Пятая минута прошла. Я широко зевнула и непроизвольно заморгала глазами. Поправила юбку и убрала с правого плеча ново прилетевшие белые пылинки. Мне ужасно хотелось выговориться. Для этого я вновь пришла к Монойке. Мама была не против. Она тоже помогает мне выбираться из подавленного состояния, всячески поддерживает меня, где обнимет и погладит, но, в конечном счете, отпускает меня к подруге. На десятую минуту исчез шум воды и комнату заполонило тишиной. Остался легкий стук настенных часов, мое дыхание и легкий хруст холодильника с кухни.
В комнату зашла Монойка и села рядом со мной. По ее движениям и взгляду я сразу поняла: она устала. Волосы ее были зафиксированы резинкой. Уши не проколоты, на шее крестик. «Все такой же белый лист»,подумала я про себя. Наклонившись, я стянула ее резинку и распустила волосы. Мне так нравилось больше. Природный цвет ее волосрусый. Иногда я жалела, что у меня не такие волосы. Рыжий меня сильно выделял среди остальных девчонок. На всю школу в сто пятьдесят человек я была одна такая. Меня так и окликали, через весь коридор: «Рыжая!». «Стой, рыжик!». «Привет, рыжуля!». На нервной почве я приходила к Монойке и рыдала, роняя капли на ее плечи. Помню тот день, когда она перекрасилась в рыжий. «Теперь мы похожи»,говорила она. Походив так пару дней, я помогла ей смыть краску особым растворомрыжий цвет ей был не к лицу. Меня тогда посещали странные ощущения, когда я видела, как вода цвета моих волос стекала в ванну.
Рассказать о Монойкевсе равно что сыграть «Собачий вальс» Фредерика Шопена. Получится совершенно незамысловатая и короткая история о становлении ныне двадцати трех летней девушки, центр внимания для котороймагазины одежды, салоны красоты и рисование маслом. К моему вечному негодованию, работы свои Монойка хранила в толстенной папке цвета полевого василька. Стены ее квартиры раньше были совершенно голыми, словно внутренние стенки картонной коробки. Еще год назад мы покрасили ее «коробку» большими малярными кистями. Красок были несколько: большая банка бледно-желтого, маленькая белого цвета и остатки молочно-персикового. На этикетках так и значилось: «Молочно-персиковый». «Белый». «Бледно-желтый». Кухня и комната облачились в бледно-желтый, коридор и прихожая стали белыми, а молочно-персиковый остался для ванной комнаты.
Помолчим?на выдохе прошептала Монойка.
Я не против,отозвалась я.
Она придвинулась ко мне, осторожно перекинув ноги через мои бедра, обняла и прислонила голову к моей шее. Мои подозрения о том, что нам хорошо вдвоем, в полной тишине, в молчании и при плотно закрытых глазах давно спали. Я была с Монойкой правдивой версией себя. Она чувствовала меня, ощущала изменения на кончиках своих пальцев, которыми неспешно «пробегалась» по моим щекам и открытому лбу. Представить не могла, что однажды встречу такого человека. Все началось так неловко, но в то же время воспоминания о нашем знакомстве неловкость во мне вовсе не вызывали, а напротив, выворачивали ее и показывали, насколько разными могут быть взгляды на жизнь. Все было так:
С мамой я запланировала посетить магазин одеждыподобрать новую пару брюк для школы. Мои были вовсе коротки. «Ритуал» покупок на сей раз выдался успешным. Упаковав новую пару классических коричневых брюк, мы поблагодарили кассира и направились домой. Спустившись по лестнице, на первый этаж, зашли в кафе и взяли по пирогу с кремом, да два стаканчика латте. Разговор с мамой шел на тему учебы и долгов, поэтому насладиться кофейным молоком не получилось. Я вертела головой из стороны в сторону, чтобы отвлечься, как вдруг увидала, вдалеке, кричащую вывеску: «Скидки до 70-ти процентов». Уговорив маму сходить в магазин с такой акцией, я набрала себе добрую половину того, чем забиты мои шкафы в комнате. Новый свитер с вышитым цветком на груди, рубашку с разноцветными пуговицами, пару носков однотонного серого цвета, простой, но удобный лифчик, а также ветровку с иероглифами на спинемне она безумно понравилась. Взяв все вещи в охапку, я кое как дошла до примерочной и переложила все в корзину. Ожидала я долговсе кабинки были заняты. Мне показалось даже, что времени прошло столько, что я бы успела примерить все вещи во всем мире. Напялила бы на себя десять шапок, пять курток, сняла и надела двадцать пар босоножек, застегнула 49 пуговиц на семи рубашках. «Больше не могу,подумала я про себя.Мама извелась уже, другого и быть не может». Взяв в руки корзину, я пошла вперед по коридору и на восьмой шаг наткнулась на не зашторенную кабинку. Встала перед ней как вкопанная и не могла поверить своим глазам: на полу сидела девушка и тихо плакала. На ней был длинный шерстяной свитер, на руке висела резинка для волос, а по щекам стекали крупные слезы. Никогда таких крупных слез я не видала.
Я вас не потревожу?робко спросила я.
Девушка резко обернулась, уставилась на меня и тыльной стороной кисти вытерла слезы. По ее взгляду я поняла, что нарочно оставлять кабинку не зашторенной она не хотела. Предвидев, что ко мне может подойти еще какой зевака, затем начнется суматоха и девушке станет совсем неловко, я спонтанно зашла в кабинку и задвинула за собой штору. Тупо уставившись в глаза плачущей девушки, я присела на корточки и поставила корзину с одеждой рядом с собой. Во мне метались разные мысли, как мечутся пойманные сверчки в банке. Одна с грохотом разбивалась о стенку, вторая пикировала и громко разбивалась об дно, и только центральная, замерев на месте, вела себя так, будто знала, что скоро крышка откроется.
Почему ты плачешь?прошептала я.
Девушка глубоко вздохнула и отрывисто начала выдыхать. Она прикусила губу и принялась рассматривать свои ногти. Ухоженные, без маникюра, коротко постриженные. На левом мизинце маленькая родинка. Пальцы без выделенных костяшек, в силу общей формы девушки. Не сказать, что толстая, а просто несколько иных форм, чем я. Моя мама сказала бы: «девушка в теле». Вдруг, неожиданно, девушка всхлипнула:
Толстая я! Набрала кучу вещей и ничего не подошло!
Я сразу ответила:
Вовсе ты не толстая.
Девушка улыбнулась и посмотрела на мою корзину. Потом спросила:
Никак куртку с иероглифами присмотрела?
Я прыснула:
Да.
Молчание.
Ты ее тоже взять хотела?
Девушка махнула рукой и скривила губы.
Она мне мала.
Затем посмотрела мне в глаза и предложила:
Примерь ее ты. Я не помешаю тебе?
Это было чудесное знакомство. Теперь вернемся обратнов квартиру моей подруги.
В обнимку с Монойкой мы просидели долго. У меня затекли ноги, зачесалось правое ухо, и я лениво протянула голосом:
Давай встанем?
Послышалось:
«Угу»
Согрев воду, мы сделали по чашке чая, накрошили в блюдце халву и сели за кухонный стол. Звук хрустящего холодильника усилился, комнатные часы отошли на задний план. Сменился вид из окнаоблака обгоняли друг друга и прятались за кирпичными трубами разноцветных домов. Печной дым неохотно покидал свои квартиры и сливался с серыми тучами.
Снилось тебе что-нибудь?спросила меня Монойка.
Тщетно пытаясь счистить прилипшую халву к зубам, я начала рассказывать своей подруге о моем новом сне, где, как и обычно, оказывалось страшное пианино. Сон был следующим:
На темной брусчатке, местами треснувшей и лишившейся нескольких камней, стоял обыкновенный стол размером ровно под два человека. По обе стороны столапо стулу. Никакой обивки, скатерть отсутствовала, а по центру стола, вызывающе и интригующе стоял телефон. На диске телефона виднелись литеры. Под дискомцифры от одного до нуля. Телефон родом из первой половины XX века. Трубка мирно лежала на металлических рожках, вокруг была тишина.
Следующий кадр, или, даже, ракурс моего сновидения, рассказывает о том месте, где происходят ирреалистичные события. Я сажусь за стол и жду звонка. Пока трубка молчит, мне дано время для воображения того, что может соответствовать ожиданию очень важного звонка в моей жизни. Если размышлять философски, в отрыве от моей личности, важность этого звонка относится ко всему человечеству. Она не уходит за рамки нашей планеты.
Самая подходящая аналогия места, где я нахожусьскорлупа арахиса. Ее нарочито небрежно разломили пополам и отправили в космос. Усыпали нижнюю ее половину землей, положили холодную брусчатку, установили стол с телефоном.
Глядя из скорлупы вдаль, в ожидании звонка, я одновременно ощущала страх, волнение, видоизмененную радость и какой-то частью себя начинала понимать, что это всего лишь сон. Очень реалистичный сон, несмотря на то, что находилась я в открытом пространстве, сидела за ветхим столом в скорлупе гигантского арахиса.
Зазвонил телефон. Я подняла трубку и вслушалась. Тишина. Мой мозг начал производить бессмысленные процессы. Он замыкался и вновь собирал информацию, анализировал и доходил до точки кипения. Опустив глаза вниз, я смотрела на потайной люк под столом с телефоном.
Потом услышала звук пианино. Положила трубку и встала на край скорлупы. Звук усилился и дал о себе знать только тогда, когда я смотрела внизв бездонную космическую черную пропасть. Мне стало ужасно холодно и я упала вниз.
Никак сильно ушиблась?спрашивает меня Монойка.
Я кивнула и поставила чашку на блюдце. Остался последний кусочек халвы. Во рту ощущался приятный сладкий вкус орехов и меда.
Сама не знаю, как упала,ответила.Может, из-за того, что рука затекла. Повернулась и рухнула на пол. Надо было в другую сторону поворачиваться. Глядишь, и не пришлось бы падать в пропасть, а там и звонок повториться мог.
Мы тихонько хохотали, выгоняя из легких характерные звуки. Обхватив кисть подруги с двух сторон, я гладила ее по пальцам, скользя подушечками по ногтям. У меня заурчало в животе, и мы подогрели в небольшой кастрюле вчерашний куриный суп. Поев, я вымыла посуду, выключила на кухне свет и прошла в комнату. Монойка спустила с полки настольный светильник, потеснила стопку книг и зеркало с заколками для волос, сняла домашние брюки и, свернувшись калачиком, легла на кровать. Со стороны казалось, будто во всем городе погасли огни, отключилось электричество и остался единственный источник светалампа на столе моей лучшей подруги.
Завтра на учебу?риторически спросила она.
Сев на пол и спиной прислонившись к кровати, я смотрела на тусклый свет лампы. Пыталась сдержать слезы.
Да,выдавила я из себя.
Монойка молчала. Там, внутри головы, словно загнанные мотыльки в банку, с ужасающей скоростью пролетали слова, события, конфликты, поджидающие меня в школьных стенах моей жизни.
И еще это дурацкое пианино!
У меня хлынули слезы, и я совершенно неразборчиво начала винить свою жизнь в бесконечных бедах. Монойка, безупречно подбирая слова, касаясь меня именно там, где нужно, растворилась во мне и не покидала меня до состояния полной отрешённости от проблем. Я поднималась все выше и выше, наступила полная тишина и в комнате потух свет. Исчезла одинокая лампа, мотыльки вылетели из банки, плавно открылась крышка пианино и зазвучал убаюкивающий ноктюрн Фридерика Шопена. Побыв с Монойкой еще немного, я отправилась домой.
На часах было семь вечера. Отряхнув ноги перед уличной дверью, я нажала на черную круглую кнопку и продолжила притоптывать ногамиизбавлялась от последних песчинок. Через пару минут в окне показался дедушка и снова исчез. Открылась дверь, я прошла в коридор и сняла туфли. Дедушка тяжело вздохнул, почесал за ухом и, встряхнув газетой, отправился на кухню. Вымыв руки и сменив носки, я присоединилась к чтению дедушкиной газеты. «Так тихо»,подумала я.
Почему дома так тихо, дедушка?
Дед снова тяжело вздохнул, опять встряхнул газетой и перевернул страницу. На развороте был анекдот, очередная бесполезная новость и народный рецепт по лечению головной боли. Прочитав анекдот, я сдержанно посмеялась, подняв на секунду плечи, потерла губы и перешла к новости.
Бабушке твоей снова не здоровится,вдруг ответил дедушка.
Я покосила глаза на дедушку и уловила его неподвижный взгляд. Если бы он читал газету, то глаза бы его двигались. Он же просто уставился в одну точка и медленно, тяжело моргал.
Ты голодна?поинтересовался дед.
Поела у подруги.
Снова долго у нее сидела?
Помогала ей с покраской стен,соврала я.
Нахмурив брови, я подумала: «почему я опять вру?». Мне стало не по себе, и я сменила тему:
Пойду проверю, все ли готово к учебе.
