Хотелось, чтобы повествование вышло не только достоверным, но и красивым, чтобы соответствовало выработанным канонам и возможно даже получило шанс занять свое место в Библиотеке.
И Фома записал.
"Душа моя пребываши в смятении.
Входи, сын мой, обратился Он ко мне. Он, Святой Отец Александер 18 живой символ веры, благочестия и доброго духа, во имя любви и справедливости способного преодолеть любые преграды, ко мне, грешнику, ничтожному червю на могучем теле монастыря. И голос его был преисполнен такой доброты, что страх мой исчез.
Брат Валенсий, вы можете идти, сказал Святой отец, и наставник бесшумно выскользнул за дверь. А дальше Нет, тот разговор я никогда не доверю бумаге. И на исповеди мои уста не произнесут ни слова, касающегося тайны. Нашей общей тайны".
Нет, пожалуй, не совсем так. Если нельзя доверить бумаге, тогда как прикажете писать об этом?
Придется по-другому.
Например
"Сей разговор я доверю лишь бумаге, дабы грядущие поколения сумели оценить мудрость и дальновидность Александера 18.
Не бойся, сын мой, святой Отец ласково погладил меня по голове. В этом месте нет ничего страшного. Посмотри.
Я послушно оторвал взгляд от пола и
Дыхание замерло, а сердце бешено заколотилось. Покои Святейшеговоплощенная мечта о благополучии: каменные стены задрапированы мягкой тканью цвета благороднейшего из металлов. На полубелоснежный ковер. Вместо вонючих факеловминиатюрное солнце под потолком. Я не сразу догадался, что этолампочка. Настоящая электрическая лампочка! Совсем, как в книге! Видя мое удивление, Александер 18 усмехнулся и повелел.
Садись.
Я не посмел ослушаться, хотя сидеть в присутствии Святейшего мне не полагалось. Он тем временем внимательно осматривал меня. И испытал я стыд великий за непотребный вид свой, за мятую и не слишком чистую сутану, за грязные руки и прыщ на носу".
Фома поморщился и тут же зачеркнул последнюю фразу, ну кому будет интересно читать про мятую сутану и прыщ? Стыд-то какой, прав брат Валенсий, не хватает у Фомы ни сосредоточенности, ни умения, снова все испортил, придется переписывать.
" Значит, ты тот самый Фома Лукойл, который пишет книгу о Старых Временах?
Я да книга пишу Мои мысли пребывали в смятении, ибо я никак не ожидал, что слухи о моем непотребном увлечении дойдут до ушей Святого отца. И осознал я неминуемость наказания"
И Фома едва удержался от того, чтобы не дописать "испугался сильно". А ведь и вправду испугался, и снова про Кардинала-Инквизитора вспомнил, но, Слава Богу, да простит он упоминание имени своего в суе, обошлось, и Фома вернулся к изрядно исчерканной пометками рукописи.
"Старые времена, которые влекли меня тайнами своими, находились под строжайшим запретом! Я не вправе был даже думать о том, чтобы интересоваться делами нечестивцев, вызвавших Гнев Господень!
Но Святой Отец был мудр, он не только простил мне сей великий грех, но и вместо порицания, сказал следующее:
Хорошо, когда молодежь интересуется прошлым. Надеюсь, когда-нибудь твое творение займет достойное место в библиотеке Храма.
Но как Запрещено
Запрещено, согласился Святейший. Ты еще юн, сын мой, и не знаешь, что с течением времени некоторые запреты устаревают. Нет ничего дурного в твоем интересе к прошлому. Наоборот, я считаю, людям следует не прятаться в норы, подобно трусливому лису, а помнить о зле, выпущенном на волю. Только так можно избежать новых ошибок. Что тебе удалось узнать?
Ну я судорожно подыскивал тему, которая могла бы заинтересовать великого человека, и убеждался в скудости своих знаний. Наш миресть следствие Апокалипсиса. Предки наши, будучи сотворенными по образу и подобию Господа, возвысились, но, вместо того, чтобы денно и нощно благодарить Создателя, они в гордыне своей посягнули на святое право творца, выпустив на землю неисчислимые бедствия. Отверженнейшие из отверженных призвали того, чье имя проклято в веках, но Господь, всеблаг и милосерден, встал на пути Сатаны. Была битва, в которое сгинули неисчислимые народы, и был Апокалипсис, имя которомуКатастрофа
Святой Отец слушал внимательно, хотя я уверен, что не сказал ничего, ему неизвестного, но в великодушии своем Александер 18 не только не прервал мои разглагольствования, но даже задал вопрос:
А как именно это было?
Люди, одержимые мыслью о своем могуществе, преступили основной закон жизни и создали существ, подобных себе. С каждым разом творения грешных рук становились ужаснее и ужаснее. И однажды зло вырвалось на свободу, началась война людей против нежити. Отродья Дьявола были хитрее, злее, сильнее. Они использовали людей как пищу. Они побеждали. И тогда предки решились применить Молот Тора
И что же тебе удалось узнать о нем?
Святейший продолжал проверять знания ничтожнейшего из своих слуг, уповаю, что выдержал сей экзамен с честью.
