Отставной генерал не мог видеть себя со стороны, зато Антося мучительно всхлипнула: так этот склонившийся со свечой в руках к портрету немец походил сейчас на Гивойтоса. Она вспомнила себя маленькую на солнечной поляне, и запахи пыли, сырости и травы, и торжественное колыхание папоротника, в котором скользнуло черное ужиное тело
Генрих перешел к следующей картине. Это был портрет юной женщины, почти девочки в народном уборе на фоне хмурого леса и бревенчатой, без окон, постройки, торцом выпирающей из-за рамы. Кусочек неба, видный над полегшими черными елями, рябинами и орешником, был густо-лиловым, с примесью желтизны, как перед грозой. Русые волосы девушки растрепал тот же невидимый ветер, она подхватила их хрупкой рукой, а второй придерживала цепь с зеленым камнем в ямке груди. Густые ресницы затеняли испуганные глаза.
Айзенвальд озадаченно потер лоб:
И что ж мне Бирутка вправляла, что зеленые камнигрех?
ЭтоДребуле!
Что?
Осинка, предательница!решительно шагнула к Генриху панна Антонида. Даже в скупом свете было видно, как эти двое похожи: легкие, худенькие, рыжие. Вот только подбородок Антоси был вздернут, а глаза непримиримы. На тонком же лице Осинки читались боль и вина.
Зря дядя ее рядом с отцом повесил. Нехорошо.
Генрих кивнул на человека в короне:
Так это не Гивойтос?
Жвеис. Но они очень похожи.
Айзенвальд закусил губу:
Сколько ей было тогда, Осинке? Года три-четыре? Когда ее пытали в баньке и пугали темнотой.
Я об этом не думала.
"Потерпи три дняи всемерно была бы прощена".
У ксендза Казимира нахватались ересей?произнесла Антя неприятным голосом. Упрямо нагнула лоб:За меня вот некому вступиться.
А ваш жених, Александр Ведрич? Разве не к вам он ехал жениться в конце октября?
Антя отшатнулась. Губы дрожали. Руки незаметно для нее комкали то полы кожушка, то рукава, то платок на голове. Пощечина заставила девушку очнуться. Айзенвальд вытащил письмо от Франи Цванцигер и светил свечой, пока панна Легнич читала. Потом скомкала конверт и листок, жестко отерла слезы с глаз:
Мертвые не воскресают.
Железная девка!
А я уже начал привыкать,насмешливо протянул Айзенвальд,что они у вас только этим и занимаются.
Антя не успела так же едко ответить. Пронзив стены и перекрытия, донесся крик.
Это с той стороны. Можно бы через залу, но дверь заперта!
А как еще?
Панна Легнич на секунду задумалась:
Кажется Бежим.
К ней вернулись решительность и целеустремленность, те самые, что Айзенвальд отметил в вечер знакомства.
Погодите. Они не стреляют, почему?
Уходя, Тумаш забросил на плечо прекрасный штуцер омельской работы, приобретенный Айзенвальдом в Вильне. Студент влюбился в оружие с первого взгляда, до огня в глазах. Был уговор, что в случае опасности Занецкий выстрелит.
И кто из них кричал?
Генрих отставил сумки, проверил, легко ли вынимаются пистолеты. Антя угрюмо ждала. Потом повернулась и, дернув растрепанной косой, размашисто пошла по галерее.
Вот сюда по лестнице и налево, через балкон.
После крика тишина пугала. Напряжение Айзенвальда, наконец, передалось Антониде. Она больше не спешила, двигалась сторожко и бесшумно, как лиса. Почти наощупь одолев винтовую лестницу, они оказались в анфиладе, просматриваемой насквозь. Комнаты под покровом пыли и с голодно распахнутыми дверями были похожи, как отражения в зеркалах. Генрих какое-то время прислушивался, пробуя ощутить чужое присутствие. Звуки были обыкновенные: царапанье мышей за панелями, треск рассохшихся полов, дребезжание под ветром стекла. Волосы на затылке шевелило не предчувствие, а сквозняк. На толстом одеяле пыли, кроме его и Антосиных, не было следов. На балконе над залой, дверь куда Айзенвальд открыл, поковырявшись ножом в замке, воздух было особенно спертым, несмотря на сырость и холод. От него тянуло чихать и першило в горле. Балконы, предназначенные для бальных оркестров, тянулись почти под потолком по всему периметру. Выше был только ряд узких витражных окон и лепная розетка в своде, из которой свисала устрашающих размеров люстра, закутанная в кисею. Все этой Айзенвальд заметил мельком: и световые столбы с вьющимися пылинками, и луч, коснувшийся выпавшей из прорехи хрустальной подвески.
За следующей дверью, в торце, оказался мостик, как бы подвешенный над широкой парадной лестницей и обрамленный балюстрадойна этот раз не из мраморных столбиков, похожих на кувшины, а из тонких деревянных прутьев с позолотой на утолщениях. Напротив нависал такой же мостик, переходящий в лестничный марш, а еще ниже Тумаш с Кугелемживые и на первый взгляд совершенно целыесклонились над сломанной огромной куклой, серой от пыли. Айзенвальд даже не подумал отогнать панну Легничсмешно ожидать сантиментов от той, что готова превратиться в волка, чтобы вцепиться в горло врага. Он окликнул:
Подождите, мы сейчас спустимся.
Панне лучше не надозадрав голову, начал законник.
Глаза Антоси были сухими и жесткими:
Я с вами.
Миновав по очереди арку, зал с полукруглым окном и еще одну арку, они сошли по пыльной ковровой дорожке, придавленной позеленевшими медными прутьями. Кугель с Занецким топтались на лестнице долго и обстоятельно, взбив до грязной каши пыль пополам с занесенным на сапогах и растаявшим снегом. Зато кое-где обозначился цвет ковровой дорожкитравяной с яркими цветочными венчиками. На этих цветах лежало вниз лицом укороченное, с неестественно вывернутыми конечностями тело. Женскоеесли судить по платью и длинным волосам, одинаково седым от приставшей к ним комковатой пыли. Подол задрался, открывая месиво нижних юбок и подошву туфельки с плоским каблуком, запнувшейся за балясину. Второй туфельки видно не было: то ли куда отлетела, то ли пряталась в пыльных камке и кисее. Эти юбки вытащили за хвостик воспоминание: Игнась Лисовский перед расстрелом все кричал, что видел в окне сгоревшей спальни Северинусмутное лицо и руку, отклонившую пыльный тюль. Стены нежилого уже домаи качнувшаяся в проеме серая занавеска. Несколько мгновений Айзенвальд не дышал.
коников мы поставили в конюшне чтоб не ели волчки коников ивотлицо Кугеля было расстроенным и землистым.Конюшни хорошие да Я кричал. Мы бы к вам бежалида ноги не пошли,колобок закинул голову, точно стараясь не спотыкаться о мертвую взглядом.Я привалился вот тут
В том месте, на которое он указал, очистившиеся перила отливали благородным золотом лакированного дерева.
И пан Тумаш сказал Он к вам хотел Да как я один у меня сердце,Кугель пухлой ладошкой подхватил шею, должно быть, показывая, где именно это сердце оказалось.Он меня просто спас!
Айзенвальд кивнул, в который раз подивившись обилию талантов своего секретаря. Занецкий скромно пожал плечами.
Панна Антонида, хотите?Антя отшатнулась от протянутой фляжки, как от жабы. А Генрих взял, с удовольствием втянул ноздрями запах выдержанного лимузенского коньяка. Выпил глоток из круглой крышечки, и сразу стало тепло и почти хорошо.
Лизунчик.
Просто спас,повторил Кугель и облизал бледные губы.Ничего не будем тут трогать. Вернемся в Вильню и известим полицию.
Студент тихо фыркнул. Следовало это понимать так, что погибла неизвестная невесть когда и как: может, сбросили еевон с того мостика, где только что были Айзенвальд с Антосей. А может, случайно упала, или самоубийство. Опять же, следов никаких уже не отыщешь и убийцу, если был такойтоже. Ну, поездят туда-сюда
странно, подумал Айзенвальд. В записях о двубое между Гивойтосом и Александром Ведричем ни словом не упоминалось еще одно тело. Да и непогребенным его бросить не могли. Значит, эта женщина появилась здесь уже потом, хотя, если судить по слою пыли, ненамного позже двубоя
Айзенвальд, наклонившись, отряхнул волосы мертвой. В свете, обильно падающем сквозь оконные проемы, расплескавшиеся локоны зажглись рыжиной. Генрих до крови закусил губу. Все его внутренние рассуждения были лишь попыткой отдалить время, когда он перевернет покойную, чтобы взглянуть ей в лицо.
Я подумал, сперва подумал: кукла,голос студента почти неприметно дрожал.
П-пане Тумаш, ваша правда. Только в-вот заметьте. Если она, Господи помилуй, тут год или больше лежит. Почему ее не погрызли мышки, или пасюки, скажемвысказался нотариус с неожиданной прозорливостью.А не они, так мураши могли до косточек Ой, панна Антонида
Генрих рывком перевернул на спину костяное тело. Из-под спутанных волос на него глянуло высохшее до состояния мумии, желтовато-зеленое лицо Ульрики Маржецкой.
Антося со всхлипом втянула воздух.
Вы знали ее, панна Антонида?!
Антося изготовилась против Айзенвальда, и вопрос Кугеля застал ее врасплох.
Уль Улька. Она жила тут в пуще, неподалеку.
Одна? Бедная! Но сукня на ней вроде господская,вторично выказал проницательность законник: он был явно умнее, чем хотел казаться. Платье и вправду было чересчур хорошо для лесной ведьмы и даже для застенковой панночкииз плотного оршанского атласа с золотыми разводами, ясно заметными, когда с него стряхнули пыль. Табиновая вставка на груди и узкие рукава по запястью обшиты тканым кружевом, верх рукавов и приподнятый в нескольких местах широкий подол скрепляли банты.
В пуще?Тумаш Занецкий удивленно приподнял ровные брови.
Она была знахаркой. Очень неплохой.
Когда вы видели ее в последний раз?жестко спросил Айзенвальд.
Антя обратила к нему потемневшие злые глаза:
Это допрос? Можно, я не буду отвечать?
Что вы, панна ласкава,заворковал Кугель.Просто к бедняжке участие. Раз уж панна покойную знает. Может, ее ищут давно.
Нотариус смешно потер покрасневший нос.
Она пропала два года назад, осенью,Антя сжала кулачки в серых варежках перед грудьюкак, должно быть, делала всегда, когда терялась либо страдала и злилась.Я искала ее. При скорбных для меня обстоятельствах.
Получается, когда умер от укуса змеи Александр Андреевич, сопоставил Генрих. Да, это логично. "Говорят, Улька мертвого может поднять. Только я в это не верю". А вот Антося, в отличие от сестры, верила. Только панна Ульрика Маржецкая, похоже, к тому времени лежала со сломанной шеей здесь, в замке Гивойтоса, совсем недавно убитого на двубое, и ничем не могла Алесю Ведричу помочь.
Погодите,Тумаш бережно отвел с лица мертвой Ульки бурую слипшуюся прядь.Погодите, крейвенская ведьма Я вам говорил что-то такое,он обратился к хозяину.Тогда, у Господи!он хлестко хлопнул себя по лбу.Ульрика Маржецкая!! Та, которую хотел утопить жених.
Кугель, словно деревянная сова на ходиках, крутил головой от одного к другому и на сухие глаза Антоси.
А потом погибла сестра. Так что, панове, ее никто не ищет.
Панны дядя принимал в ней участие?
Умница колобок с самого начала этой поездки подыгрывал Айзенвальду лучше некуда, а этот вопрос был просто жемчужиной. Пока непримиримая панна в растерянности, ответа можно дождаться.
Что бедная девочка по-уличному не была одета и выходила из покоев, когда это с нейобъяснил свою мысль Кугель, наивно хлопая короткими ресницами.
Они были знакомы,ответила Антося сухо.Дядя вполне мог оказать ей гостеприимство.
Но точно панна не знает?
Это жестоко, панове, над теломона резко встряхнула плечами, отворачиваясь. И вытерла варежкой по-прежнему сухие глаза.
Айзенвальд поймал себя на том, что здесь играют, неумело, но старательно представляя друг перед другом нечто, скрывающее истину, все. За исключением, пожалуй, Занецкого. И мертвой.
А панну только Ульрикой звали?
В устах нотариуса закономерный вопрос. Фамилия с указанной в завещании совпадает, тут тебе и наследницы, и мотив. Убивает тот, кому это выгодно.
Этот дом мне не нуженочень вовремя отвернулась Антося: не видно глаз.Он проклят, я говорила. А даже если мне все равно не на что его содержать. И
Простите, панна Антося,прервал ее Айзенвальд.Пока светло, нужно осмотреть тело. Пан Тумаш мне поможет,Занецкий кивнул.А вас с паном Кугелем я попросил бы уйти.
Кугель смешно подал руку крендельком:
Панна ласкава. На крылечко прогуляемся?
Айзенвальд поймал ненавидящий взгляд, брошенный через плечо, и тут же забыл о нем, занявшись делом.
Ох, и зимно во дворе, ох, и зимно!толстяк нотариус, страшно довольный прогулкой, раскачивался и притопывал сапогами, шлепал себя по румяным, как снегири, щекам. Айзенвальд задумчиво оглядел собственные растопыренные пятернипальцы задубели до бесчувствия. И внутренности, было, отогретые коньяком, спеклись в ледяной ком. Генерала не спасло даже то, что тело Ульки накрыли сорванной с окна портьерой. К счастью, она умерла сразу. Разбилась при падении. Кровь, пролившаяся из носа и ушей, быстро свернулась, оставив дорожки под ноздрями, пару слипшихся прядей и несколько пятен на ковре. Бросали бы мертвуюобошлось без переломов. Пьяницы и покойники летят расслабленно, оттого целые; живыесопротивляются. Пальцы Ульки все были сломаны, и позвоночник вогнало в черепно на иссохшем оливковом теле не нашлось порезов и огнестрельных ран. И следов зубов, кстати, тоже. Генрих застегнул на мумии платье, зачем-то удивляясь, как же оно велико, хотя и при жизни, верно, болталось на худенькой Ульрике. А Тумаш хорошо держался: ни обмороков, ни стонов. Помогая хозяину, обмолвился, что изучает медицину одновременно со своей математикойникогда не знаешь, мол, что пригодится в жизни. Вот и пригодилось, так разтак! Без Антоси с Кугелем они суховато обсудили, что панну Маржецкую сбросить вниз никак не могли: лестница достаточно пологая, но толкни ее с силойупала бы, перекатившись, не там, где нашли, а у самого подножия. И случайно упасть не могла, даже в обморокеперила достаточно высокие. Значит? Мужчины переглянулись и замолчали: двух лет без погребения достаточно, чтобы искупить всякий грех.
Версию убийства исключало и то, что одежда оказалась целая, только платье чуть разошлось по шву сзади у талии. Но это могло случиться и сегодня, когда труп вертели и раздевали. Кроме обуви и одежды при Ульрике нашлась лишь связка ключейсовершенно такая же, как у Кугеля. Нотариус забрал ключи себе.
Что станем делать, панове?возгласил он.
Тут есть домовая церковь, панна Антонида?спросил Айзенвальд, устало наклоняя голову к плечу.Положим панну Маржецкую там. А завтра отвезем в Навлицу, похороним по-христиански.
Там,Антя мотнула головой вправо,за прихожей, где мы вошли, но в другом крыле.
Занецкий с тоской посмотрел на лестницу. Антя вдруг улыбнулась:
Что вы. Пройдем через залу. С этой стороны не заперто.
Айзенвальд вынул из теплых меховых глубин шубы "Нюрнбергское яйцо", взглянул на позолоченный циферблат: с момента их приезда в замок прошло всего полтора часа.
Парадные двери отличались от потусторонних ворот, как небо от земли: трехстворчатое, резное, почти воздушное полотно из красного дерева и вставки-витражи: цветы и стебли вишневого и золотого стекла. Но их солнечное присутствие обрезало, точно ножом, у самого входа. И хотя гости старались двигаться так, чтобы облака потревоженной пыли не поднимались в воздух, в зале все равно было сумрачно, как на дне колодца. Лишь на запредельной высоте, откуда свисала люстра, затканная пылью и паутиной, еще более огромная, чем при взгляде с балконапересекались летящие из узких окон цветные лучи, и лепестки света играли на стенах, на выпавших из чехла хрустальных каплях и шариках, пыльных штандартах и скользком мраморе балюстрады. Айзенвальду квадратная зала с глухими стенами и тяжелыми выступающими балками, на которые опирались балконы, напомнила пещерные святилища ранних христиан или старые костелы: свет там распределялся именно такот свода до середины стен по высоте. Этот свет должен был обозначать для людей, утонувших во тьме греха, горние выси. Зала подавляла. И витражные двери, и мраморные обрамления, и проглянувший местами сквозь пыль наборный паркетвсе сметало тяжелым ветром времени. Квадратное оборонное укрепление, вокруг которого построили дворец, и еще постарались навязать лоск и новизну бальной залывот что это было. В колокольном воздухе, просыпаясь, ворочалось эхо.
Охнул, споткнувшись обо что-то мягкое, Кугель. Нагнулся, силясь понять, что там у него под ногами. Отскочил. Зажал рукавом рот. Придержав тело Ульрики, ойкнул Занецкий:
Панна Антося! Не смотрите!
Девушка склонялась все ниже, как завороженная. Айзенвальд подхватил ее сзади за локти, чтобы не упала. Мертвецпыльный холмик, слившийся с поломв последнем усилии тянул к пришельцам руку, о которую и запнулся нотариус. К ним и за их спинык обрезанному, точно ножом, свету от дверных витражей. Сухая плоть в кружеве манжеты, обнажившаяся, когда Кугель сбил с нее пыль. Поверх смятый, вроде бы, серебристо-голубой плотный рукав
Это не он,хрипло, точно пробуя голос, закричала Антя. И звучней и звонче, так, что загремело голубиными крыльями эхо:Он не мог! Это не он! НЕ-ет!!
Она кричала и не могла остановиться. И тогда Айзенвальд, не обращая внимания на боль, проснувшуюся в порезанной руке, плечом распахнув двери, вынес Антю наружу и уложил лицом в снег. Кожушок на девушке задрался, старческий плат отлетел в сторону, рыжие волосы встали дыбом. Она каталась, выла и силилась попасть в Генриха ногойно уже от здоровой злости, а не от истерики. И таки попалав Кугеля. Носатый согнулся, держась за живот. Прохрипел:
Панна ласкава Мы все это устали замерзли,с отвращением глянул на башенки, охраняющие арку парадного.А над конюшней комнатка с трубой Ох! Не сбегут же они
Антя, красная и растрепанная, как ведьма, села в снегу, отерла варежкой мокрое гневное лицо. Тумаш протянул ей руку, помогая встать.
Пришлось сходить за сумками, а ключ к замку нашелся в одной из связок.
Деревянная лестница старчески стонала под шагами. Кони за стеной сопели, фыркали, переступали с ноги на ногу, скрипели загородками. Они вообще спят мало, и примерно пол ночи будут уютно хрустеть наваленным в ясли сеном, выбирая из былинок сухие головки клевера, тихонько ржать и еще как-нибудь оказывать свой лошадиный характер. Думать об этом было приятно. Как приятно выплетать свой маленький узор, обживая комнатку наверху, наполняя ее памятью летазапахом сухой травы от брошенного на пол сена, горечью дыма жарких березовых дров. Разгоняя обыденностью холод и тлен, приручаяпод недобрым взглядом слепых дворцовых окон и зловещим шепотом деревьев за толстыми стенами. И даже забыть о найденных мумиях. И о панне Легнич, что статуей еллинской девки застыла в углу, переживая смерть своего мира.
Икнула под сапогами половица. Закряхтел пан Кугель. Сморщился. Повел толстым носом:
О, вот он где!
Проделанная в углу на высоте пояса квадратная яма была черной от сажи и воняла сырой горечью. Занецкий, извернувшись, разглядел закопченные кирпичи дымохода, уходящего в темноту, такого узкого, что в нем застряла бы и кошка. Студент громко чихнул.
Забило, небось Или веток наваляло, или воронье гнездо
Засучил рукав, зажег лучинку и сунул ее в очаг. Вопреки опасениям, тяга была ровной и сильной. Студента снарядили за дровами и снегом, поскольку, где колодец, никто не знал. Кугель, сбросив шубу, взялся выкидывать старье и подметать, Генрих пошел за сеном.
Чердак над конюшней рассекали натрое каменные перегородки. В меньшей части, выбранной гостями для ночлега, живали кавалькаторы. Большую занимал сеновал. А пустое квадратное помещение с лестницей их разделяло. Так что далеко идти не пришлось.
Лето вернулось. С сизым туманом, тянущимся над заливными лугами, с птичьим щебетом, резким солнцем и горьким дымом ночных костров. В охапке колкой травы загостилось, остями застревающей в шубе. С писком дернули прочь нашедшие убежище на сеновале мыши. А лето запуталось и осталось. Лейтава странная страна. Дикая и нежная одновременно.
Очнуться и выскочить с сеновала не хуже мыши заставил грохотэто секретарь уронил дежку, которую пер наверх. Кони испуганно заржали и нескоро успокоились. Кугель высунул голову убедиться, что все живы. Вслед потрясенным взглядам Тумаш вытер пот со лба:
Не обойтись одним ведром! Воды из снега,математик старательно загибал пальцы,один к десяти выходит! Примерно.
Нотариус скрылся. Генрих, прижимая к себе копну сена, ногой покачал, как надломленный зуб, пробитую ступеньку:
Ага.
Тумаш обхватил дежку, сопя, поднял и понес. Айзенвальд, усмехаясь, двинулся за ним. Дрова уже вовсю пылали в очаге, и в комнатушке сделалось тепло, даже жарко. Румяный распаренный Кугель, засучив рукава, разбивал кочергой поленца, собираясь варить на углях кофе. Тумаш, наскоро натоптав в дежку снега, распотрошил пузатые сумки и взялся по-мужски, толстыми ломтями пластовать сало, украдкой кидая в рот обрезки. И то Айзенвальд удивлялся, как тощий и вечно голодный дотерпел до сих пор. От одних запахов можно было рехнуться: копченое и соленое с тмином и крупной солью сало, свиная колбаса, зельц, кровянка; соленые огурцы с капустой и маринованный хрен; круглый, как солнце, каравай, холодные вареники с вишней; круг мороженого молока, масло и сыр со слезой, творог поесть на Лейтаве знали и умели. Даже завоеватели. Айзенвальд показался себе сухим и скучным в своей умеренности, как панна Антонида.
Вот сюда прошу, к столу,распоряжался Кугель, расставляя на салфетках разномастные чашки: изящную личную, две здешние глиняные и стопку толстого стекла, поскольку чашек больше не нашлось. Тумаш за спиной у него надул щеки и показал язык. Генрих засмеялся.Кофе по моему рецепту. Пан Занецкий, баклажку пожалуйте. Панна Антонида, что же вы? Согреться надо. Заболеете, не дай Бог
Приговаривая, законник разлил по посуде коньяк и кофе. Бодрящий аромат с примесью корицы и кардамона смешался с запахом сена. Забылись все неприятности. Нотариус восторженно закатил глаза.
Панна Антося, пробуйте! Ведь обижусь Ну, хоть глоток!
Антя выпила. Румянец лег на скулы неровными пятнами, почти белые, с острыми зрачками глаза лихорадочно блестели.
Кушайте, панна.
Не могу.
Тогда выпьем за помин душина столе очутилась выпуклая бутылка,пана Гивойтоса Лежневского и панны Ульрики
Маржецкой,подсказал Айзенвальд. Антонида странно на него глянула. Дрожащей рукой взяла чашку. Резко опрокинула в себя водку с мятой, задышала быстро, как под мужчиной.
Лапочка, деточка, заешьте,законник подставил щербатое блюдечко с ломтиком хлеба и сыра. Антя закусила и вытерла слезы, набежавшие на глаза.
Вы туда пойдете?
Прямо сейчас, панна Антонида. Пока не стемнело,Генрих вытер салфеткой жирные пальцы. Занецкий стал лихорадочно пихать в себя колбасу с огурцами.Тумаш, не торопитесь. Вы останетесь с панной Легнич.
Все, как надоворковал Кугель.В часовню. И за упокой помолимся
Вы?!
Толстяк обиделся:
А что мы, не люди, по-вашему?
Оставьте в покое наши могилы!
Щеки Антоси пылали, глаза были прозрачней и холоднее льда.
Айзенвальд дернул щекой. Он понимал, что пьян, но не мог остановиться:
Чья бы мычала корова панна Антося.
Корова мычала,давясь и хлопая ресницами, подсказал секретарь.
Да, спасибо.
А с чего выона подтянула к груди, укрытой черным плюшем жакетки, и стиснула кулаки,взяли, что что если он если Алесь лежал под крестом и могила разрыта, разве это значит, что он разрыл? Илиона сухо засмеялась,офицерам плохо преподают математику?
Логику,просопел Занецкий.
Да кто "он"?вскрикнул, забыв про обиду, нотариус.Что вы несете, панна Антося?!
Не останавливайте ее,махнул рукой Айзенвальд.Пусть говорит.
А мне нечего сказать!она сунула руку в рукав полушубка, как ни странно, попала с первого раза. Гордо вскинула голову:Пойдемте, панове! Я должна.
Фонарь в руке Кугеля вздрагивал. Может, толстяка знобило от перехода с жары на холод. Может, тоже опьянел. Или просто боялся. Или все разом. Но красноватый свет рыскал по зале, нигде особенно не задерживаясь. Вот блеснул скользкий мрамор балконного ограждения. Мигнуло тусклое золотое шитье хоругви. Шевельнулись в нишах ржавые доспехи.
Дайте сюда,Айзенвальд вытер ладонью лоб, радуясь проснувшейся в порезе боли.Панна Антонида, я прошу вас подтвердить при свидетелях Мы сейчас его перевернем.
Ох, не надо панне!закатил глаза нотариус.Я сам подтвержу. Я пана Лежневского
Готовый посвятиться несчастной девушке, толстяк поставил фонарь, схватил покойника за плечи, громко чихнул от взлетевшей пыли и окаменел: из-под левой лопатки сверкнул скользким янтарем рукояти нож, вогнанный наискось, глубоко и безжалостно.
Опустите на место. Как лежал. Хорошо,произнес Айзенвальд, удовлетворившись результатом.Пан Кугель! Прометите дорожку, м-м от входа до входа. И вокруг, осторожно. Пан Тумаш, свечей.
И веник, и свечи вместе с плошками их расставить они прихватили с собой, чтобы мало-мальски скрасить ожидающее в часовне запустение и как должно помолиться за покойных.
Антося спросила:
Что вы собираетесь делать?
Айзенвальд повернулся раздосадовано:
Антонида Вацлавовна, этот человек убит. Мы должны разобраться: пусть не кто это сделал, но хотя бы как именно.
Зачем?
Он поморщился:
Антонида Вацлавовна, во дворце вашего дяди найдены два человека, умерших примерно в одно время. Не своей смертью. И это странно, по меньшей мере. И совершенно не обязательно закончилось
Он глубоко вздохнул и отвернулся, помогая Тумашу прилеплять свечи на накапанный в донышки мисок воск, чтобы не опрокинулись. Пыль легко загорается, а пожарэто уже чересчур.
Это закончилось,сухим голосом произнесла Антонида.
Что?нотариус окостенел в отдалении с веником на отмахе, Тумаш и Айзенвальдсклоненные над свечами.
Это закончилось. Этот нож
Генрих разогнулся:
Подождите! Пан Кугель, я прошу вас подойти!
Антонида скомкала полы кожушка, ее лицо полыхало алым. Она сказала, не поднимая глаз:
Это нож Але Александра В-ведрича. Моего п-покойного жениха.
Панна Антонида, вы готовы в этом присягнуть?
Да.
Хорошо. Чуть позже мы покажем вам нож целиком. Продолжаем.
Губы Антоси дрогнули. Она изо всех сил старалась не заплакать. Тумаш удивленно заморгал:
Пан Генрих, зачем?
Затем, что п-пан Ведрич, краславский управляющий графа Цванцигера, вовсе не мертв. И, возвратившись отсюда, я собираюсь предъявить ему обвинение.
Нет!
Пан Генрих! Панна Антося!
Я сама его хоронила,она задыхалась.Я его
Я воды снегу сейчас,законник кинулся к дверям.
Панна Антося присядьте, и не надо
Она отстранила руки Занецкого:
Я его убила. Алесь пришел и сказал, что они стрелялись. И Гивойтос мертв. Он даже место указал, где его похоронил. А я я выгнала Алеся за порог. Я сказала что не хочу его видеть. И змея это неправда, что змея. Это я виновата.
Вот, вот, принес!Кугель зачерпнул из миски снега и сунул Анте в лицо.Держите ее! Все хорошо.
Айзенвальд мысленно чертыхнулся.
Вы уже все подмели, пан нотариус? Ладно,он поднял фонарь,разберемся по ходу дела. А вас, пан Занецкий, я попросил бы набросать план зала и положение в нем покойного соотносительно сторонам света.
Тумаш взглянул на всхлипывающую Антосю:
Зачем?
Ну вот, язвительно подумал Айзенвальд. Знакомы каких-то пол дня, а панна из чувствительного хлопца может веревки вить. Еще быкрасавица. Невысокая, точеная; рыжеватые волосы тяжелые и густые; черты лица правильные. Как же похожа на Северину, Господи! К тому же юна и в ореоле жертвенностимученица-христианка, брошенная львам. И, похоже, что этим львом уже считают меня.
Потому что полиции здесь нет,объяснил он терпеливо и слегка насмешливо,а мы не знаем, которая подробность для следствия может оказаться важной. Впрочем, если пан секретарь устал, мы как-нибудь обойдемся.
Тумаш, покраснев, достал из кармана книжицу для записей in folio и свинцовый карандаш.
Вы присядьте, панна Антося. Это надолго.
Она послушно отошла к стене, опустилась на скамью с резной поднизью. Сложила руки на коленях. Покорностью приворожив молодого секретаря куда сильнее, чем криками и слезами.
А мне что делать?обратил на себя внимание Кугель.Я ж ничего в полицейской работе не понимаю. Дурак дураком!
Генрих усмехнулся, выбросив Антю из головы:
Да ничего и не нужно особенного. Только здравый смысл. Давайте смотреть от двери
Оглушительно трещали свечи. Все остальноевсхлипы девушки, тяжелое дыхание людей, шорох ткани, звук шагов и шарканье веника по плитам скрадывались огромностью залы, ее пугающей тишиной.
Обойдя залу, Айзенвальд с Кугелем вернулись к убитому. Генрих снял нагар со свечей.
Пан Тумаш, вы закончили?
Секретарь протянул книжицу: кроме требуемого плана там оказалось несколько недурных зарисовок тела с ножом в спине. Отставной генерал хмыкнул: определенно, Занецкий найдет себя как судебный художник, если не выйдет с математикой. Генрих сбросил шубу, отнес на скамью к безмолвной Антосе. Разложил носовой платок рядом с телом. Упершись, выдернул нож, завернул и отложил в сторону.
Тумаш, вас ничто не смущает?
Против воли секретарь приблизился.
Смущает,он указал на покоробленную, бурую одежду на спине мертвеца.Если попасть в сердце, как здесь, крови почти нет.
Помогите мне.
Они перевернули убитого на спину. Кугель ойкнул, зажав рот руками. Да и Занецкий отшатнулся, вцепившись в пояс, чтобы унять дрожь. Зеленовато-желтое усохшее лицо скалилось крупными зубами то ли в улыбке, то ли в мучительной гримасе. Левый глаз вытек, вдоль него и дальше к виску протянулся черный порез. Но и в таком виде оно было узнаваемолицо с портрета в нижней галерее и копия черепа из Виленской ратушивытянутое, с приподнятыми скулами, крутыми надбровными дугами и высоким лбом. Даже без подтверждения Айзенвальд опознал Гивойтоса Лежневского.