Он открыл дверь рывком, а потом в нерешительности застыл на пороге; костлявая ладонь судорожно сжимала ручку распахнутой двери. Однако в лице его не было растерянности. Неприятное и отталкивающее, своим выражением оно создавало впечатление, будто его обладатель припомнил нечто на редкость неприятное.
Томми Хауд, наш веснушчатый и курносый паренек-посыльный, поднялся из-за стола и приблизился к барьеру, разделявшему офис.
Что вам уго начал было Томми, но осекся.
Человек отпустил дверную ручку. Он обхватил тощими руками свои плечи; его рот разверзся в зевке, не имевшем ничего общего с обычной непринужденной зевотой, и так же резко закрылся. Губы человека скривились, явив желтизну плотно сжатых зубов.
Проклятие! пробормотал он с отвращением и рухнул на пол.
Я перемахнул через барьер, миновал распростертое тело и выскочил в коридор.
Через четыре двери от нас Агнес Брейден, пышная особа тридцати с чем-то лет, которая вела публичные курсы стенографии, стояла у своего офиса, готовая войти.
Мисс Брейден! прокричал я, и она обернулась, ожидая, когда я подойду. Бы видели человека, только что зашедшего в наш офис?
Да. В ее зеленых глазах зажглись огоньки. Высокий мужчина, поднимавшийся в лифте вместе со мной. А что?
Он был один?
Да. Именно так, на этом этаже вышли только он и я. А в чем дело?
Вы никого не заметили рядом с ним?
Нет, хотя в лифте я не обратила на него внимания. А что такое?
Он вел себя странно?
Я этого не заметила. Случилось что-нибудь?
Благодарю вас. Позднее я заскочу к вам и все объясню.
Я обежал все коридоры на нашем этаже, но ничего не обнаружил. Когда я возвратился в офис, тощий субъект по-прежнему лежал на полу, правда, уже перевернутый на спину. Как я и полагал, он был мертв. Наш Старик, осматривавший тело, при моем появлении как раз поднимался с колен. Портер висел на телефоне, пытаясь дозвониться до полиции. Глаза Томми Хауда на побелевшем лице смотрелись как голубые полтинники.
В коридорах никого, сообщил я Старику. Этот тип поднялся на лифте вместе с Агнес Брейден. Та заявила, что он был один и к нему никто не приближался.
Ясненько Голос Старика и его улыбка были исполнены такого елея, что казалось, будто труп возле его ноглишь фрагмент узора на ковре. Полвека сыскной работы оставили в нем эмоций не более чем в бильярдном оценщике. Похоже, его пырнули ножом в левую часть груди; довольно-таки обширная рана, которую он пытался заткнуть этой вот шелковой тряпицей, нога Старика коснулась бесформенного комка красноватой ткани на полу, которая прежде была саронгом.
День нынешний для Старикаэто отнюдь не вторник, а предположительно вторник.
На теле этого субъекта, продолжал он, я обнаружил девятьсот долларов в разных банкнотах, а также немного серебра; золотые часы и карманный нож английского производства; еще японская серебряная монета в 50 сен; табак, трубка и спички; расписание Южной Тихоокеанской линии; два носовых платка без ярлычков прачечной; карандаш и несколько листков бумаги для письма; четыре двухцентовых почтовых марки; ключ с биркой «Отель Монтгомери. Комната 540». Его одежда выглядит как новая. Вне всяких сомнений, мы почерпнем из нее что-нибудь еще при более углубленном изучении, каковым, однако, я не намерен заниматься до прихода полиции. А тебе покуда лучше отправиться прямиком в «Монтгомери» и поглядеть, что там можно выяснить.
Первый же человек, на которого я натолкнулся в вестибюле отеля «Монтгомери», оказался именно тем, кто был мне нужен: тамошним охранником Педерсеном, светлоусым экс-барменом, разумевшим в сыске не более, чем я в саксофонах, но неплохо разбиравшимся в людях и в том, как к ним найти верный подход, что вполне соответствовало букве его нынешней профессии.
Хелло! приветствовал он меня. Счет знаешь?
Шестьодин, Сиэтл, конец четвертого. Кто обитает в пятьсот сороковой, Пит?
Да ведь игра-то не в Сиэтле, олух! В Портленде! Человек, чье гражданское самосознание не развито в должной степени, и даже представления не имеющий о том, где играет его команда
Завязывай, Пит! У меня нет времени на то, чтобы забавляться с этой детской чепухой. Один мужик только что рухнул замертво в нашем заведении с ключами от пятьсот сороковой.
