Ваша жизнь уже давно не похожа на нормальное существование. Вот такая долбаная жизнь.
Но все-таки у тебя есть одна веская причина, чтобы остаться.
Когда она открывает входную дверь и идет по коридору с тлеющей бездной под стеклом глаз, кто-то должен включать ей свет. Тебе реально страшно, что она заблудится и не дойдет до кухонного окна. И тогда ей будет нечем дышать.
5:00 (Игорь Вардунас)
Холодильник включился ночью. Тишину прорезало низкое электрическое «о-о-ох-х!», и Петр Аркадьевич проснулся. Щурясь спросонья, нашарил взглядом стрелки будильника на прикроватной тумбе, которую освещал льющийся сквозь тюль лунный свет. Часы показывали три. На смену вставать только через четыре. Мысленно выругавшись, Петр Аркадьевич посильнее укутался в одеяло, снова пытаясь уснуть.
А ведь такой хороший сон, и на самом интересном, что, бишь, там было Ай, черт с ним. Поворочавшись на жестком матрасе, мужчина наконец плюнул и, сев, свесил с кровати ноги, нашаривая тапочки. Взяв с тумбочки очки и, бросив на посапывавшую жену завистливый взгляд, встал и пошлепал на кухню. Выудив из пачки папиросу, открыл форточку и некоторое время курил, наблюдая за двором и вдыхая свежий весенний воздух, смешивающийся с горечью табака. В коридоре негромко урчал старенький советский «ЗИЛ», снаружи громыхнула поливальная машина, где-то на стройке в ответ потявкала собака.
Затушив беломорину и оставив форточку, чтобы проветрилось, Петр Аркадьевич поставил чайник, подтянул трусы и направился к холодильнику. Взяв с полки остатки колбасы и половинку «столичного», сделал пару бутербродов с сыром.
Морг для жрачки, неторопливо жуя, пробормотал он, глядя в пространство перед собой. Чтоб тебя.
Допив чай и смахнув крошки, Петр Аркадьевич понес продукты обратно, но, открыв дверцу холодильника, замер в недоумении. Закрыл дверцу, снова открыл. Переложив сыр и колбасу в одну руку, свободной стянул очки и, протерев глаза, водрузил очки обратно на нос.
Внутри «ЗИЛа» ничего не было. Точнее, было, но не совсем то, чему полагалось там находиться. Положив еду прямо на пол, мужчина закрыл дверцу, согнувшись, нашарил у стенки за стальным коробом розетку и выдернул шнур. Холодильник затих.
Помедлив, Петр Аркадьевич взялся за ручку. Внутри все было на месте: открытая жестянка с лезвиями селедки, зелень, свиные консервы, горошек, кастрюля с ухой, которую с мужиками привезли в воскресенье, трехлитровая банка засоленных помидоров внизу, недоеденная детская каша. Да что перечислятьничего особенного.
Дичь какая-то, прошептал Петр Аркадьевич, кладя рядом с молоком поднятые с пола сыр и колбасу.
Воткнув вилку в розетку, он пошел в комнату, но на пороге спальни почему-то остановился и, обернувшись, посмотрел на гудящий в сумраке холодильник. Подавшись странному порыву, вернулся и распахнул дверь.
В ноздри снова ударил тот же ароматный сладковатый запах. Освещаемая золотисто-алым сиянием лесенка, широкой спиралью ведущая куда-то вниз под облака, словно сделанные из сладкой ваты, начиналась сразу у ног Петра Аркадьевича.
Ну не может быть, чтоб горячка. Да и с чего, вчера и не пили-то вроде особо. Ну как не пили, на три с половиной рубля все-таки. «Пшеничка» паленая, что ли
Осторожно вытянув руку, Петр Аркадьевич подался вперед, но ладонь не встретила никакого препятствия. Мужчина пошевелил пальцами, потом несколько раз сжал их, пытаясь ухватить пространство и засовывая руку в холодильник по самое плечо.
Чарующий аромат вливался в помещение, неторопливо заполняя прихожую. Петру Аркадьевичу даже показалось, что он слышит какую-то отдаленную переливчатую музыку. Вдруг испугавшись, что жена может почувствовать незнакомый запах и проснуться (мало ли что спросонья подумает, может, духи чьибыло уже), он с опаской покосился на спальню и, облизнув пересохшие губы, боязливо поставил ногу в тапке на первую ступень лестницы.
Неожиданно изнутри налетел теплый порыв воздуха, и Петра Аркадьевича буквально втянуло еще на пару ступеней вниз. Дверца за его спиной захлопнулась, и испуганный мужчина, метнувшись назад, забарабанил по ней с воплем:
Эй! Помогите! Откройте! Ира, Ирочка, я здесь! Ау! Меня слышно?
Но дверь была неприступна. К тому же она просто висела в воздухеникакого холодильника, прихожей, да и собственно всей квартиры Петра Аркадьевича и в помине не было. Только пустое пространство над стелящимися в розовом небе облаками и лестница из рубиново-красного камня, широкой спиралью ведущая вниз.
Налетевший ветерок пошевелил его волосы, мягко щекоча вспотевшее лицо. Петр Аркадьевич посмотрел вниз. Высоты он не боялся, да и сейчас все прочие мысли быстро вытеснял поднимающийся внутри гнев.
Какого, собственно черта! Это что, чья-то шутка? Или таким образом им снова намекают на коммуналку? Так вот шиш вам!
Петр Аркадьевич погрозил небесам кулаком и показал фигу.
Кукиш с маслом, слышите? Не подвинемся!
Небеса с шелестом ветра струились вокруг него.
Голова кругом. Только ведь сидел на кухне, чай, бутерброды, папироса Розыгрыш?!
Не смешно, господа, я вам скажу! Совсем не смешно! Я буду жаловаться, я могу!.. Я член!
Или кино снимают? Но он бы знал, не могла же Ира, не посоветовавшись, впустить киногруппу, пока он был на заводе, а они забыли декорацию?
Ничего себе декорация
А вдруг у него действительно галлюцинации и его прямо сейчас мчат в больницу вместе с рыдающей женой? Ну Захарыч, если шкалик действительно паленый
Да что же это, ау!!! Лю-уди-и!..
Еще раз посмотрев на запертую дверь, в которой ко всему не было ручки, он на всякий случай ткнул один раз кулаком. Ничего.
В сложившейся не самым приятным образом ситуации ничего больше не оставалось. Не топтаться же до утра на этой верхотуре, да и не очень-то тепло в майке и трусах незнамо где посреди ночи.
Разгневанный Петр Аркадьевич воинственно подтянул семейники и стал спускаться вниз. Ничего. Сейчас разберемся. В конце концов, это его холодильник.
* * *
Когда Петр Аркадьевич, потерявший по дороге подхваченный ветром тапок, уже начал уставать, да и голова кружилась от лестницы, забиравшей постоянно вправо, облака наконец расступились, и он остановился оглядеться и перевести дух. Перед ним насколько хватало глаз раскинулась бескрайняя долина, с холмами, широкими, сочащимися зеленью пастбищами, прорезанными нитями искрящихся рек. Тут и там, с расстояния казавшиеся кустиками, к небу тянулись странные деревья без листьев, причудливо извиваясь, словно застывающая карамель. Судя по всему, вечерело, но источника света, сколько ни присматривался, Петр Аркадьевич высмотреть не смог. Солнца словно и не было. Открывшийся пейзаж был настолько неожиданным, что больше напоминал объемную картинку из детской книжки-раскладушки, нежели что-то реальное.
Внизу у подножия лестницы расположились три фигуры. Присмотревшись, Петр Аркадьевич разглядел девушек, сидевших на лавочке перед веретеном и что-то мелодично напевавших, перебирая нити.
Мужчина решительно стал спускаться.
Гражданки, вы знаете, который час? Кто вы такие? Что это за место?! Выключите свет!
Макошь, приложив руку к груди и чуть склонившись, представилась одна из девушек, отрываясь от пряжи и вставая навстречу. Это мои подруги Доля и Недоля. Девушки за пряжей тоже кивнули и улыбнулись. А все этоМать Сыра Земля.
Чья мать? Какой мякиш? Вот я вам сейчас такую мать покажу! Развели самодеятельность! Что здесь происходит, в конце концов? Вы актеры? Возмутительно! Кто ваш начальник? Как я сюда попал?
Но ты же сам загадал на Новый год, что желаешь перемен к лучшему. Помнишь? ответила назвавшаяся Макошью, беря Петра Аркадьевича под руку. Он попытался вырваться, но хватка у незнакомки неожиданно оказалась стальной.
Я Откуда вы Пустите! Гражданка, если вы следите за мной, я немедленно буду
Будешь, будешь. Девушка заливисто рассмеялась, и с цветов в ее волосах поднялась стайка разноцветных бабочек.
Склонившись над журчащим ручейком, она выудила из складок своего одеяния плетеную чашу в виде лебедя и, зачерпнув, протянула ее Петру Аркадьевичу.
Вот, выпей с пути.
Что это такое? Опаиваете? с брезгливой опаской отстранился мужчина.