Дедушка кивнул. Перевернул страницу и поднял взгляд в левый верхний угол газеты.
Налив стакан молока, я отправилась в свою комнату. На понедельник нам поставили биологию, химию, немецкий язык и половое воспитание. «Опять будут про дурацкие роды рассказывать»,сказала я про себя и захлопнула дневник. Отбросила его на кровать, уставилась на пенал и вернулась за дневником обратно. Проверила, все ли готово на завтра, снова закрыла дневник, подточила карандаши, положила в пенал новый ластик и убрала все в рюкзак. Сделав глоток молока, я открыла учебник по биологии, нашла тридцать пятый параграф и перечитала первую его часть. Вновь не разобравшись с работой сердца, где миокард сокращается, желудочек толкает, а аорта переносит, я переключилась на химию и углубилась в формулу с Авогадро и молями. По правде сказать, здесь я чувствовала себя комфортнее. Биологияне для меня. Что и говорить, лучшая ученица по химии! Учитель и правда говорил такое, чуть ли не каждый урок.
Утро следующего дня, а точнее мое пробуждение, началось вовсе не в моей постели, мягкой и сохраняющей тепло. Быстро разомкнув сонные глаза, я подняла голову и больно ударилась о деревянную балку. «Ау!»вскрикнула я. Не услышав своего голоса, я машинально протянула руки вверх, уперлась ими в низкий потолок и начала подниматься, что сил есть. Доски, словно тяжелые сонные медведи неохотно поддались мне, и я пролезла в щель между ними. Повсюду слышался скрип педалей, сверху просачивался яркий свет, вращались гигантские колки. Проползая под струнами и закрывая уши руками, я двигалась в сторону крышки ужасного пианино. Краем глаза я приметила небольшой потолочный люк. Упершись спиной о боковую стенку, я начала стучать ногами по крышке и на двадцатый удар из-под рамы послышалось: «Где наша госпожа?». Я продолжила стучать по крышке. С каждым ударом крышка все больше наливалась злостью и не хотела меня выпускать. Снова послышалось: «Я устал здесь сидеть! Меня тоже нужно выпустить!». Приложившись обеими ногами к крышке, я крикнула: «Мама!».
Проснулась я вся в поту. В комнате никого кроме меня не было. На часах ровно семь часов. Будильник должен прозвенеть через тридцать минут. Откинув одеяло, я немного приподнялась, перевернула подушку и вернулась в прежнее положение. Пролежав так пять минут, протянула руку ко столу и взяла стакан с молоком. Смочив горло, я поднялась, отжала кнопку будильника, надела отглаженную рубашку и, осторожно закрыв двери, отправилась в ванную комнату.
На биологии нас поджидала проверочная работа. Естественно, об этом никто не знал. Наш биолог вечно устраивал внезапные проверки, а в другое время мог запросто начать урок с новой темы. Недовольные ученицы, в том числе и я, тихо перешептывались: «Блин, а я готовилась». «И что, можно было не учить?». «Может, он в конце урока нас спросит?». Раздав всем по листу в клетку, он составил ряд вопросов и выписал их на доске. Потом отчеканил на весь класс: «Через 15 минут соберу ответы!». Уставился в свой рабочий дневник, сделал пару записей, поднял голову и добавил: «Вопросов не много. Кто учил, тот должен справиться и за 10 минут». Только Коптис не справился с работой. Наглый, вредный, злющий парнишка. Рядом сидящие ученики хоть делали вид, что что-то пишут, думают. Он же, как обычно, поймал бедную муху и гонял ее по всему столу, словно пастух непослушную овцу.
На химии включили фильм. В нем не было формул, реакций и расщепления веществ. На экране мелькали сводки, показывали фабрики и цистерны с креозотом. Из кабинета в кабинет, в белых халатах, ходили разные люди. «Ну и скукотища»,бурчала я про себя. В середине урока фильм поставили на паузу, и я отлучилась в уборную. Когда вернулась за стол, под пеналом увидала записку. Осторожно развернув, прочла: «Сегодня у меня? В пять часов?». Я повернулась и показала Кауфе мизинец. В ответ увидала ее тонкий язык, да недовольную физиономию.
Немецкий и последний урок прошли спокойно. Вернувшись домой, я зашла в комнату бабушки. Она крепко спала, а рядом сидел дедгазету читал.
Вечером мама должна позвонить,тихо сказала я дедушке.
Дедушка посмотрел на свою жену и, не поворачиваясь ко мне, ответил: