Франциска настойчиво потянула Мися за фалды. Тот опомнился, побагровел и принялся извиняться, отчего двери не освободились. Фране с Тумашемоказалось, они знакомыдружными усилиями удалось протолкнуть пухлого паныча Цванцигера назад в переднюю. Незнакомец наконец вошел, двери были захлопнуты и заперты и прямо здесь начался неизбежный ритуал знакомства. В сумеречном свете было трудно разглядеть гостяФраня поняла только, что он еще не стар, гладко выбрит, прекрасно одет и не носит головного убораон стряхнул снег с густых волос и весело рассмеялся. Франя поймала на себе его взгляд: не двусмысленный, но изучающийни словом не перемолвившись, гость как бы пытался понять, кто она такая, проникнуть в душу. Франя жарко покраснела. Вот так же смотрел на нее управляющий ее дяди Адама Александр Ведрич. Она опустила кудрявую головку, вжимаясь лицом в ладони.
Простите меня,шепнул гость.
Мись и Тумаш не услышали.
Панна Цванцигер,радовался Тумаш.Вот не ждал. Вы нам сыграете?
А ужин?проворчал добродушно Мись.
Потом,хмыкнул Занецкий.Когда закончится политика. Кстати, наш гостьписатель из Блаунфельда.
А-а,Мись повел их в обход через другие двери, и они очутились в темном салоне, огонек свечи отразился в хрустале незажженных гирандолей, высоком веницейском зеркале и крышке виржинели.Принесу мальвазеи и пирожных. И пирожков с капустой, Даротка их печет неотразимо.
Франя зажгла еще две свечи над пюпитром и оленьими своими серыми глазами прямо взглянула на гостя. Он был по-настоящему хорош собойладен, крепок, с отточенными и четкими движениями военного. Писатель?
П-пан Генрих,спросила, чуть заикаясь, толстушка,я не могла раньше читать ваши книги?
Разве что военные реляции,улыбнулся он.Но братья Граммаус убедили меня изменить карьеру.
Тумаш хмыкнул. Заграбастал сразу четыре эклера с подноса, только что принесенного Мисем, плеснул в бокалы вина:
Я теперь служу у пана секретарем. Ищу в газетах разные удивительные случаи.
Зачем?наивно поразился Мись.
Генрих вежливо придвинул Фране кресло:
Видите ли, меня интересуют суеверия, но не старинные, а те, что происходят сейчас и с нами. Говорят, Лейтаваполе непаханое таких случаев. Надо же с чего-то начинать. Почему бы не с газет?он устремил на Франю дерзкие зеленые глаза. Почему он смотрит только на нее?
А весной можно и в деревню,забасил Мись.Когда просохнет. Посох в руки. Вон Тумаш мог бы порассказать. И Франциска тоже.
Франя покраснела еще гуще.
Вон они с дядей чего в августе нарыли. Чего она в Вильню приехала.
А чего нарыли?в два куса приканчивая пирожное, спросил Занецкий.
Господин Долбик-Воробей, профессор отдаленной истории, выставил наши находки в Ратуше. А дядя просил
Таблички с именем и все такое,перебил Мись,не тушуйся, сестричка. Ваши скелетыжемчужина коллекции.
Мужчины фыркнули.
Это не наши скелеты!отчеканила Франциска.Лейтавское погребение, датируемое концом прошлого тысячелетия, два скелета, мужской и женский, в коронах, похожих на свернутых ужей, элементы одежды не сохранились. Возможно, кто-то из Гядиминовичей или вайделоты
Жрецы,пояснил Тумаш Генриху.
Фольклорист кивнул:
Как вы полагаете, не те ли это короны, что спасала ваша княгиня Эгле?
Глаза Франи округлились:
Вы странно откуда выона потупилась.Это очень красивая легенда. Но к науке истории, увы, не имеет отношения. Так считают дядя
И вы?
Можно, я не буду отвечать?
Как по писаному шпарит,ковтнув пирожок, гордо высказался Мись.
Потому что женщины способны на большее, чем глупые скоки и любовная дребедень на ушко!горячо сказала девушка.Между прочим, я тоже была свидетельницей удивительному случаю
Генрих пристально взглянул на нее, и под этим взглядом Франя смутилась, загородилась рукавом.
Расскажите, расскажите, просим,как в театре, захлопали Тумаш с Мисем.
Вы так славно начали,ласково произнес шеневальдец,было бы прекрасно услышать продолжение.
Это это было как раз тогда, когда мы нашли скелеты. Вечером того же дня, в августе. Было душно, и я спустилась в парк, к реке. Солнце уже зашло, деревья как свечи, влажно, и ни ветерка. Вы, Мись, были у нас, вы знаетерумяный здоровяк согласно кивнул.Там похоже на Ковеньскую долину, как ее описывал Адам: урочище под каменным мостиком, глубоко внизу бежит Краславка, журчит по камням. Вокруг плакучие ивы, ольхи Каменная старая мельница
Мельничное колесо давным-давно разобрали, но кладка строения чернела в прорехах тумана на фоне слабо серебрящейся воды. По воде пробегали тени деревьев, а над головой медленно нарождались звезды. Франя загляделась на них и не поняла, откуда взялась на мосту девичья фигурка. Словно туман, поднявшись, принял человеческие очертания. Незнакомка стояла очень близко, а ночь была достаточно светлая, чтобы разглядеть старинный мужской строй, небрежно подобранный тяжелый узел волос на темени и странные движения рук. Франя подкралась ближе, и отчего-то ей стало не по себе. Девушка, может, годами пятью старше ее самой, хрупкая и очень красивая, держала перед грудью длинные бусы: прозрачные камни в серебряной оправе. Камни светились нехорошим гнилушечным светом, сея отблеск на девичье лицо. Оно было видно графине лишь в профиль, но отчего-то пугало своим выражением. Как и нервные движения пальцев, в зыбком свете напоминающих вьюнки. Пальцы жили словно сами по себе. Они выковыривали из серебра даже на вид скользкие, как сало, камушки и небрежно бросали в воду. Серебряная оправа была опустошена на треть. Фране захотелось заорать от ужаса. Но, словно в кошмаре, не получалось ни двинуться, ни заговорить.
а потом не знаю. Она просто исчезла. Я не видела ее там ни до, ни после.
Сидя в кресле, писатель подался к ней, выражение бледного лица было напряженным и сосредоточенным:
Какая она была?
Ночь, цвет волос не угадаешь. М-может быть, чуть темнее моих, очень густые. Не прическа, просто приподняты вот так,Франя показала.Скулы высокие, нос еллинский, глазаона растерянно оглянулась.
П-проститегость выхватил из-за ворота сорочки тяжелый, старинной работы медальон, щелкнул крышкой.
Франциска охнула. Мись сунул свой родовой длинный нос в портрет. Тумаш взглянул тоже:
Постойте где-то я видел
Писатель, видимо, жалея о порыве, спрятал медальон на груди.
Видел ябормотал Тумаш, напоминая сомнамбулу.Не может быть
Р-романтическая история?
Франя стукнула брата кулачками по широкой груди. Мись всхлипнул от боли.
Это копия с портрета. Как откудаЗанецкий прикусил язык.
Вы видели оригинал?
Ну да, мой дед дружил с Рощицем. Не с тем, о ком мы сегодня говорили!торопливо уточнил студент.Этот художник. Ростовой портрет, медальоны на серебряном столовом приборе Это графиня Северина Маржецкая.
Мись придушенно засопел:
И ты так легко в этом признаешься?
А что?студент сердито забарабанил пальцами по подлокотнику.Наш род, разумеется, не так знаменит, как Радовилы или Черторойские, но достаточно древен. И никогда мы не считали зазорным дружить и родниться с Маржецкими.
Но, Тумаш!
Занецкий вскочил:
Нигде ни у кого не было доказательств ее предательства. Игнась мертв. А даже если и так может, она не выдержала пыток. Она всего лишь хрупкая женщина
Франя переводила беспомощный взгляд с одного на другого пребывающих в запале мужчин.
