по каменным ступенькам вниз, мы попали в оазис непередаваемого запаха кофе и турецкого душистого табака. Столы для посетителей, казалось, плавали в клубах этого дыма, который не влиял на уютно устроившихся за ними курильщиков, с громким шумом прихлебывающих из своих чашек этот божественный нектар. Нас быстро пристроили на освободившиеся места, и отец заказал кофе и трубку табака. Расторопный мальчишка довольно быстро принес нам заказ. На столе появились две чашки с горячим напитком, небольшая макитра с медом и глиняная трубка с длинным чубуком.
Ну, сынку, -сказал отец, раскуривая трубку, попробуй этот заморский напиток, который сейчас модно пить в богатых домах и от которого порой сводит живот.
Запах кофе щекотал ноздри, забираясь глубоко вовнутрь и вызывая сильное желание выпить все сразу. Сдержав себя от первого порыва, я оглянулся по сторонам и увидел, что все пьют из кружки не торопясь, маленькими глотками. «Очевидно, так принято», подумал я и поднес чашку ко рту, предвкушая восхитительную встречу с чем-то новым, неизвестным мне вкусом. Зажмурив глаза и подув в чашку, я сделал первый глоток и сразу пришел в смятение. Мало того, что жидкость была горячей, она еще была и горькой, как красный жгучий перец. На моих глазах выступили слезы, а горло перехватил спазм. Отец, лукаво улыбаясь, наблюдал за мной, покуривая свою трубку.
Ничего, сынок, привыкай к напитку знати, сделай еще пару глотков, чтобы по-настоящему почувствовать весь вкус, сказал отец.
Подчиняясь его просьбе, я через силу сделал еще пару глотков и испытал совсем другие ощущения.
А теперь возьми и налей немного меда в свою чашку и попробуй еще раз, продолжал свое руководство мой родитель.
Проделав эту манипуляцию, я осторожно отпил из чашки и сразу понял, что это то, что я ожидал, принюхиваясь к кофейному запаху. Впечатления были непередаваемые! Эдакое сочетание горечи со сладостью, сопровождаемое ароматным запахом. Осмелев, я выпил еще одну чашку и почувствовал необычайный прилив сил, хотелось смеяться и петь, прыгать и танцевать. Однако строгий взгляд отца поставил меня на место. И все же чувство легкости осталось. Расплатившись за табак и кофе, мы вышли на улицу и направились в сторону постоялого двора, купив по пути кусок копченого окорока и хлеба. Затем отец пошел по своим делам, а я весь вечер провел в комнате, готовясь к экзаменам, заедая эту нудную науку пахучим мясом и запивая ключевой водой из стоящей рядом макитры. Так я и заснул с куском хлеба в руках. Пришедший поздно вечером отец тихо переложил меня на мой матрац, решив не будить до утра.
День начался с пения петуха, который почему-то принялся орать под моим окном. Скрепя сердце, мне пришлось вставать и тащиться к глиняному кувшину, чтобы умыться набранной с вечера водой. Она была не очень холодной, однако вполне достаточной, чтобы разбудить меня окончательно. Отец, давно уже вставший и бодрый, наблюдал за моими манипуляциями, едва скрывая улыбку. Когда я пришел в себя окончательно, он глазами показал на разложенный на матраце парадный костюм, который мне специально сшили для этого повода. Надев его со всеми предосторожностями, я почувствовал себя не в своей тарелке. Во-первых, я сразу приобрел шляхетский вид. Во-вторых, мне казалось, что камзол давит под руками, а сапоги скрипят и пытаются вывернуть ноги не в ту сторону. А шапка с красивой пряжкой сбоку все время пыталась сползти на нос и закрывала глаза.
Ну, вот теперь ты гарный хлопец, сказал отец, опоясывая меня кушаком вместо ремня. Теперь можно идти до этих иудмонахов. И пусть только мне попробуют что-то сделать не так, то я их сразу порубаю на куски.
И он грозно стукнул кулаком по столу. Затем, подкрутив усы, он первым вышел из комнаты. К коллегиуму мы прибыли в назначенное время на возке, который поймали сразу возле постоялого двора. Стоявшие возле коллегиума студенты с ухмылкой смотрели на нас, когда мы решительно входили в здание. В коридоре нас уже поджидал невысокий вертлявый монах, который сопроводил нас на второй этаж в комнату, где собрались члены комиссии. Распахнув входную дверь, он жестом пригласил меня войти. Перекрестившись и набрав полную грудь воздуха, я почти смело шагнул внутрь аудитории, где за столом уже поджидали меня экзаменаторы. Посередине сидел ректор, лицо которого было красного цвета то ли от полноты, то ли от дурного характера или от нежелания общаться со мной. Справа от него сидел другой экзаменатор явно не шляхетского рода, весь прямой как палка, который подозрительно разглядывал меня снизу доверху. А слева от председателя уютно расположился невысокий монах с незапоминающимся лицом, который в отличие от других ласково смотрел на меня, перебирая четки в руках. Но от этого ласкового взгляда становилось не по себе, так как в глубине пряталась очень холодная расчетливость. Он словно присматривался ко мне, подхожу ли я для его каких-то непонятных мне целей. Естественно, это были маститые метры. Я мог противопоставить им только свои знания и трезвый расчет. Поэтому я, крепко сжав пальцы в кулаки, встал перед ними и молча ждал дальнейших действий.
Первым нарушил молчание ректор:
Ну что ж, сын мой, вот и пришло время выяснить, что ты из себя представляешь. Обычно мы не берем на обучение тех, кто не принадлежит к католической вере, но, учитывая твои рекомендации и происхождение, решили сделать исключение. Поэтому тебе сейчас придется очень постараться, чтобы убедить нас, что ты достоин быть студентом нашего коллегиума.
И он вопросительно посмотрел на меня.
Я готов ответить на ваши вопросы и убедить вас в этом, ответил я, одновременно пытаясь определить, кто наиболее вредный из экзаменаторов.
Интуиция подсказывала мне, что скорее всего тот «ласковый», как окрестил я его для себя. Положительно отреагировав на мой ответ, они начали экзаменовать меня. Сначала беседа шла на польском языке, но после того как я прочитал им стихотворение на латинском, все перешли на этот язык. Я демонстрировал им свои навыки не только в языке, но и в арифметике, риторике, пытался показать, что могу разбираться в тайнах мироздания и писать связанные тексты, дающие возможность им оценить мои умственные способности. Я извивался как уж под перекрестными вопросами, которые сыпались на меня со всех сторон. Рубашка от пота прилипла к телу и грозила там остаться навсегда. Похоже, и экзаменаторы вошли в азарт, провоцируя меня на вольные высказывания и заставляя на ходу сочинять вирши в честь той или иной знаменитой личности. Ректор, вспотевший от напряжения, то и дело вытирал лицо и шею большим платком, очень смешно доставая его из- под своей монашеской одежды. Я уже был на грани срыва, когда ректор, в очередной раз промокнув платком свою физиономию, сказал: