Езус-дитятко, тебя ожидаю,
Тихо шепчу в небес синеву.
Свет поднебесный тебя окликает,
Сердцем горячим тебя зову
пропела паненка тоненько и очень чисто.Или я глупости говорю?
Гайли улыбнулась, тоже напела:
Ночка цiхая зарыста суд-часiна
Нарадзiла Дзева чыста Бога-Сына
Не глупости,сказала тихо и веско.Это тоже Узор. Искаженный, войной покалеченный. Но если бы памяти о мире с нами не былото что тогда защищать? Самое яркое, что я помнюБожья Матерь Остробрамская. День вроде никакой, серенький, но выские окна над воротами распахнуты, и икона горит чистым золотом.
Тихая ночь, святая ночь,
в край Родной приходи
легким шепотом пришло из углов. Франя, пискнув, прижалась к Гайли.
Кто здесь?
Слабое эхои тишина.
Не надо бояться,Гайли, как давеча Франя, подобрала ноги, завернулась в кожушок, глядя на мерцающий в печи огонь.Злой такого не споет.
Цавнцигеровна отстранилась, затрепетала рыжими ресницами:
Я и не боюсь! Я уже многое видела. Мне кажется иногда, что я прожила сто лет. Только ты не смейся
Я не смеюсь.
Тогда скажи мне. Вот ты гонец, ты должна знать. Имею ли я право любить человека обрученного? Человека, что любит свою невесту? Зная, что своей любовью причиню ему боль
Франя
Была такая королева Хуана,зашептала девушка себе в колени,ее возлюбленный муж умер, а она все никак не давала его похоронить, всюду возила с собой его тело, за что была прозвана Безумной. Так вот я, как та гишпанская королева, возила с собой тело чужого жениха. Правда, он не умер, он спит. А теперь я здесь, а он в Вильне, и я все себя уговариваюона вскинула кудлатую голову и почти выкрикнула:Но когда любишь безнадежно, все же не стоит выпрашивать взаимности. Даже когда есть надежда получить. Любовь всегда должна быть сильной. Всегда!!
Гайли с досадой дернула сдавивший шею зеленый ружанец:
Пан Бог в людях не разберется, а ты с меня ответа требуешь
Яхонт, выпав из гнилой оправы, закатился под полок. Толстушка радостно ойкнула, хватаясь за щеки:
Это ты! Ты в Краславку прошлым августом камешки кидала?заулыбалась.А то все думаю-думаю, откуда тебя знаю, а вспомнить не могу Да,Франя сбила нагар с лучинки, в поярчевшем свете снизу вверх заглянула подружке в лицо,и на медальоне. Не ты, конечно, но похожа. Очень!
На каком медальоне?вдруг охрипнув, спросила Гайли.
Писателя,заморгала панна Цванцигер.Из Блау. У него еще имя такое смешное
И морозом, продирающим кожу:
"Генрих Айзенвальд".
Лейтава, Строчицы, 1831, апрель
Хутор стоял на холме, на семи ветрах. Воротами кланялся речушке с мягким названием Узейка да трем озерцам, поросшим мясистыми листьями кувшинок, задомокунался в рощу диковинного манчжурского ореха и раек, цветущих по весне цыгановатой розовой кипенью. Роща эта медленно и почти незаметно переходила в Крейвенскую пущу.
Построен хутор был "покоем", копирующим старинные укрепления. Просторный квадрат двора с одной стороны замыкал вытянутый дом под крышей из дранки, с мезонином и галереей, подпертой точеными столбами, с двух другихслужбы и мастерские из толстых почерневших от времени бревен. С четвертой в бревенчатый тын врезаны были ворота из дубовых плах. Сверху навес, сбоку калитка.