Тогда многие семьи погибли из-за нее. Имущество конфисковали
У Айзенвальда была прекрасная шпионская сеть. Впрочем, педантизм шеневальдцев вошел в пословицу. "Страже" нельзя было решать поспешно!
Тумаш осекся и посмотрел на хозяина. Тот держался спокойно.
Простите,сказал Занецкий,очень старая история, но иногда еще болит.
Женщина на медальоне связана с моей семьей.
У нас тоже немецкие корни,вмешалась Франя живо.Тумаш, я никогда не слышала про эту Северину. Расскажи.
Да я уже рассказал все. Была попытка инсуррекции. Графиню сочли предательницей и расстреляли патриоты. Ей оказывал покровительство немецкий генерал Айзенвальд, тогдашний генерал-губернатор Вильни, если точно. А еще до этого была история с ее сестрой. Ульрику Маржецкую приревновал лейтвин, офицер, и не нашел ничего лучшего, как столкнуть под лед. Когда ее вытащили, она уже была безумна.
Франя не думая взяла пирожок с подноса, глотнула и закашлялась. Вытерла набежавшие слезы:
Бедная и как?
Она исчезла из города. Говорили, кто-то видел ее в Крейвенской пуще потом, гораздо позже. Она не помнила себя, считала ведьмой. Лечила
Раненых,глухо подсказал Генрих.Тогда был мятеж, чего скрывать.
Тогда были другие люди,возгласил Мись, опрокидывая в себя бокал.
Мись увел Занецкого знакомиться с дядей Адасем и его уникальным докладом. Айзенвальд задержался в полутьме, разбавленной слабым свечением над пюпитром. Свеча таинственно потрескивала. Клавиши цвета слоновой кости благородно мерцали, разбавленные агатовой чернотой полутоновказалось, виржинель ухмыляется, как наполовину беззубая, но вельможная старуха. Опершись на крышку, отставной генерал вычерчивал в уме схему взаимоотношений лиц, захваченных его расследованиемона возникала так явственно, точно он уже нанес круги с именами на плотную бумагу и теперь обозначал связи жирными линиями цветной пастели. Кто-то выпадал пока, кто-то казался незначительным и ни с кем не связанным. С этими он разберется потом, на бумаге. И возможно, что связи проявятся позже. Просто, Генрих знал по опыту, трудно оперировать в голове более чем с девятью объектами одновременно.
У края воображаемого листа встали каллиграфически прописанные имена паненок Легнич. От Антоси шла яркая зеленая стрела любовных отношений к пойманному в красный круг Александру Андреевичу Ведричу. Этот успел много где наследить, потому закономерно занимал самую середину. Обратную стрелку Айзенвальд указывать не сталон был вовсе не уверен во взаимности, скорей бы предположил, что Алесь Антониду использовал. Жирная коричневая линия связала Ведрича с поднятой им навкой. Под линией обозначилась дата: октябрь 1827. Надпись "Северина" разбрызгалась кляксами, от промокашки на бумаге остались серые пятна. Овладев собой, чуть ниже родного имени приписал Айзенвальд в воображении "мор, глад, смерть". И протянул штриховые черты к кружку "Лискна" и рисунку зеленых бус. Бывает так, что самые желанные видения посещают на краю могилытак что слышал ли он голос панны Маржецкой, отгонявший волков, и ее ли видел в зеркале, отлеживаясь в странном доме, Генрих утверждать не рискнул. Такой же робкой оказалась черта к "Навлице", но это искупил узел уверенных синих линий от Ведрича (похоронен), Антоси (хоронила, волки), Морены (волки).
К гнилушечному ружанцу потянулась линия от "Морена" (понизу отмеченная теми же мором, трусом, гладом). Две голубоватые штрихованные черточки, обозначавшие неуверенность, повели от "Анти" к "Морене" и ожерелью. Конечно, панна Цванцигер узнала женщину на миниатюре, как свою незнакомку с моста. Но Антонида Легнич была очень похожа на Северину, Айзенвальд сам это сходство отметил, и не стоило исключать, что, бросая в воду камешки из ожерелья, забредшая в Краславку Антонида выражала ярость к неверному жениху. Ведь эти два года, считая его мертвым, она не кидалась в волколаки-повстанцы Рядом с девицами Легнич возник траурный круг "Гивойтос", подписанный гонец? Генерал отметил, что мертвым Гивойтоса ни племянницы, ни слуги не видели и не хоронили. Гибель последнего подтверждало лишь устное свидетельство князя Александра Ведрича. Завещание же вступило в силу согласно воле завещателя по факту его шестимесячного отсутствия.
От Гивойтоса протянулись две родственные линии к паненкам Легнич, штрихованная черта к Северине и черная толстая полоса взаимной ненависти в центрк князю Ведричу. Здесь же пока были одни вопросы. Как и насчет "мора, глада, труса", предсказанных комитетом "Стражи" и беглым крестолилейцем. В отличие от провинции, Вильня, видел отставной генерал, жила совершенно спокойно, несмотря на то, что свою навку Ведрич поднял (если поднял) три года назад. Возможно, заказанные Генрихом в разных ведомствах документы точнее ответят на это, он получит подробный расклад по странным смертям, безвестным исчезновениям и вообще любым случаям, которые можно определить, как загадочные, те, которые походя не спишешь на волков и инсургентов. Но большинства отчетов придется ждать не меньше месяцаи это в лучшем случае. Пока доедут посланцы, пока втолкуют местным властям, что это жизненная необходимость, а не очередная придурь столицы, пока вернутся. И что угодно может задержать их в пути. Айзенвальд вздохнул, стирая мысленный рисунок. Прикрыл глаза. Свеча громко затрещала, заставив вздрогнуть. Какой-то дерганый ты, генерал, подумал он.
Какое-то время Айзенвальд еще провел в салоне и собирался уже уходить, когда виржинель отозвалась звоном на размашистые шаги. Перед отставным военным стояла Франяцелеустремленная, взлохмаченная и покрасневшая, что было заметно даже в полутьме.
Какое счастье! Вы еще здесь,произнесла она отважно и перевела дыхание.
Генрих подвинул ей кресло.
Нет! А то я струшу. Это не могла быть панна Маржецкая!
Айзенвальд отшатнулся, всхлипнули придавленные ладонью клавиши. А Франя стиснула кулачки у полной груди:
Это был не призрак, понимаете?!
Вы так часто общаетесь с призраками?переспросил Айзенвальд глухо. Больше всего на свете ему хотелось уйти, запереться у себя в кабинете и напиться там до свинячьего визга. Слишком, невероятно тяжелым был день.
А если даже она,вела свое Франя,то она ведь гораздо старше.
Да,губы Айзенвальда дернулись в кривой усмешке.Ей было бы около сорока. Для вас старуха.
Франя, обогнув его, легко коснулась костяных клавишбудто кошку погладила.
Она та девушка на мосту была живая и очень несчастная. Я знаю!
Это делает честь вашему нежному сердцу.
Франциска-Цецилия гордо, как породистая кобылка, вскинула голову:
Не вздумайте меня разозлить. Все равно у вас не получится. У братьев не получается.
А сколько у вас братьев?
Четырнадцать! Правда, только двоюродные. Но это неважно.
А родные?
Она помотала лохматой головой:
Нет. Никого. Мама умерла. А отец меня бросил. Вот все,она опустила голову.
Я не хотел вас обидеть, панна Цванцигер,Айзенвальд поймал вздрогнувшие пальцы и поднес к губам.Просто я очень устал. День был длинным.
Франя вздохнула:
Я понимаю.
Осененный внезапной мыслью, подбирая слова, как места в трясине, куда ступить, чтобы не увязнуть с головой, отставной генерал произнес:
Быть может эта паненка на мосту была чьей-то отвергнутой невестой?
Пальцы Франи в его ладони дрогнули. Она выдернула руку и поднесла ко рту:
Господи Боже мой что я наделала!!
Франя, Франечка!Айзенвальд обнял расстроенную девушку, как мог бы обнять собственную дочь.Чем я могу вам помочь?
Теперь достаточно было только утирать мокрое сопящее личико, доверчиво уткнувшееся в грудь, и слушать. Генрих проклял себя за цинизм. Но и уйти не мог. Потому что любая невзначай брошенная девушкой фраза могла приблизить его к Северине.
Александр Андреевич В-ведрич, наш дяди управляющий. Осенью, в конце октября, отпросился жениться и внезапно за-заболел А мы а я,Франя отстранилась, платочком вытерла лицо и отчеканила:
Я обязана была отыскать его невесту. Предупредить, что он не виноват. Но мы ничего про нее не знали: ни кто, ни откуда. И я не знаю теперь, что она думает.
Не заботясь о приличиях, Айзенвальд рухнул в кресло. Сообщение панны Цванцигер все в корне меняло. Выходит, Легнич Антонида Вацлавовна отыскала пропавшего жениха, и тот все же согласился на ней жениться. И по дороге на свадьбу слег. Так основательно, что не предупредил невесту? И она с отчаянья решила податься в волколаки? И заодно, что бы там ни утверждал ксендз Горбушка из Навлицы, спасла Айзенвальду жизнь? После старательно прикинувшись, что его не помнит? Или все же невеста не она? А кто? И как быть в таком случае с "бритвой Пьера"?
Генрих покрутил головой в ставшем вдруг тесным вороте. И ведомство Зайчика все эти любощи прощелкало. Да-а Интересно, где прячет Антося зеленое ожерелье? И как это Юля при своем патологическом любопытстве его не сыскала и не упомнила? Сделав в уме заметку о повторном допросе младшей панны Легнич и обыске на ее квартире, Айзенвальд спросил у Франи:
А почему вы не искали что-либо о невесте в бумагах пана Ведрича?
Франя вскинула подбородок:
Это низко. По-полицейски.
Похоже, она во мне разочарована, усмехнулся себе генерал, только бы не замкнулась А в бумагах болящего уже не иначе покопалась экономка краславского поместья Анна Карловна, и записи в блау-роту доставить должны были давно, четыре месяца прошло. Только в папке Ведрича их нет. Где тогда? Так дойдешь до присутствия подрывных элементов в ведомстве по борьбе с политической заразой. Генрих тряхнул головой.
Прошу извинить меня, графиня. Но неужели пан управляющий до сих пор настолько болен
Он спит,сказала Франя горько.
Простите, как?
Он спит!
Она дернула и отбросила горсть шариковбахромы своей кисейной шали.
Он уехал 22 октября, такой счастливый А к вечеру его привез лесничий, нашел беспамятного в двух часах езды от Краславки, по дороге на Вильню. Александр Андреевич за кустами у обочины точно отдохнуть прилег, конь пасся рядом. Все вещи были при нем, на теленикаких ран, и седельные сумки никто не трогал.
А рядом с ним не было отпечатков копыт?
Были, конечно,Франя посмотрела на Генриха, как на сумасшедшего.Там же его Смарда топтался.
И не больше?
А почему вы спрашиваете?
Айзенвальд хмыкнул:
А это надо сказать спасибо пану Занецкому. Он давеча познакомил меня с похожим случаем. Извините, панна, что при вас о таком Там тоже тело не обобрали, ран никаких. И вокруг конями натоптано.
НетФраня порывисто перекрестилась.Он жив. Он всхрапывал даже, и рука под щекойона зарделась.Только не просыпался. Лесничий его растолкать пробовал, а потом забрал. Негоже в лесу спящего оставлять. Мы тоже будили с Анной Карловной. Уксусом терли. Перо жженое подносили под нос, соли тоже. Он чихнет, на бок перевернется, и все равно спит. Назавтра вечером дядя за доктором послал. Але пан Ведрич всегда осенью болел, но чтобы так Консилиум собрали, пригласили врачей из Двайнабурга. А они лишь твердят "летаргия" да "каталепсия"и ничего сделать не могут! Говорят, радуйтесь, что не похоронили.
Франя вытерла щеки совершенно мокрым платочком и высморкалась. Айзенвальд протянул ей свой платок из тонкого батиста с монограммой. Девушка благодарно кивнула.
Но он проснется?
Губы Франи опасно дрогнули:
Медицине сие неизвестно. Может и через день, и через десять лет, и через тридцать. И ничуть не постареет, а я уже бабушкой стану
Панне графине до этого не скоро.
Франциска-Цецилия улыбнулась сквозь слезы.
Дядя был так добр взять п-пана Ведрича с нами, показать виленским светилам медицины. Если надо, я и до Блау дойду!произнесла она страстно.
Что ж, допросить господина Ведрича пока не выходит, хотя он рядом, руку протяни, с тоской подумал генерал Как не выходит понять, чьим промыслом он воскрес. Ксендз Горбушка непременно сказал бы что-либо про гонца. Не разобраться без которого. Генрих устало вздохнул. Что-то слишком много вокруг покойников развелось, живых и почти здоровых Включая меня самого Хорошо этому Ведричу, спит себе беспробудно
они предложили испробовать на нем гальваническую машину. Это вот такая банка с кислотой,панна Цванцигер обвела руками,из нее выступают цинковые пластины, присоединенные к медному пруту.
Помогло?
Она нервно потерла сквозь рукав предплечье левой руки.
Я так понимаю, вы сперва попробовали на себе.
Я не могла испытывать на беспомощном человеке, не зная, что это такое! Это очень больно,призналась Франя с дрожащей улыбкой.И я не позволила.
Генерал разлил в забытые на виржинели бокалы остатки вина из графина, заставил Франю выпить. Нежно поцеловал тонкие пальцы.
Если вас это немного утешит, я знаком с невестой пана Ведрича.
И вы молчали?!
Генриху показалось, паненка сейчас сметет его, как ураган.
Я познакомился с ней совершенно случайно, по дороге в Вильню, и вовсе не знал, о каком человеке речь. Пока вы
Скажите ей скажите
Лучше пусть графиня напишет. Про то, что мне только что рассказали. И упомянет какую-либо особую примету господина управляющего. Чтобы не оказалось путаницы. А письмо я передам.
Франя задумалась:
Особую? Ну ну, он не слишком любит боится змей. Его укусила змея за ногу, как раз накануне того, как он стал у нас управляющим. Шрам должен быть на косточке.
Должен?
Паненка покраснела и залпом допила вино:
Я я подслушала.
Айзенвальд тепло улыбнулся:
Хорошо, напишите про шрам. А что подслушалиупоминать не обязательно.
Лейтава, фольварк Воля, Крейвенская пуща, 1831, февраль
Ночь серебристо-голубой ялманью с крошевом звезд по клинку опоясала мир, лютым холодом проникла в жилы, полосой окалины выстроила ели на окоеме. В присадах у дома было темно, тяжело сбросила снег с ветвей потревоженная яблоня. Пес даже носу не высунул из будки, чтобы облаять нежданных гостей, только глухо звякнул цепью. Заворчал, острым слухом своим уловив вдалеке волчий вой. В лад ему зафыркали, забили копытами кони.
Долгое время казалось, никто не откроет. Потом в подслеповатом окне мигнул огонек, скрипнуло в сенях, и ворчливый голос стряпухи Бирутки окликнул:
Кто?!
Хвостатый сторож, оказав при хозяевах рвение, хрипло взбрехнул, но все равно не вылез.
Ой, откройте, пани господыня,столь же хрипло взмолился Кугель.Мочи нетхолодно.
А сколько вас там?спросила стряпуха подозрительно.
Трое: я, да пан Генрих, да пан Тумаш.
А чего вам надо?
Ой, пустите, ласкава пани, в тепле отвечу!
