Я в изнеможении закрыл глаза.
Как же, пробовали. После особо удачного заказа купили домик в маленьком городе, к'Рамоль завел себе врачебный участок, Хостик нанялся к мяснику, а я
Расплата была скорой и страшной. Покрытый язвами, смердящий, почти умирающий, я взгромоздился на лошадь, взял меч
И на другой же день все прошло. Зажило без шрамов, и к'Рамоль клялся, что болезней таких не существует в природе.
«Заклят и проклят». Без Шакалов знаем.
Ну и что?
Над клеткой зеленоватым заревом встала усталость. Повисела в воздухе и легла мне на плечиноги подогнулись, я сел.
Ри-о Я умираю
Я молчал. Чего-то подобного, впрочем, следовало ожидать. Уж больно нахрапист был тот его темный противник, меняющий форму.
Помоги мне, Рио Помоги мне!
А вот это новость. Что я могу помочь ему!
Я снова увидел себя его глазамистальная оболочка, заключившая в себе маленького полуживого узника.
Давно в огне ты воззвал к Неведомому Пожелал силы. Сила дана тебе взамен за другой дар. Дар, которым ты владел по праву рождения вспомни!
Я стиснул зубы.
Я отлично помню, что мир был другим. Была возможность думать легко и много, и думать исключительно о приятных, интересных вещах. Мысли приходили извнеи изнутри; второе было самым захватывающим, подобным полету на парусиновых крыльях, и мир тогда казался упорядоченным, красивым и сложным, как узор на бабочкином крыле, как конструкция летательного аппарата, собранного собственными руками и испробованного только однажды, над озером
Мир был цветным. Это сейчас, говоря о цвете, я имею в виду только разные оттенки серогоа тогда слово «розовый» еще не было пустым звуком. Это сейчас мои мысли текут по ровной протоптанной дорожке, по узкой норе, руки сами знают, как держать меч, каждая мышца знает свое дело, а мысли катятся, будто пустая телега, я не пытаюсь и вспомнить, каким был мир, потому что «узор на крыле»всего лишь бессмысленные слова.
Тот, кем я был, никогда не вернется. Хотя и Шакалу ясно, как хотелось бы мне оглядеться его глазамихоть на мгновение, хоть на минуту
Так чего ты хочешь от меня?!
Оглянись.
Я оглянулся.
Он стоял в нескольких шагах от меня. За спиной его мерцал костер, и у костра мирно спал Хостикнедремлющий страж.
Высокий, с меня ростом. Лица не видно; руки скрещены на груди, на правой четыре пальца, на левойшесть. Человекоподобный. Видимо, тот его искрящийся образ был всего лишь картинкой, аллегорией.
Помоги мне, Рио. А я помогу тебе. Сниму заклятие.
Врешь, пробормотал я, покрываясь холодным потом. Не верю.
Он протянул четырехпалую руку в сторону, ладонью вверх; на ладони возник огонек, маленький и желтый, как пламя свечи, и этот, который не был Шакалом, поднес огонек к лицу, я увидел крючковатый нос и длинные, узкие глазаот переносицы до самых висков.
Помоги мне, Рио. Подари
Он замолчал.
Что? спросил я механически.
Подари мне одну вещь. Я хорошо отплачу сниму заклятие. Поверь, я могу это сделать.
Вдалеке заухал филин. Я против своей воли вообразилвот меня касается волшебная палочка, и я превращаюсь из железного чудища в маленького мальчика в коротких штанишках, с сачком для ловли бабочек
Хотя нет. Я давно уже должен быть взрослым.
НЕ ВЕРЮ!
Верю Верю! Хочу верить.
Непостижимое, могущественное существо. Да еще умирающее Ведь он действительно умиралтеперь даже я чуял обреченность, колпаком висящую над его головой.
Помоги мне, Рио. Подари эту вещь. Я тебя не обману.
У меня нет ничего, что могло бы
У тебя есть.
Он послал мне новое видение, и поначалу мне показалось, что он хочет, чтобы я его убил.
Секундой спустя, когда ноги сами несли меня по направлению к костру, а неслышно возникший меч примеривался к шее неподвижно сидящего Хостика, тогда я понял, чего он хочет. И разозлился, и с силой всадил меч обратно в ножнытак, что одурманенный Хоста очнулся и обернулся на звук. Против света его глаза казались абсолютно черными:
Рио? Ты
Тот, кого крестьяне приняли за Шакала, действительно хотел, чтобы я убил. Но не его.
Чтобы я просто убил.
Он желал получить смерть, сидящую на моем клинке. На моем клинке, в моей руке Вот что подразумевалось под «этой вещью»!
Зачем? Что он будет с ней делать?!
Тем временем Хостик не думал сопротивляться. Вероятно, наведенный дурман еще не рассеялся; лохматая голова моего подельщика склонилась, приглашающе подставляя шею.
Примолкли цикады. Над клеткой поднялась наконец утренняя звездаверный знак того, что небо вот-вот побледнеет.
Сволочь, выдавил я, непонятно кого имея в виду. Не то Шакала, не то себя.
«Преодолей запрет, неслышно велел тот, что стоял сейчас у меня за спиной. Преодолей сейчас, я помогу тебе! Преступи черту, запрещающую тебе убивать, ничего не случится, потому что я сниму с тебя заклятие. То, что высвободится после твоего удара, принадлежит мне, я заберу его и уйду, оставив тебя с твоей настоящей сущностью, цветным миром и восстановившейся памятью».
Сволочь повторил я, глядя на покорно подставленную Хостикину шею.
В моей руке снова был меч. Безымянный. Бесхарактерный. У меча не может быть волиэто не сталь ищет крови, это моя рука еле сдерживается, чтобы не отделить Хостикину голову от туловища. Это не Шакал подталкивает меня под локоть, это мое собственное неудержимое желание. Освободиться
А Хостик, если вдуматься, вполне заслуживает смерти. Сколько жизней он загубил, еще будучи городским палачом, и потом, у меня на службене сосчитать!
Меч взлетел.
Прославленные мастера поединков говаривали, качая головами, что в бою я двигаюсь «между секундами». Только что меч был здесьи вот он уже там, и размазанная в воздухе стальная дорожкаединственное, за чем уследить глазу
Меч упал.
Чумак Гринь, сын вдовы Киричихи
Первым человеком, которого встретил Гринь у родной околицы, оказалась Лышка, хромоногая мельничиха. Ленивица по-прежнему не ходила к колодцу, предпочитая таскать воду из-под самого мостапотому языкастые соседки давно решили, что у Лышки в борще квакают жабенята. В ответ на приветствие мельничиха буркнула что-то угрюмо-настороженноеи лишь мгновение спустя разинула удивленный рот:
Гринь! Батюшки-светы, Гринь! А я, дура, не признала! Какой-такой, думаю, парень прется, и торба на плечах, чистый ворюга А что, Гринь, много заработал? Гостинцы несешь?
Лышкины глаза были как два ужачерные и верткие. Подол линялой плахты окунулся в стоящее у ног ведромельничиха и не заметила; сейчас она жадно рассмотрит пришельца со всех сторон, чтобы тут же, забыв о ведре, кинуться со всех ног в село, понести новость.
День добрый, теточка Лышка. Мать моя здорова? Гринь поудобнее устроил торбу на натруженных плечах.
На дне Лышкиных глаз что-то мелькнуло. Будто бы взмахнул крылом нетопырь:
А как же Здорова, Ярина-то. Бог дал
Лышка вдруг осеклась, будто с языка ее сорвалось нечто непристойное. Суетливо схватилась за коромысло:
Недосуг мне! Прощай, Гринь.
Прощайте, отозвался Гринь удивленно.
Он не топтал эту улицу вот уже без малого год.
Знакомые плетни. Перелазы, вытертые теперь уже чужими штанами, перекресток, колодец, у которого обыкновенно судачат две или три молодки.
На этот раз молодок было шестеро. Целая толпа; все они, как по команде, уставились на Гриня, но едва он пытался поймать чей-нибудь взглядглаза ускользали, будто ненароком.
Подойдя поближе, Гринь скинул шапку:
Будьте здоровы, теточки А я вот, вернулся.
Шепоток. Переглядка.
И ты будь здоров, Гринь, как бы нехотя проговорила дьячиха, широкая, как поле, краснолицая, в объемистом желтом кожухе. С возвращеньицем
Гринь поклонился, как велит вежливость. Снова взвалил на себя торбу, пошел прочь, причем чужие взгляды тянулись за ним, как поводки. Так и хотелось передернуть плечами, обернутьсяно оборачиваться было нельзя.
Нехорошее предчувствие, возникшее еще там, у моста, росло и росло, постепенно пересиливая радость возвращения. И одновременно крепло чувство, что он, Гринь, никуда и не уезжалничего не изменилось, знакомый камень все так же лежал справа от ворот, и Бровко залаял совершенно привычновсе тот же Бровко, уцелел, не сдох, красавец, за год!
Ворота не были заперты.
Мама!
Окошко светилось. На снегу, синем в наступающих сумерках, лежало желтое, теплое пятно. Из трубы валил дымох и топит мать, на славу топит, как будто ждет
Мама!!!
Палец сам лег на знакомую защелку. Как будто и не было года.
Дверь поддалась. В сенях пахло детствомГринь даже зажмурился. Осторожно прикрыл за собой внешнюю дверь, легонько толкнул внутреннюю.
У входа лежал новый, новехонький, яркий половичок. Гринь остановился, не решаясь ступить на него мокрым сапогом; взгляд его побежал по пестрой дорожке, заметался по знакомой комнате, чисто прибранной, украшенной, будто перед праздником
Мать стояла в дальнем углу, у окна. В руке ее было зеркальце на длинной ручке; мать стояла, белая тонкая сорочка падала до щиколоток, черные волосы, без единого седого волоска, были ненамного короче. Дверь привычно скрипнуламать обернулась; в первую секунду Гриню показалось, что она действительно его ждала. Что, как в сказках, она издали ощутила его приближение и сейчас улыбнется и скажет без удивления: а вот и ты!
Мать улыбнулась.
В следующую секунду улыбка ее застыла. Как будто вместо родного сына перед ней оказался чужой, незнакомый, без стука ворвавшийся мужик.
«Неужели я так изменился?!»в панике подумал Гринь.
Мать проглотила слюну. Улыбнулась снова, бледно и как-то испуганно:
Сынок
Не заботясь более о чистоте половичка, Гринь в два шага преодолел разделяющее их расстояние, бухнулся на колени. И уткнулся матери в ладони.
* * *
Падал снег.
Гринь шагал сквозь снегопад, и ноги его, вдоль и поперек исходившие большую степь, теперь немели, ступали, как в вату.
Он много раз воображал, как это будет. Мысленно стучал в ворота, дожидался приглашения, входил, кланялся Оксаниным родителям. Доставал подарки В селе не видывали еще таких подарков. Шкатулка, расписанная золотом, а в ней шелковый платок с серебряной нитью и тяжелые дорогие ожерелья.
Зашлись лаем собакисперва во дворе, а потом уже по всей округе. Казалось, все село разразилось лаем, спеша сообщить Оксане, что вернулся жених.
Кто там?
Разве еще не донесли? Новость, поди, еще вчера расползлась по селу, разве что глухой не услышит!
Это я, теточка Явдоха. Гринь.
Молчание. Тревога, впервые возникшая еще вчера, у моста, тревога, померкшая было перед радостью, теперь вынырнула снова, потому что не молчать должна Оксанина матьраспахивать ворота, двери, пристрастно расспрашивать о заработке, выслушивать, кивать, звать Оксану
Ты один?
Гринь переступил с ноги на ногунегромко скрипнул снег. Что, надо было приходить сразу же со сватами?
Один, теточка Явдоха.
Ворота приотворились, пропуская Гриня в узкую щелку. И сразу же закрылись за его спиной.
Теточка Явдоха, Оксанина мать, стояла под снегом простоволосая, куталась в наброшенный на плечи платок, смотрела исподлобья и так странно, что ладони Гриня, сжимавшие шкатулку, сразу же взмокли.
С матерью виделся?
Гринь захлопал заиндевевшими ресницами. Явдоха вздохнула, мельком взглянула на шкатулку в руках гостя, насупилась:
Ты, Гринь, зла не держи Не пущу тебя в хату. Оксану позову. Ты тут постой.
Повернулась и ушла в дом, тяжело хлопнув дверью; собаки хрипло ворчали на цепи, из-за изморози на окнах дом казался бельмастым, на Гриня глядел единственный черный зрачок, смотровое окошко в том месте, где на стекло долго дышали.
Он много раз воображал себе, как это будет. Совсем не так. Совсем не так. Неправильно
Скрипнула дверь. Лязгнула защелка. Гринь проглотил слюну.
Оксана изменилась. И в то же время Оксана единственная была правильная из той его мечты, когда, меряя степь шагами, слушая гудение слепней да скрип колес, Гринь представлял эту их встречу.
Оксана больше не была подростком. Меховая безрукавка едва сходилась на раздавшейся груди, лицо потеряло детскую округлость, но все такими же удивленными были глаза и такими же мягкимигубы
И щеки, вспыхнув на морозе, сразу же сделались как красная смородина. И брови лежали, будто две угольные ленты.
Хорошо, что у Гриня был подарок. А то он точно не знал бы, куда смотреть, что делать
Вот! Он протянул шкатулку.
Оксана, помедлив, взяла.
Ты посмотри, какая шкатулка! Жары-птицы нарисованы и посмотри, что под крышкой.
Долго ты ходил, сказала Оксана, не глядя на подарок.
Гринь шевельнул ноздрями:
Долго? Другого нашла?
Слова вырвались сами по себе. Дало о себе знать растущее напряжение.
Оксана подняла глаза. Гринь обомлел под этим взглядом.
Тебя ждала.
Маленькое оконце в изморози было третьим собеседником. Гринь постоянно чувствовал на себе пристальный взгляд.
Тебя, говорю, ждала.
Молчание. Оксана прижимала шкатулку к груди, смотрела в снег.
Так засылать сватов? спросил Гринь, сам понимая, какой он сейчас глупый.
Оксана мотнула головой. Сбился на ухо платок; Гринь ощутил, как немеют щеки.
Что, не пойдешь за меня?
Оксана подняла голову. Глаза ее были, как уголья, злыеи мокрые:
Мать твоя с нечистым спуталась! С тем, кто в скале сидит. С исчезником. Отец сказалне отдаст меня за чортова пасынка. Я и сама не пойду зачем мне в свекрухиведьма?!
Снег пошел гуще. Ложился Гриню на плечи, таял на Оксаниных ресницах. А на собачьей шерсти уже и не таялпес лежал, прикрыв нос лохматым хвостом, превращаясь понемногу в сугроб.
«Неправда», хотел сказать Гринь.
За черным смотровым оконцем, прогретым людским дыханием, прятался чей-то пристальный глаз.
Я много денег заработал, сказал Гринь непонятно зачем.
Оксана молчала.
Я сто ярмарок обходил. Всю степь из конца в конец
Тишина.
Я же люблю тебя, пробормотал Гринь, и ему показалось, что весь снег этой долгой зимы навалился ему на плечи.
Оксана посмотрела на шкатулку. Хотела, кажется, вернутьно не решилась, слишком яркая жар-птица танцевала на крышке. Золотой и серебряный шлейф, черные глаза, красные перья
Оксана опустила плечи и, прижимая шкатулку к груди, вернулась в дом.
Снег валил и валил.
* * *
Мама!
По дороге домой Гринь не стал заходить в шинок. Он и прежде не любил шума и чада, а теперь ведь были еще и взгляды, и любопытство односельчан. А соседи, наверное, только того и ждалисын Ярины явится в шинок, чтобы утопить в чарке свое нежданное горе
Мама!! Гринь грохнул дверью. Вошел в дом, оставляя на полосатой дорожке хлопья мокрого снега. Мама!!!
Чего кричишь?
Мать, одетая на этот раз по-будничному, опустила ухват, которым только что вытащила из печки горшок с кашей. Посмотрела на Гриня устало и чуть раздраженно.
Чего кричишь?
Гринь стоял посреди комнаты, снег таял у него на плечах, на волосах, на сапогах, мокрыми комьями падал на пол, растекался лужей.
Мать отвернулась. Наклонилась, подцепила ухватом другой горшок, вытащилапо комнате разошелся вкусный, пряный запах мяса.
Гринь прошел к лавке. Сел, не снимая кожуха, стал стягивать сапоги.
Мать молчала. Чего-то ждала; передник перехватывал ее талию, и Гринь с ужасом увидел вдруг, что стройная материна фигура испорчена явно округлившимся животом. Что только слепой, только круглый дурачок мог не разглядеть этого сразу же
Слова так и остались у него в глотке. Гринь сидел, по-детски разинув рот, вытянув ногиодну разутую, другую в мокром сапоге.
Что смотришь, сынок?
Гринь сглотнул.
Ты не смотри так, Гринюша, не смотри. Не тебе мать судить. Ты и не суди
Гриню вспомнились Оксанины глаза. Злые и мокрые.
Уж помру ятогда судить меня станут, мать поставила миску на стол. Обедать будешь?
Гринь отвел глаза.
Рядом, на крышке сундука, стояли красные сапожкидорогой подарок, привезенный Гринем из чужих земель. Мягонькая кожа, высокое голенище, подбитый железом каблучок
Сам не зная зачем, Гринь взял сапожки в руки. Нога у матери всегда была на диво маленькаядаже сапожник удивлялся, принимая заказ.
Ему захотелось швырнуть сапожки матери в лицо. Сбросить на пол горячие горшки, долго и с удовольствием топтаться по черепкам, по дымящейся каше.
Вместо этого он снова поставил подарок на крышку сундука. Повернулся, пошел к двери; вспомнил что-то, вернулся, подобрал свой сапог, в сенях натянул