Хутор назывался Строчицы и принадлежал чете Ковальских, доставшись от тетки по наследству. Пан Ковальский, знаменитый ковенский врач, переехал сюда вместе с супругой по деликатным причинам. Поскольку другого доктора в округе не было, да и специалистом пан Йозеф слыл отменным, скоро и здесь у него появилась обширная практика и немалый доход. Кто не мог платить деньгамиплатил натурой: яйцами, молоком. Так что хозяйства можно было вовсе не держать. Благодарные родственники и сами исцеленные быстро привели в порядок службы и заброшенный дом, оштукатурили, побелили стены, выкрасили в яркий голубой цвет ставни и разрисовали их "золотыми шарами". Как-то незаметно в хлеву замычала корова, захрюкали свинки, куры пошли бродить по двору и рыться в клумбах к досаде пани Каролины, оказавшейся неплохой садовницей. Именно ее стараниями за низким штакетником под стенами дома буйно цвела сирень, начинали распускаться шпалерные розы и шиповник, а под их густыми ветвями тянулись кверху пестрые тюльпаны и синие и желтые ирисы, которые здесь любовно назывались "касатиками". Созерцая эту идиллию, трудно было поверить, что на хуторе расположился штаб Кароля Залусскего, принявшего на себя управление уездом Крейво и чин генерала повстанческих войск Лейтавы.
Был тезка хозяйки дома личностью в своем роде замечательной. Побочный сын старого герцога Урма ун Блау и панны Гонораты Залусскей, законной супруги посла Лейтавского в Блаунфельде, считался он тем не менее патриотом и среди шляхты был весьма популярен. Пока Лейтавский Головной Комитет обсуждал в Вильне, как и когда устраивать восстание, пан Кароль воевал. И замашки великого пана и уездного начальника ему охотно прощали.
Апрель оказался удачным месяцем для партизан. Малые и большие победы; стекающиеся со всех сторон мелкие партизанские группы и отдельные добровольцы; надежда на оружие, купленное комитетом Стражи (партию из Лондиниума ожидали в Полангене, хоривская должна была пройти в Омель по Словутичу и Нирее). Надежда на военную помощь Балткревии и на то, что Лейтава станет наконец свободной Соединению Залусскего удалось перехватить несколько идущих на Вильню обозов с оружием, снаряжением и провиантом и связать значительные силы немцов, что поднимало дух и заставляло верить в близкую победу.
Среди инсургентов, примкнувших к новоиспеченному генералу, был и отряд Цванцигеров.
Увидев среди партизан девушек, пан Кароль схватился за голову. Если присутствие гонца он еще мог так-сяк стерпеть, то Франциску стал энергично отговаривать оставаться в войске. Весь из себя дамский угодник, пан Кароль и представить не мог, чтобы женщина была полноправным солдатом. Полагал, что надо ее опекать и на нее оглядываться, а сама она никак о себе позаботиться не сумеет.
Иначе восприняла явление девушек пани Каролина: рассыпалась в любезностях и готова была слушать о боях и походах бесконечно. Хотя Гайли заметила, что хозяйка Строчиц разочарована. Должно быть, она мечтала увидеть у себя на пороге бряцающих доспехами Девиц Орлеаньских или Боболин, вместе с Гарольдом Байроном тонущих в Эгейском море за освобождение еллинов.
Но чувства свои пани Кароля держала при себе и обращалась с гостьями вежливо и очень мило.
Была пани Ковальская очаровательной толстушкой лет двадцати пяти или около того: пышные формы под капотом голубого муслина, полные, до плеч нагие руки, горящие жаром глаза, белестящие кудри, яркий улыбающийся рот. Вдобавок к внешности и Рубенсовой Афродиты пан Бог одарил ее острым умом, знанием людей, живостью и юмором, а некоторое вполне невинное злоязычие было как бы пикантной приправой к блюду.
Супруг пани доктор Йозеф, Ежи по-простомуеще не старый мужчина, пышнотелый, круглолицый, кровь с молоком, с мягкими очень белыми руками, показался Гайли похожим на счастливого кота. Еще в молодости выбрал он себе девиз: "Спеши медленно",и следовал ему свято. Дома ходил доктор в просторных кюлотах и бархатном жилете поверх льняной рубахи с атласным галстуком, заколотым булавкой с моховым агатом. Но ради гостий изменил своей привычке и обрядился кроме того в табачного цвета сюртук. Поддергивая манжеты с агатовыми запонками и любуясь на звезды гонца, он звучно шепнул девушкам:
Пану Богу хвала, что вы у нас гостите. Наконец-то аманты постыдятся голосить под окнами, и для меня наступит блаженная тишина.
Вы что-то сказали, мой ангел?протянула Кароля зловеще, снимая с каминной решетки вскипевший кофейник. Ее прическа слегка растрепалась, прикрыв безупречный лоб; щеки разрумянились, тонкое домашнее платье с голубой лентой под грудь обрисовало фигуру, и была пани Ковальская безумно хороша.
Ничего, право же,закатив глаза, подмигнул девушкам Ежи. Кароля застыла с кофейником, возведя очи горе. Точно призывала небо в свидетели мужского коварства.
Нет, ну надо же быть таким злопамятным.
Да ничего подобного!доктор ловко свернул крахмальные треугольники салфеток, расставил на бархатной скатерти чашечки с пастушками, сливочник, креманки с медом и вареньем, бокалы и высокий графин валашского вина.
Совершенно невинное увлечение! Просто дружба!пани грохнула кофейник на деревянную подставку. Испуганно звякнули хрусталь и тонкий фарфор.
А какие траты на бинты! Бедный кавалерийский полковник
Франциска с Гайли недоуменно переглянулись.
Так вам бинтов было жалко?засопела Кароля, наливая черный напиток.
Нет, великой поэзии,флегматично отозвался муж.
В каплях чело ее мягче сияет
Роз белоснежных завоя.
Легче тумана покров обнимает
Тело ее неземное.
процитировал он с доскональным знанием предмета и сделал глоток.Хороший кофе, душенька В остроге он бы такого не написал.
Кароля уперлась руки в боки:
Ну, знаете
Это же Адам!молитвенно прошептала Франциска.
Разумеется,пан Ежи плеснул себе вина и залюбовался игрой красок в хрустальных гранях, делая вид, будто не замечает, как кипятится супруга.Юный бакалавр года два-три прожил напротив нас и волочи хм ухаживал за моей женой.
Он был другом дома!
А я разве спорю? Но это не повод швырять подсвечники в другого хм друга дома,пан Ежи рассмеялся и, отобрав кофейник, силой привлек к себе пыхтящую Каролину.Впрочем, потом они сумел договориться. Стоило появиться на пороге одному, второй немедленно сигал за дверь. Но, надо заметить, здесь, в Строчицах, намного спокойнее.
Если супруга и была не согласна, то хранила несогласие про себя. Тем более, что многочисленные гости и хозяйство совсем не оставляли времени.
Ночьмамка для партизана. Днем же стоит отоспаться, отъесться, или тюкать потихоньку молоточком и тянуть дратву, приводя в порядок хлебающие кашу сапоги, или чистить оружейный ствол, или предаваться еще каким-либо сугубо мирным занятиям в закутках, оставляя обширный двор фольварка на откуп котам и курам. Именно такой двор и застали приезжие со своей телегой. Сопровождавший их дозорный сказал пару слов часовому и немедленно развернул коня.
В развесистом гнезде над стрехой защелкал аист, поднимая ветер, взмахнул крыльями, и тут же хрипло гавкнул дворовый пес. Взбрехнул лениво, по обязанности, уронил на лапы мохнатую башку и вывалил слюнявый язык. Заскрипели под рукой отворяемые настежь ворота, и телега вкатилась во двор, разгоняя всполошившихся кур, давя колесами простроченные коровьими лепехами лебеду и бурьян. За телегой медленно оседала пыль. Пестрый, рыже-белый, с пышным хвостом петух, возмущенный вторжением, вскочил на плетень и заорал важно, точно полковник. Дзынькнули, закачались на шулах обливные горшки, метнули солнечные зайчики. Босоногая девчушка в сером летнике, не хуже собаки вывалив язычок, уставилась на гостей, затем же кинулась к приокрытой двери хлева, где добродушно вздыхала корова и звякало в доенку молоко.
Чужие, пани Каролю!
Звон молока прекратился, простоволосая хозяйка в серой рубахе и клетчатой юбке с фартучком показалась на пороге, сложенной в лодочку ладонью прикрывая глаза. Задержалась всего ничего и метнулась в сени. А через пять минут вместе с Залусским встречала на крыльце гостей уже как панив городском бархатном платье цвета бордо со шнуровкой и шелковой шемизеткой; вороная, в руку толщиной косища короной была уложена на голове. Пан Залусскийпод стать тезкедержался важно, в юфтевых сапогах с загнутыми носами, в кунтуше, перепоясанном слуцким поясом, с медвежьей шапкой на бритом черепе: точь в точь пан, чинящий суд и расправу. За спиной у него сгрудились штабные офицеры. Из служб притянулись еще любопытствующие, у кого не было дела и кто сумел проснуться.
Впрочем, приезжие не сильно генерала испугались.
Было приезжих двое.
Молодой парень, назвавшийся Домейко Игнатом, из виленских студентов, с синим прозрачным взглядом и рыжей бородкой клинышкомвидно, пытался придать себе солидности, да пухлые щеки с золотистым пушком выдавали юность. Братья Цванцигеры радостно замахали Игнату руками из-за спины командующего. Они учились вместе и дружили, и особенно радовались встрече.
Да сутулый ксендз покивал с облучка. Был он едва ли намного старше спутника. В темной рясе, худой, плохо выбритый. Но руки с сильными длинными пальцами напоминали о Шопене.
В Комитете этом ихнем Главном мелют, как мельницы,бухтел Домейко, скинув простецкую крестьянскую шапку перед генералом.Что ни языкпомело, а проку нет Ну, мы и решили с хлопцами,он озорно подмигнул. Зачастил скороговоркой, имитируя мужицкий говор.Собрали вот карабинов, сколько могли, да штуцеров, да двустволок лидской работы Пули, порох Под Вильней две захоронки уже сделали. А третьючего ужпрямо до вас решили отвезти. Много о вас хорошего говорят, так хоть глазком бы глянуть
Залусский расправил плечи.
Голодные вы, а?широко улыбнулся.Так пожалуйте в хату, пани накормит.
Кароля кивнула, поедая взглядом новых гостей. Но Домейко, невольно облизнувшись, замахал руками:
Нет, вы послушайте сначала. А то пану Горбушке домой пора.
Так как же вы мимо часовых пронырнули? Их что на рогатках городских, что на каждой ростани
Игнат посопел:
Да вот Ящик под телегой сделали, а бронь гремитух, и натерпелись же страху! А патрули так и роятся, и каждому втолкуй, куда да зачем Как у ойче Казимежа рука не отвалилась колокольчиком махать Так каждому немцу и объясняем, что соборовать едем, али к больному, али от больного. Выбираем, что пострашнее: холера, да тифус, да скарлатнаяи называем деревню поближе. Тут они начинают от нас шугатьсязаразы немец особенно боится. Хорошо, еще не выстрелили вдогон да в канаве не прикопали. Обидно было бы не довезти. И вот еще,он полез запазуху серой свитки, достал мятый желтый конверт с сургучными печатями.Даром, считай, достался. Одинокий вестник едетпочему не попугать. Вспомянул пан ксенже Волчью Мамочку да и завыл
Партизаны легли покотом. Домейко скосил веселый глаз:
Так я теперь с вами?
Боже мой, опаздываю!взглянув на часы, всплеснул пестоваными руками пан Йозеф, замешавшийся среди партизан. Умоляюще поклонился ксендзу:До Воли не подкинете? Пациенты у меня там.
Горбушка кивнул.
Сгружай оружие, парни!заорал Игнат.Пану доктору ехать нужно!
Его послушались. Ящик выколотили из-под телеги и понесли под навес. Доктор, раскланявшись, поцеловав ручку пани Каролине, уехал со священником. Прочие вернулись в дом. Снова заняли места за длинным столом с разложенными стратегическими картами. В длинной зале воняло потом и табачным дымом, не помогали даже распахнутые настежь рамы.
Монотонно гудели ранние мухи и голоса. Потом колесо времени дало сбой, шваркнули о стену двери, общий любимец Симарьгл, вереща, простелился по полу и забился под стол.
Нету в мире царицы
Краше нашей девицы,
Весела, как котенок у печки,
Будто яблок, румяна,
И бела, как сметана.
Очи светятся, точно две свечки
Светя этими самыми свечками, сразу ведьма и взбешенная рысь, пани Ковальская ворвалась следом с ухватом наперевес.
За ней поплыл из сеней умопомрачительный запах.
Кулеш со шкваркамиЗалуский мечтательно возвел очи горе.Уважаю К пиву
Члены военного совета зашевелились и задергали носами. Оголодавший в дороге Домейко закашлялся, подавившись слюной.
Вылазь!завопила пани Каролина, тыкая ухватом под стол.Вылазь, ирод!!
Все невольно подобрали ноги. Взвыл, получив по косточке, Мирек. Пани Ковальская ему улыбнулась, округлой рукой отерла пот с беломраморного лба.
Залусский пузом налег на столешницу, чтобы не тряслась от толчков напуганного пса:
Пани Каролечка, это не он.
А кто тогда разорил мою кухню?!
Не я,Мирек заморгал рыжими ресницами. Симарьгл же по-партизански просочился между ногами и залег под лавкой у стены, подбирая лапы, крылья и хвост и стараясь не сопеть слишком уж шумно. Время от времени лиловый язык все же бегал по черным губам, слизывая сахар с корицей.
Нет, вы поглядите, что там деется! Вы посмотрите только! Вылазь!пани топнула каблуком и грянула об пол ухватом.
Пани Каролина!командующий вознесся над столом всей вельможной фигурой и выглядел решительно и мужественно.У нас тут военный совет, проше! Как закончим, поглядим всенепременно и за ущерб репарации внесем.
Так мне не прибираться, что ли?
А это как пани решит. Ясно?!
Повстанцы кто прятался за ладони, кто подозрительно откашливался. Пани Ковальская выкатила глаза и взяла ухватом на караул:
Так, пан генерал!
Громовой хохот поднял сквозняк, сметнувший первых мух и табачный дым. Пан Кароль с непроницаемым видом выкарабкался из-за стола. Гжечно подхватил хозяйку под локоток, вывел в сенцы и притворил дверь. Отсапываясь, вытер пот с широкого лба. Подмигнул:
Итак, панове Шкварки откладываются. Зато тут пан Домейко депешу перехватил,студент зарделся.Один из офицеров Лидской крепости, Гелгуд, поднял мятеж.
Еще пуще напугав Симарьгла, трижды проорали "виват".
Подробности интересуют?
Лисовчики ответили одобрительным гулом.
Едва узнав о восстании, майор Гелгуд стал склонять гарнизон к нему присоединиться. Комендант попытался посадить его на гауптвахту, поизошла стычка, и сам комендант сделался пленником. Полагая, что крепость не удержать, Гелгуд с верными ему офицерами и солдатами взорвал стену и ушел, забрав артиллерию. При нем теперь 5804 человек и 12 пушек. Немцы им крепко напуганы. Теперь ждут его сразу под Вильно, Ковно и Троками. Хотя некоторые упирают, что он пойдет на Городню или Полангенза обещанным оружием. Или даже прямо на Шеневальд.
Мирек хмыкнул:
А чего мелочитьсяи удостоился свирепого взгляда от брата.
На Шеневальд Гелгуд не пойдет,поцарапал стол задумчивый Домейко.Там горы, горные речки, опять же, дикий лес. Там немцы волками за себя будут грызться. И будет с Гелгудом, что с Брюнебергом в 1793 сделали Кантоны.
А что они с ним сделали?спросила Франя.
Кузены зашикали и показали ей страшные глаза.
Только на Вильню, панове!
Столицу брать не значит войну выиграть,посопел кудрявый Мись.Вон Бвонапарта поперли в 1812 из Санкт-Эльзбурга, так и не высидел ключей.
Оно, конечно, так, армию сберечь важнее, но взять столицувопрос престижа, чести, взбодрит патриотические настроения. Тем более, наша она столица, а дома и стены помогают. Верно?пан Кароль закрутил ус.
Вильня от Лиды недалеко, но и сопротивление там ожидается самое свирепоепробормотал Домейко.Маловато людей у Гелгуда
А как бы вы на его месте поступили, пан Игнат?
Домейко пощипал новорожденные усики:
Я бы соединился с Хлоповским,и стал поочередно загибать пальцы, поясняя преимущества.
Хлоповский был один из тех патриотов Балткревии, что на "ура" приняли известие о восстании в Лейтаве и настаивали на оказании инсургентам немедленной помощи. Как обычно, правительство Балткревии тянуло кота за хвост, и убедившись в его нежелании предпринять открытые действия против оккупационных войск Шеневальда в Лейтаве, Хлоповский на собственные деньги собрал и вооружил конный корпус и пересек границу на собственные страх и риск. Попадись Хлоповский в руки немцов, он не подпадал под статус военнопленного и был бы расстрелян, как мятежник. Но в плен, похоже, командир не собирался, наоборот, в бою под Омелем разгромил бригаду генерала Линдена и теперь двигался на север, в сторону Менеска, присоединяя по пути разрозненные отряды инсургентов. При Хлоповском находилось шесть конных сотен и среди них семьдесят инструкторов, а значительные силы и опыт дорогого стоили.
Залусский хлопнул лапищей по столу:
Решили. Гелгуд не дурак, допрет до того же. А вот что немцы станут делать, а?
Соединиться им помешать вряд ли успеют. А вот когда подкрепления привезутможет, даже моремуверяю, панове, мало нам не покажется.
Морем?покусал ус пан Кароль.Положим Морем они подвезут войска в Либаву и Ниду. А дальше начнут сплавлять на баржах по Нямунасу до Ковна? Или из Риги по Двайне до Двайнабурга, чтобы в тамошней крепости ударный кулак собрать?он повертел башкой.Против течения? Ну, пусть даже пароходную флотилию соберут. Все равно дело гнилое и медленное. Да с берегов конницей на скаку зажигательными бомбами закидать их баржи Через Берестейко Литовское? Так там Полесье, сплошные болота. Верховые, низовые Непроходимые. Тем более сейчас, в разлив. Дорог никаких, а что былите размыло. И остается самое надежное и быстроежелезная дорога. И людей перевезти, и орудия: дешево-сердито. Тут все станции узловыеКовно, Троки, Вильня, Двинабург. И ветка на юг к Омелю. Как раз к Хлоповскому. Тут бы и я кулак из войск собиралможет, и не в самой Вильне, так в Ковне либо Троках. Как, хлопцы?
Ну, и немцы соберут. А мы что? Станции нам не взять,вздохнул румяный Леон Потоцкий, еще один из виленских студентов, ушедших в лисовчики.Наших две тысячи с половиной, из них четыре пятыхмужики с косами и вилами, как раз считай против их регулярного войскаодин к десяти выйдет.
Будем плакаться? Или все же Гелгуду помогать? С ним всего-то тридцать верных человек былоа крепость взял! И Вильню возьмет если мы поможем!
Офицеры одобрительно загудели.
Дома стены помогают,басил Залусский.Так давайте будем им с Хлоповским теми стенами! Крупную станцию с нашими силами не взять, это ты, Леон, верно говоришь. Но в распутицу пути, окруженные болотами, не сторожат. Пройдем. На железную дорогу сядем, рельсы на несколько верст взорвем или разобереми пусть себе едутКароль ехидно подмигнул, раскидывая медвежьи объятия: должно быть хотел показать, каково в них придется подъехавшим немцам.Армия, даже большаяна марше не то, что в бою. Так покажем им дулю с маком. А?! А к Гелгуду эмиссара пошлем, чтобы разом ударить.
Неохота через трясину Мроит там. Все говорят. Встала Гонитва.
Раз козе смерть. Со святым крестом да с Паном Богом! Панна гонец, взгляни сюда,Залусский широкой ладонью указал на карту.Место знаешь, где нам лучше идти?
И место,раздельно ответила Гайли,и проводника. Вот тут, где все началосьСлучь-Мильча. Тут Хотетская гребля, а тут Доколька, полустанок. Вокруг сплошные болота. Тут и надо на путь садиться. Только, можно, я посоветую? Кароль, оставь отряд отвлечения. Пройдемся у немцов по тылам, склады отобьем, казну или почту, опять же. Конница в болоте не слишком пригодна, а для этого в самый раз. Пусть думают, что мы все здесь.
Разумно. А ты, что же, со мной не пойдешь?
Гайли дернула щекой. Кароль пожалуй, понял бы что ее долгбыть там, где труднее, чтобы расплатиться. И перед мертвыми, и перед живыми. Но лучше ему пока не знать, кто она на самом деле. Никому лучше не знать.
А как совет закончился, пан Залусский отозвал Гайли в сенцы и пристал снова:
Объясни ей, панна матухна, девицы в войске не нужны. А то парни, как кочеты, вьются, порубать друг друга али постреляться за ясные очи готовы. Я уж их еле держу. А для нас дисциплинаглавное.
Гайли мимолетно позавидовала простушке Цванцигеровне, хотя завистьсмертный грех. За Франю парни готовы на двубое биться или в сено завалить, а на Гайли-гонца косились, как на писаную торбу, приседали и кланялись. Потом вроде пообвыклись, когда она к костру садилась и кашу наворачивала из одного котелка. Но как глянут на звездочки у нее на лбусразу и задумаются.
А раненых лечить?
Так в любом фольварке любая черная панна за это возьмется. Да пойми ты, недосуг мне малолетку сторожить! А как убьют? Или того хужеусач заполыхал.Какие раненые. Она ж в бой рвется. Тебе я не указ, но убери ее!! Под любым благовидным предлогом убери. Так не уйдет.
Кароль занимал собой все пространство сенейзаматеревший с возрастом, широкоплечий, огромный. Пах потом и кожей амуниции. И на мгновение Гайли захотелось припасть к нему, ощутить защиту. Еле удержалась. Хорошо, что в темноте не видно выражения лица.
Боюсь я за нее, как за дочку, боюсь. Я ж не первый год воюю. Хватало и крови, и грязи. Но зверства такого Чтобы живцом по горло закапывать, илион замялся,срам отрезать и повешенным в рот совать Спиной повернуться боюсь, чтобы свои крестьяне вилы не воткнули. А то очнусь. Не в чистилище и не в преисподнейпризраком на болоте.
Гайли насмешливо приподняла брови.
Не веришь? Ей Богу, не лгу. Что у меня, глаз нет? Пленных,Залусский почесал затылок,раньше жалели, последним делились, хоть сами с голоду сапоги варили А тут ворон ворону глаз клюет. Навьи среди дня бегают. Странная война
Лейтава, Приставяны, 1831, апрель
Попрощавшись, махнув шапкой с седла, Кароль Залусский увел отряд к Случь-Мильче и дальше, как договаривалисьперерезать Блауено-Двайнабургскую железную дорогу, сесть на ней и держаться, сколько возможно, пока Гелгуд с Хлоповским станут брать столицу. А для Гайли и Цванцигеров начинался отвлекающий маневр, кусочек бесконечной партизанской войны: засады, атаки, мгновенные исчезновения, форсированные марши, сидение в лесах и трясинах, все неудобства полевой жизни. Рядом с которыми не то что Вильня, банька среди заснеженного леса казалась сказочной, как и возможность поесть горячего и обогреться у костра. А реальными были комарье, сырость, непролазная грязь, снесенные паводком мосты, буреломы, безостановочные переходы и севшая на пятки погоня. И необходимость огрызаться, все время доказывая врагу, что ты сильнее, чем на самом деле. Напряжение всех сил, помноженное на разведчицкие таланты Симарьгла и способности гонца, долгое время помогали лисовчикам уходить от преследования и избегать ловушек, но так не могло длиться бесконечно.
Партизаны устали. Устали так, что спали на ходу, и штуцера не выпадали из рук лишь по прихоти наброшенного на плечо ремня.
Через неделю бесконечного похода инсургентам показалось, что они достаточно оторвались от настигающих Ширмана и Сулимы. Охромели и кони и люди, много было раненых, и когда на третьем часу после полудня добрели до Приставян, тех самых, где с месяц назад Цванцигеры таскали воду, решено было остановиться. Раненых разместили по избам, кузнец встал за походную наковальню, которую возили в обозе с другими нужными и полезными вещами. Большая часть отряда разбила лагерь в лесу южнее хутора, где среди зарослей и оврагов удобно было держать оборону. Студенты устроились в чернолесье рядом с болотом, из которого выползли несколько часов назад. Коней пустили пастись, не расседлывая, в дефиле между хутором и холмом, торчащим посреди поля. Два деятка охотников залегли на лысой вершине.
О холме этом успели поведать разное. То ли князь, вздурившись на спевшего ему не по нраву гусляра, велел похоронить того живцом и насыпать сверху курган. Не то княжна полюбила этого самого гусляравовсе не седобородого старца, а мужчину в цвете лет или даже юношу, и вместе с ним насыпала могилу над не вынесшим адюльтера отцом Цванцигеры шутили, что призови они сюда дядю Адама, ярый археолог мгновенно докопался бы до истины. Но сегодня на лысой вершине маячил конный дозорный, и солнце блестело на серебряном боку сигнального рожка.
С холома было видно далекозеленеющая озимь между хутором и лесом, синие латки люпина, сизые картофельные рядки. Позади жекрыши, прячущиеся в густых кронах яворов и тополей. За Приставянами ручей, обозначенный полосой густых кустов, изгороди, выгоны, заросли вербы, ольхи, волчьего лыка и рябины, смыкающиеся с корабельным бором на юге и болотом на севере.
В общем, диспозиция показалась удобная, куда более удобная, чем необходимость всем запереться на маленьком хуторе: проселок, по которому должны были подойти немцы, оказывался в клещах перекрестного огня. Учитывая трофейное оружие, каждый из стрелков мог без задержки высадить в них по четыре набоя. И сразу за этимконтратака конницы. План считался почти гениальным, но, как и всякий другой план, стал первой жертвой боя.
Около пяти вечера со стороны бора тревожно захлопали выстрелы. Кто стреляет, с болота видно не было. Зато хорошо были видны пронесшиеся из леса на хутор конники.
Штуцеры!скомандовал Леон Потоцкий.
По цепи студентов пронеслось:
К оружию!!
Залязгали затворы. Далеко в кустах позади и вокруг захрустели веткиотряд спешно разбегался по номерам.
Леон подполз к девушкам:
Кто стреляет?
Гайли, не успевшая толком проснуться, пожала плечами. Франя потерла глаза:
С юга дозор гнал. Вроде бы
Кохановский! Ян! В деревню духом, спроси в штабе распоряжения.
Проводив его взглядом, они замерли в ожидании. С полчаса ничего не происходило, даже стрельба за холмом стала пожиже. Потом на лысой верхушке началось спешное непонятное движение.
Что делают?!скривился Леон.Уйдем с холманадерут, как котят. Ой!
Окончательно смутиться командир не успел. Из деревни к ним бежал, пригибаясь, Янек. Скоро стали видны мокрые от пота усы, выбившаяся из-под ремня рубашка.
Леон? Тьфу, пан Потоцкий
Тут,Леон призывно махнул рукой.Говори.
Немцы.
Сколько?
Много,Кохановский шлепнулся на землю, тяжело дыша.
Франя раздвинула прутья и тут же отпустила, едва не схлопотав по глазам.
Боженька, сколько их!
Из пущи на западе неправдоподобно ровным строем выдвигались плутонги.