Пей. Она приблизилась, протягивая чарку, и Петр Аркадьевич посмотрел Макоши в глаза. Глубокие, переливающиеся, с крапинками.
Уберите ваше зелье.
Ты же сам хотел этого. Сам загадал.
Н-не буду, по-детски помотал головой мужчина. Незнамо где, с кем
Со мной. Пе-ей, нараспев, словно маленькому, велела Макошь, и Петр Аркадьевич вдруг понял, что не может ослушаться. Словно чужими руками он принял у девушки чарку и, помедлив, сделал большой жадный глоток. Вот так, мягко одобрила Макошь, сложив руки, и звонко рассмеялась, словно зазвенели колокольчики, к которым добавились голоса подруг.
Вкус у напитка был непонятный, ароматный, дурманящий, живой. И в то же время сильно хмельной, так как, когда Петр Аркадьевич оторвался от чарки, отметив, что за раз осушил ее всю, он почувствовал, как по телу растекается непонятная томящая теплота. Неожиданно захотелось петь. Да не просто, а горланить во всю глотку. Раззуздись, зуда, распахнись, душа! Такого с ним давно не случалось, даже под гитару.
Что это? переведя дух, спросил он.
Узнаешь, когда вернешься, наклонив голову, лукаво сказала Макошь.
Зачем? неопределенно ответил Петр Аркадьевич, чувствуя, как тяжелеет голова. Я не хочу. Не вернусь
Вернешься, ответила девушка и снова весело засмеялась, протягивая ему потерянный на лестнице тапок.
* * *
Затренькал будильник, и Петр Аркадьевич открыл глаза. Некоторое время лежал, смотря на люстру с подаренным сто лет назад тещей, засиженным мухами абажуром. Почистить давно пора. Он был дома в своей кровати. Часы показывали семь тридцать утра.
Бляха, негромко заключил он, натягивая носки. Вот же ж.
Застегнув брюки и заправив в них майку, Петр Аркадьевич пошел в ванну бриться. Холодильник демонстративно проигнорировал. Ему даже стало чуточку обидно, что волшебный, хоть и странный, сон так разительно контрастирует с реальностьюза окном лило как из ведра, полоская по стеклу ветку с грязноватым кленом. Странно, что Петр Аркадьевич не помнил, как вернулся в кровать. Хотя с кем не бывает. Порой после станка выключало напрочь так, что и снов-то не видишь. Казалось, только лег, а уже вставать. Это состояние Петр Аркадьевич ненавидел больше всего.
На кухне уже загодя вставшая Ира гремела посудой, носились собиравшиеся на уроки Юлька и Саня. Уютно пахло кашей и жареным.
Петя, завтракать!
Иду.
Пора собираться на завод.
«Ну, а на то они и сны», философски мысленно заключил Петр Аркадьевич, заканчивая яичницу с сосиской и прихлебывая сладкий чай.
Ты что, опять ночью вставал? спросила жена, одергивая на младшей дочери школьную форму.
Да брошу я.
Ты это уже восемь лет говоришь. Папу целуй.
А меня Боря вчера за косичку подергал.
Не дерись. Учись хорошо.
Постараюсь.
Собрался? Зонт не забудь, там настоящий потоп.
Видел. Спасибо.
Осторожней.
Угу. До вечера.
На улице было прохладно и сыро. Стоя на остановкев одной руке портфель, в другой зонт, Петр Аркадьевич слушал разошедшийся ливень, ожидая служебный автобус. Мимо кто под газетой, кто под зонтом спешили по своим делам ворчливые прохожие. Девочка выгуливала громадного пса с липнущей к бокам мокрой шерстью. Хлестко обматерила таксиста зазевавшаяся на светофоре старушка.
Скворчал пузырящийся асфальт. Автобус задерживался, не шел. Петр Аркадьевич ждал, стискивая ручку портфеля, которую давно не чувствовал из-за мозолей.
Наконец, когда он окончательно продрог под тонким плащом, к остановке подкатил заводской развозчик, и мужчина, захлопнув брызнувший каплями зонт, поспешил забраться внутрь.
Сидя у окна, Петр Аркадьевич сквозь протертую брешь в запотевшем стекле смотрел на смазанно проносящиеся мимо улицы. В салоне стоял негромкий мужской гомон, настолько привычный, что, сливаясь в унисон, не давал уху за что-нибудь зацепиться. Да и так было понятно: обсуждали итоги «Спортлото» со вчерашним матчем «Динамо-Локомотив», домашние склоки да извечный «производческий брак».
посидели?
М? не отрываясь от стекла, буркнул Петр Аркадьевич.
Я говорю, как после вчерашнего? Хорошо посидели, Ирка не бузила? повторил сидящий рядом Генка Захаров. Аркадьич, ты чего? За станком смотри не усни.
Хохотнул.
Сразу вспомнилась ночь и непонятный сон. В какой-то брошюре он читал, что, если сон не запоминается, значит, мозгу это не нужно, а если все помнишь до мелочей, подсознание посылает тебе сигналы, как обработанная реакция на произошедшее днем. Мудреная канитель.
Зачем она отдала тапок?
Чушь.
Ты где водку брал?
Че? удивился Генка, срывая зеленую крышечку с бутылки кефира и облизывая ее.
Ну шкалик.
Там же, где и сырки, у Ленки. А что, гудит? Вроде хорошо пошла. Будешь?
Нет, спасибо. Просто задумался он. Ничего.
Ты только это, Данилычу не сболтни, а то сам знаешь.
Конечно, согласился Петр Аркадьевич и снова посмотрел в окно. Автобус подъезжал к умытой ливнем громаде завода.
Смена звонилась. Втиснувшись в рабочий комбинезон, прихватив промасленные перчатки и защитные очки, Петр Аркадьевич поспешил на привычное место к станку и, включив загудевшую установку, выудил из ящика первую необработанную деталь. Оживший цех зарычал, заворочался, словно проснувшийся великан. Заискрило, завизжало, брызнуло стальными спиральками в приемный короб.
Голова Петра Аркадьевича отключилась. За годы работы, что он точил тракторные подшипники, это давно стало профессиональным качеством. Движения, отработанные до автоматизма. Зазеваешься, замечтаешься, отвлечешься еще чегозатянет сначала пальцы, а потом дернет по самый локоть, и поминай как знали. Сколько случаев было, мужики инвалидами оставались. Эти дуры не прощают. Так что чпок, вперед, бзы-ы-ыть, чпок, вперед, бзы-ы-ыть. Зви-и-иу-у-у-у, звяк! И в корзинуготово. Пашите, бороните, возите на здоровье! Колхозы, кормите страну.
И снова.
До обеда с морсом, пюре и котлетой. Потом до гудка смены.
И снова.
Каждый день. Каждый год.
Всегда.
Мир прост и ясен.
Он любил автобус, потому что в нем успевал переключиться из заводского режима в обычный. Словно катящая к дому машина была неким тамбуром между двумя мирами, в котором отводилось время, чтобы перестроиться. Гомон уставших мужиков становился намного тише и убаюкивал, а мысли о доме, халате и жене с теплым ужином приятно расслабляли и успокаивали. Что еще человеку нужно?
Завтра опять на работу, и снова бзы-ы-ыть, чпок, вперед. Делать то, что у тебя получается, и делать хорошо.
И снова.
Только бы без дождя.
Может, Ирка сварганит сырники? Он давно их не ел. И обязательно со сметаной. Как когда-то у бабушки.
Хорошо.
Шуршание шин под корпусом автобуса убаюкивало.
Петр Аркадьевич клюнул носом, и ему пригрезился подшипник. С браком, зараза.
Ничего, утром он все исправит.
Сейчас домой.
* * *
Холодильник разбудил посреди ночи. С тихим щелчком включился и затарахтел.
Петр Аркадьевич некоторое время лежал, прислушиваясь к звукам, наполнявшим тишину квартиры. Шороху штор, гулу стройки за окном, дыханию спящей жены. Собака на улице молчала.
Бросив взгляд на часы и нашарив очки на тумбочке, он встал и посмотрел в коридор. Где-то там, в сумраке, покряхтывал старый советский механизм.
Выйдя из спальни, Петр Аркадьевич недоверчиво замер перед холодильником. Почувствовав стыд от нелепости ситуации, он с досадой поскреб небритую щеку, которая отозвалась шуршанием наждака.
Бред какой-то, заключил он. Фигня.
Внутри «ЗИЛа» что-то негромко щелкнуло.
А что, если просто пожрать пришел, а? Что с того? Слышишь? М? Жрать.
Помедлив, Петр Аркадьевич взялся за ручку и потянул дверцу на себя. Свечение изнутри усилилось, ноздри щекотнул знакомый манящий запах. Петр Аркадьевич замер.
Лесенка по-прежнему уводила вниз. Розовые облака плыли в закатном небе, на котором не было солнца. Налетевший ветерок был теплым, словно в середине июля. В этот раз с внутренней стороны двери оказалась ручка. Потянув ее за собой, Петр Аркадьевич стал спускаться вниз.