На лице Педерсена проступили пятна гражданского самосознания.
Пятьсот сороковой? Он уставился в потолок. Это, должно быть, тот тип, Раундс. Рухнул замертво, ты говоришь?
Замертво. Грохнулся на пол прямо посреди комнаты, имея ножевое ранение. А этот Раундс, что он был за человек?
Я так вот сразу о нем не слишком много смогу рассказать. Высоченный и тощий, с дубленой шкурой. Я бы даже не обратил на него внимания, если бы не его болезненный вид.
Точно наша птичка! Давай поднимемся в номер.
У конторки портье мы узнали, что этот человек прибыл днем ранее, зарегистрировавшись как X. Р. Раундс из Нью-Йорка и заявив клерку, что намерен съехать не позднее чем через три дня. Какой-либо почты или телефонных звонков ему не поступало. Никто не знал, когда именно этот человек покинул отель, поскольку он не оставил своего ключа у портье. Ни мальчишки-лифтеры, ни коридорные тоже ничего не смогли нам сообщить.
Осмотр его комнаты почти ничего не добавил к тому, что нам уже было известно. Багаж постояльца состоял из одного чемодана свиной кожипомятого, поцарапанного и со следами тщательно соскобленных дорожных наклеек. Он был заперт, но замки подобных чемоданов ничего особенного собой не представляют. Этот отнял у нас всего лишь около пяти минут.
Одежды у Раундсакак той, что находилась в чемодане, так и той, что висела в шкафу, оказалось не так уж и много; вся она была недорогой, но зато новой. То, что подлежало стирке, не имело ярлычков прачечной. Популярные фасоны, широко известные брендывсе это могло быть приобретено в любом городе страны. Не было обнаружено ни клочка бумаги с записями. Ни одной путеводной нити. В комнате Раундса не нашлось ничего, что могло бы подсказать, откуда и с какой целью он прибыл.
Педерсен был весьма раздосадован всем этим.
Я полагаю, что, если бы его не укокошили, он бы наверняка смылся, задолжав за неделю! Типы, не имеющие при себе ничего, что могло бы установить их личность, и не оставляющие портье ключей от комнаты, выходя из отеля, не заслуживают большого доверия!
Мы почти завершили осмотр, когда коридорный ввел в комнату сержанта О'Гара из полицейского управления, служившего в отделе уголовных расследований.
Уже наведался в Агентство? спросил я его.
Ага, как раз оттуда.
Что новенького?
О'Гар, сдвинув на затылок свою черную широкополую шляпу сельского констебля, почесал круглую голову.
Негусто. Док утверждает, что его уделали при помощи шестидюймового лезвия, имевшего в ширину два дюйма, и он не мог прожить после такого удара более двух часов, а скорее даже и часа. В базе данных на него мы ничего не нашли. А здесь вам удалось что-нибудь обнаружить?
ФамилияРаундс. Он зарегистрировался вчера, как прибивший из Нью-Йорка. Барахлишко все новенькое, и нет ничего, что дало бы нам какие-либо зацепки. Кроме одногоон явно не хотел оставлять следов. Ни писем, ни заметокничего! Ни пятен крови, ни следов борьбы в комнате нет.
О'Гар повернулся к Педерсену:
Ты возле отеля не замечал каких-нибудь смуглокожих субъектов? Индусов или похожих на них?
Не видел, как мне кажется, ответил охранник. Но я все для вас разузнаю.
Выходит, что красный шелк все-таки оказался саронгом? спросил я.
И весьма дорогим, сообщил сержант. Я немало повидал их за четыре года военной службы на островах, но никогда еще не встречал такого качественного, как этот.
А кто их носит?
Мужчины и женщины на Филиппинах, Борнео, Яве, Суматре, полуострове Малакка, местами в Индии.
Значит, твоя идея заключается в том, что некто, учинивший резню, стремится привлечь к себе внимание, шляясь по улицам в красной юбчонке?
Не пытайся быть остроумным! рявкнул на меня О'Гар. Эти саронги достаточно часто используют в сложенном или скрученном виде. Да и откуда мне знать, что он не был заколот где-нибудь на улице? А к слову, откуда мне знать, что его не прирезали в том же вашем притоне?
Мы сами хороним своих жертв, никого не извещая. Давай спустимся вниз, что ли, и поможем Питу в поисках твоих смуглолицых.
Версия провалилась. Если какие-то смуглолицые и крутились возле отеля, они были достаточно умны, чтобы не попасться.
Я позвонил Старику, сообщив ему о том, что мне стало известно, для этого мне и дыхания не пришлось переводить, а потом мы с О'Гаром провели остаток вечера в поисках решения; мы стреляли во все стороны, но ни разу не попали в цель. Мы опросили водителей такси, созвонились со всеми тремя Раундсами, значившимися в телефонной книге, но в итоге поисков неведение наше осталось таким же, каким было в самом начале.
В газетах, появившихся на улицах чуть позднее восьми часов вечера, все происшествие было представлено в известном нам свете.
К одиннадцати часам мы пришли к выводу, что настала ночь, и двинулись каждый в направлении своей постели.
Однако разлука наша длилась недолго.
2
Я открыл глаза, сидя на краю постели в призрачном свете нарождающейся луны и держа в руке дребезжащий телефон.
Голос О'Гара: «1856, Бродвей! На холме!»
1856, Бродвей, повторил я, и он повесил трубку.
Я окончательно пробудился, вызванивая такси, а потом натянул на себя одежду. Мои часы показывали 12.55 пополуночи, когда я спускался вниз. Я не провел в постели и пятнадцати минут.
По адресу 1856, Бродвей, оказался трехэтажный дом с крошечной лужайкой перед ним, стоявший в ряду точно таких же домов с такими же лужайками. Разве что все прочие были погружены в темноту. Зато в 1856-м свет изливался буквально изо всех окон наряду с открытым парадным. В вестибюле маячил полицейский.
Хелло, Мак! О'Гар уже здесь?
Только что появился.
Я прошел в покрытый темным лаком холл и увидел сержанта, поднимавшегося по широкой лестнице.
Что стряслось? поинтересовался я, присоединившись к нему.
Понятия не имею.
На втором этаже мы повернули налево, оказавшись не то в библиотеке, не то в гостиной, занимавшей все пространство вдоль фасада.
Там на кушетке восседал мужчина в пижаме и банном халате; его голая нога покоилась на стоявшем перед ним стуле. Когда он кивнул мне, я его узнал: Остин Рихтер, владелец кинотеатра на Маркет-стрит. Это был круглолицый, частично облысевший человек лет сорока пяти, на которого Агентство уже работало год назад или около того в связи с неким билетером, сбежавшим со всей дневной выручкой.
Перед Рихтером стоял седовласый мужчина; каждая деталь в его облике говорила о том, что это доктор. Он не сводил глаз с ноги Рихтера с наложенным ниже колена бандажом. Рядом с доктором находилась высокая женщина в отороченном мехом халате, державшая в руках рулон марли и пару ножниц. Внушительного телосложения полицейский капрал строчил что-то в своем блокноте, еле умещаясь за длинным узким столом. У его локтя на ярко-голубой скатерти лежала толстая трость орехового дерева.
Когда мы вошли, все повернули головы в нашу сторону. Капрал поднялся и приблизился к нам.
Мне было известно, что вам досталось дело Раундса, сержант, и как только я услышал, что в этом деле замешаны смуглолицые парни, то подумал, что будет лучше известить вас.
Отличная работа, Флинн, произнес О'Гар. Что тут произошло?
Кража со взломом, но не исключено, что только попытка кражи. Преступников было четвероони взломали кухонную дверь.
Неожиданно голубые глазищи Рихтера, сидевшего неестественно прямо, вспыхнули от волнения, как, между прочим, и карие глаза женщины.
Прошу прощения, проговорил он. Вы, кажется, упомянули смуглолицых парней, фигурирующих в другом деле, что, произошла еще одна кража?
О'Гар взглянул на меня.
Вы не видели утренних газет? задал я вопрос владельцу кинотеатра.
Нет.
Что ж, высокий человек вошел под конец дня в контору «Континентала» с ножевым ранением в груди и там же умер. Для предотвращения кровотечения рана была заткнута саронгом, вследствие чего возникла идея насчет азиатов.
Его имя?
Раундс, X. Р. Раундс.
Имя не произвело на Рихтера никакого впечатления.
Высокий мужчина, худой, темнокожий? уточнил он. В сером костюме?
Все так.
Рихтер повернулся взглянуть на женщину.
Моллой! вскричал он.
Моллой! согласилась она.
Так он вам знаком?
Их лица вновь обратились на меня.
Да. Он был здесь нынешним вечером. Он вышел
Рихтер осекся, вновь взглянув на женщину, вопрошающе.
Да, Остин, произнесла она, кладя марлю и ножницы на стол и садясь рядом с ним на кушетку. Расскажи им всё.
Он похлопал ее по руке и опять посмотрел на меня с выражением лица человека, обретшего возможность снять с души тягостное бремя.
Садитесь. Хоть это и недолгая история, но все равно садитесь.
Мы нашли себе стулья.
МоллойСэм Моллойтаково его имя, или то имя, под которым он всегда был мне известен. Он появился здесь нынешним вечером. Он или позвонил в кинотеатр, или зашел туда, и ему сообщили, что я дома. Я не видел его уже около трех лет. Когда он пришел, наммоей жене и мнетотчас бросилось в глаза, что с ним явно не все в порядке. Когда я спросил его, что случилось, он сказал, что, когда направлялся сюда, какой-то сиамец нанес ему ножевую рану. Было непохоже, чтобы рана сильно ему докучала, или же он притворялся. Он не позволил нам не только обработать ее, но даже осмотреть. Он заявил, что после нас отправится прямиком к доктору, но прежде должен избавиться от одной штуковины. Собственно, именно для этого он и пришел ко мне. Он хотел, чтобы я ее спрятал и хранил до тех пор, покуда он за ней не явится.
Он был немногословен. Он явно спешил и вдобавок страдал от боли. Я ни о чем его не спрашивал. Я ни в чем не мог ему отказать. У меня не было права о чем-либо спрашивать, хотя он и не скрыл от меня, что дело не вполне законное и опасное. Однажды он спас нам жизньне только жизнь моей супруги, но и мою. Это произошло в Мексике, где мы впервые познакомились. Шел 1916 год. Нас арестовали в ходе беспорядков, связанных с Вильей. Моллой тогда пробавлялся контрабандой оружия и обладал достаточным влиянием в среде бандитов, чтобы вызволить нас, когда стало очевидно, что нам конец.
Поэтому сейчас, стоило ему попросить меня кое-что для него сделать, я не имел права задавать вопросы. Я сказал: «Да», и он вручил мне сверток. Не слишком большой сверток, где-то, скажем, размером с буханку хлеба, но значительно тяжелее. Он был запакован в коричневую бумагу. Когда Моллой удалился, мы, естественно, ее сняли. Под ней оказалась внутренняя упаковкаиз парусины, стянутой шелковой бечевкой, вдобавок она еще была и опечатана, поэтому мы не смогли узнать, что же там внутри. Мы отнесли сверток наверх, в кладовку, спрятав его под старыми журналами.
Позднее, где-то без четверти полночьтолько пару минут, как я лег в постель и еще не успел уснуть, мне послышался какой-то шум, доносившийся из этой комнаты. Оружия у меня нет, да и во всем доме едва ли найдется что-нибудь, что можно было бы действительно назвать оружием, кроме этой прогулочной трости, Рихтер указал на ореховую трость, лежавшую на столе, она находилась в стенном шкафу, в спальне. Итак, я взял ее и направился сюда, чтобы выяснить причину шума.
Прямо у дверей спальни я натолкнулся на какого-то человека. Мне было легче разглядеть незнакомца, чем ему меня, поскольку эта дверь была отворена, а он стоял напротив окна. То есть он находился между мной и окном, и его силуэт отчетливо проступал в лунном свете. Я ударил его тростью, но сбить с ног не сумел. Он вывернулся и пустился бежать. Я, по глупости своей даже не подумав о том, что он мог быть не один, бросился вдогонку за ним. Его сообщник пальнул мне в ногу, едва я выбежал за дверь.
Я, конечно же, рухнул на пол. Когда поднялся, эти двое втащили сюда мою жену. Всего их оказалось четверо. Среднего роста, смуглолицые, хотя и не слишком. Я так полагаю, что это были сиамцы, поскольку сам Моллой упоминал о них. Они включили в комнате освещение, и один из них, судя по всему, лидер, спросил меня: «Где это есть?»
Его акцент просто ужасал, но понять, о чем он говорит, было несложно. Естественно, я понимал: они пришли за тем свертком, что оставил Моллой, но принял вид, будто бы мне невдомек. Они сказали мне вернее, их главарь заявил, что уверен: «это» находится здесь; они, кстати, называли Моллоя другим именемДоусон. Я ответил, что не знаю никакого Доусона и никто у меня ничего не оставлял, и попытался принудить их сообщить мне, что же именно они ожидали здесь найти. Они не попались на мою удочку; говоря о том, что ищут, они употребляли только одно слово: «это».