Загремели запоры, дверь приоткрылась, выпуская пар. Бирутка с горящей плошкой и ухватом, взятым в качестве оружия, слегка посторонилась, позволяя закоченевшим гостям пройти.
И чего вас принесло на ночь глядя?
Нам бы коников в стойло поставить.
Сейчас Януш сделает.
Толстенький Кугель так резво шуснул в тепло, что столкнулся с этим Янушем. Запнулся о дежку, горбатым носом проехался по висящему на гвозде корыту, наделав грохоту, и под конец впечатался в обильные прелести пани Бируты. При этом лысина нотариуса среди седеющих кучеряшек оставалась столь же значительна, а лицо все так же внушало, что пану можно доверить и семейные тайны, и имущество. Непонятно, успела ли Бирутка это разглядеть, но помякчела от нежданной ласки. Стыдливо спрятала за спину ухват и уже совсем беззлобно сказала:
На кухню проходите. В покои, извиняйте, не пущу, нечего паненку смущать.
Как она, здорова?спросил Генрих.
Стряпуха молча кивнула.
Ох, как бы не натоптать, ласкава панипродолжал ворковать Кугель, проворно захлопывая за собою обитую войлоком дверь. Бирутка фыркнула, глянув на месиво воды и снега на земляном полу: отряхнуть в сенях веничком сапоги догадался один Занецкий.
Раздевайтесь! Кожухи от сюда вешайте,жестом полководца стряпуха указала на жердь перед трубой.А сапогина припечек. Валенки берите.
Вернулся неразговорчивый Януш, сел шорничать в углу, занавесившись льняными патлами. Узловатые руки протыкали шилом толстую кожу, протягивали дратву Вот зачем им сбруя, если лошади нет? А если на продажукто же купит старое? Отставной генерал усмехнулся, поймав себя на этих рассуждениях. В кухне было уютно и тепло, так что клонило в сон. Посвистывал огонь в печи, угли со светца падали в дежку с водой; стылую ночь словно отгораживала литография в межоконье: скорбный Христос в терновом венце. Бирутка с закасанными рукавами, с полными руками по локоть в муке на выскобленном столе лепила вареники, начиняя их "царским" вареньем и сухой вишней. Шуршала дратва Януша, проходя сквозь дырочки в ремешках, громко тикали ходики.
Ну, и долго паны молчать будут?
А?Кугель вскинул кудреватую голову.Простите, ласкава пани, умаялся. Снегу намелочуть проехали.
Ясно, что снегуБирутка улыбнулась, оказав уютные ямочки на щеках. Она была еще очень ничего, и упади в обморок, пожалуй, ее будет приятней ловить, чем тощую панну Легнич. Есть за что подержать, если не свалишься с нею вместе. Айзенвальд прикрыл ладонями дерзкую усмешку.
Так мы, стало быть, ехалиКугель поднял очи к закопченному потолку, пересеченному квадратной матицей.В Ясиновское имение вельможного пана Гивойтоса Лежневского, да станет земля ему пухом.
Все перекрестились.
А как за один день не заехать, да и заплутать возможно, а ласкава пани норову доброготут Януш в углу как-то странно икнул и сунул в рот уколотый палец,на улицу путника не выгонит
Бирутка громко фыркнула, мука разлетелась, покрывая сединой стол, лавки и гостей. Нотариус расчихался и упрятал горбатый носище в громадный платок. Стряпуха взялась неловко отряхать Кугеля передником.
И какая радость туда ехать? Там и не живет никто! А холод, да волки
Служба, ласкава пани,мычал Кугель,служба Та пани, которой пан Лежневский все покинул, как бы померла.
Бирутка словно в испуге зажала рот передником, но Айзенвальд заметил в ее глазах блеск. На что, собственно, и рассчитывал.
Так я еду убедиться, не запрятаны ли где в замке другие какие распоряжения, а если нет, так буду паненок Легнич во владение вводить. А паны ласкаво вызвались меня сопровождать.
Бирутка все еще не верила. Потому не кинулась сразу радовать паненку, а тяжело опустилась на скрипнувшую скамью.
Как же померла а если запрятаны Ой, Боже ж ты мой
Кугель отечески возложил длань на ее округлое плечо:
Простите великодушно, так пани ночевать дозволяет?
Ну что ж Не прогонять же на ночь глядя
Стряпуха тяжело поднялась и стала бросать готовые вареники в кипяток.
Ужинать станем.
Тумаш радостно потер ладони, подвигаясь к столу. Януша сгоняли в погреб за сливянкой и квашеной капустой, Кугель величаво нарезал хлеб. К вареникам Бирутка подала горшок с домашней сметаной, в которой ложка стояла стоймя. Пошептала молитву, и оголодавшие мужчины лихо заработали ложками. Стряпуха вместе со всеми хлебнула сливянки, и щеки ее, без того румяные от печного жара, разгорелись еще ярче, глаза заблестели.
Провожать вас некому, а дорогу расскажу, не заблудитесь. Весной да осенью там не проехатьтопи кругом, а сейчаспо шляху четыре версты с гаком, потом вдоль опушки Крейвы и, как увидите озеро, через него напрямую. Не гоните толькосо дна ключи бьют, лед слабый. Да кони дорогу учуют, вотБирута запечалилась, подперла щеку ладонью.
Айзенвальд вытащил из кармана бусы из мутно-желтых янтарных шариков, каждый почти с перепелиное яйцо величиной:
Это вам, пани.
На лице стряпухи перемешались смущение и подозрение: с какой это радости чужаку ей подарки дарить? И при этом страшно хотелось заполучить украшение.
Ну ладно,она гордо подняла подбородок,давай. Смотрю, подлизаться хочешь
Хочу,не стал лукавить Айзенвальд.Спросить хочу. Встретил я в городе младшую паненку Легнич.
И как она?кинула стряпуха сквозь поджатые губы.
Жива и здорова.
Ну, Бог ей судья.
Хвасталась паненка перед подружками, а я случайно услышал,зашептал Айзенвальд Бирутке на ухо, удостоившись обиженного взгляда нотариуса,будто ожерелье у нее фамильное. Носит она на шее такую занятную вещицу, похоже, старинную. Под цвет глаззеленые камешки в серебре.
Про Юлю с подружками от начала до конца Айзенвальд выдумал. По разрешению ротмистра Матея Френкеля были негласно обысканы Юлина квартира, дома ее немногочисленных подруг и особняк аманта Батурина, ожерелья не нашли. Повторно допрошенная младшая Легнич утверждала, что никакого ожерелья у сестры не видела и не знает, а если и был ей какой такой подарок от покойных дяди либо жениха, то укрыть бы она его от Юли не сумела. С чем Айзенвальд полностью согласился. Попутно с Юлей были втихую допрошены ксендз на Антоколе, куда сестры ездили до появления Казимира Горбушки, арендатор Кундыс и владельцы фольварков, соседних с Волей. Никто зеленого ожерелья у паненок Антониды или Юли припомнить не мог, и все как один утверждали, что ни в августе, ни до того, ни после старшая панна Легнич куда-либо из дому не выезжала. Соседи вообще не склонны были привечать панну, гордую и бедную, как костельная мышь, да еще из семьи казненных мятежников. Конечно, Антя могла убраться тайком на бологоле: местные габреи держали извоз навроде эуропейских дилижансов, хотя и попрощеобыкновенная телега, везущая из местечка в местечко пассажиров и груз. Но ни один из возчиков паненку по описанию не узнал. Ни устрашение, ни обещание награды языки не развязали. Так что сказку о фамильном ожерелье Генрих рассказывал на всякий случай.
От же стерва!всхлипнула Бирутка.Вретне краснеет. Мы же голые после бунта вышлив чем были, в том есть. Последнее продали, чтобы Марию с Вацлавом по-человечески схоронить,точно забывшись, она назвала бывших хозяев просто по имени. Стиснула полные руки.
Панна Бирута!подкатился Кугель.