Достоверных сведений о сиим оружии не сохранилось, однако, безусловно, мощь его чудовищна. Небывалые катаклизмы захлестнули Землю Мне попалось в руки одно описание я не ручаюсь за достоверность и правильность перевода, ибо документ сильно поврежден, но неизвестный человек, пишет, будто огненный смерч пронесся по планете. Дно океана обнажилось, а вода, влекомая неведомой силой, обрушилась на сушу. Но это было лишь начало. Оскорбленная земля дрожала, горы рушились, и целые города проваливались под землю. Проснулись вулканы, и жидкий огонь затопил жалкие остатки суши, до которых еще не добралась вода. Таковы были последствия первого удара. Я перевел дух.
Продолжай, сын мой. Приободрил Святейший.
Едва унялась дрожь, как был нанесен второй удар. Треснуло, не выдержав яростного напора, само сердце планеты. И земли, занятые нелюдью, погрузились в пучину. Из пяти континентов уцелел лишь один. В третий раз ударил Молот и исчез невидимый щит, хранящий Землю от солнечного взгляда, и гнев Господа обрушился на уцелевших. Сам воздух стал огнем, и даже камни плавились, когда на них указывал перст Создателя
Складно говоришь.
По глупости своей я лишь повторяю чужие слова.
А что же стало с нелюдью?
Малые народы, известные как китайцы, индийцы, арабы исчезли полностью. Другие остались, но лишились былой силы.
Лишились. Согласился Святейший. Зато сохранили древние знания. Не все, сделанное нашими предками, плохо, но напуганный человек не способен мыслить здраво, оттого запрет был наложен на все. А в результате ценнейшие знания утеряны.
Патриарх грустно улыбнулся, сожалея о неразумности своих детей. Нет, я еще не встречал более великого человека, чем сидящий передо мной муж. Сколько сдержанного благородства в его чертах, сколько мудрости в словах, сколько величия, силы и великодушия. Со мной он говорил, как с равным. И мое восхищение росло с каждой минутой.
Сын мой, ласково заговорил он снова, а ведомо ли тебе что-нибудь о существах, именующихся Вампирами?"
Фома отложил бумаги в сторону, он не представлял, что писать дальше. И нужно ли вообще писать об этом? Вампиры удивительные существа, живущие в ночи, такой же осколок прошлого, как и Молот Тора, но о великом оружии после катастрофы никто не слышал, а вампиры жили.
Жили, несмотря на все усилия людей, Святого престола, Инквизицию, Охотников и регулярные экспедиции к Замкам. Плевать они хотели на экспедиции. Как и на людей. Им даже нравилось: свежая кровь, которая приходит сама. Отродья тьмы существовали за счет человеческой крови, и если бы не милость Господа, Хранителя жизни, денно и нощно радеющего о благополучии рода человеческого, твари давным-давно расселились бы по земле, полностью изничтожив племя людское.
И вот теперь Фоме предстоит лично встретиться с одним из них.
И не только встретиться: существо надлежало доставить в Храм, но но разве он, Фома Лукойл, воин? Или брат-инквизитор? Или Вольный Охотник? Он вообще в Библиотеке работает, среди книг и рукописей. Он понятия не имеет, как с нечистью обращаться
Страшно.
Господь всеблагой, не оставь слугу своего, дай ему сил устоять и сохранить душу, столкнувшись с отродьем Диавола.
2*
Карл
Милый, о чем ты думаешь? Айша перекатилась на живот, черный шелк покрывала соскользнул на пол, но Айша не обратила на это внимания.
Белое и черное, черное и белое. Она всегда любила контрасты.
Кааарл! Ну? хмурится. Наверное, зря он согласился на эту встречу, глупо ожидать, что и вправду вспыхнули старые чувства. Какие чувства, обыкновенное любопытство, приправленное страстью к интригам.
Вот интриги Айша любила, примерно так же, как персики и розовый жемчуг.
Что вы с Мареком затеяли, а? она легонько царапнула коготками по спине. Ну, будь хорошим мальчиком, расскажи
Ты уже и с Мареком успела?
Вот сука. Хотя, чего от нее ждать. Верности? Даже не смешно. А Айша улыбается, догадалась о его мыслях, знает, как облупленного.
Ревнуешь. Ты такой смешной, когда ревнуешь и глупый.
А Марек? вот не нужно было спрашивать. Какого дьявола он опять поддался на эту провокацию?
Марекпсих, спокойно ответила Айша. Подай мне персик, пожалуйста.
Карл подал. Вообще следовало бы уйти, момент удобный, нейтральный. Но он не уходил, ждал, наблюдал, как она ест персик, сок стекает по щеке и подбородку, коснуться бы, вытереть.
Ну уж нет, хватит, поиграли.
И все же, Карл, Айша не собиралась отступать. Куда подевалась твоя сахарная девочка?
Не твое дело, милая.
Не обиделась, рассмеялась и, потянувшись, потерлась подбородком о его плечо.
Очередной эксперимент, да?
Да.
Эксперимент, чертов эксперимент, от которого как-то неспокойно на душе. Не то, чтобы он нервничаетне хватало из-за подобной ерунды нервничатьскорее уж предчувствие нехорошее. А предчувствиям своим Карл доверял.
Поэтому ты такой мраааачный, Айша сделала свой собственный вывод. Марек считает, что ты чересчур сентиментален. Но Марекпсих, я ему не верю.
Но продолжаешь спать. Карл хотел сказать, но сдержался. Зачем? Айша такая, как есть. И Марек тоже. И он сам, Карл Диттер, Хранитель Южных границ, хозяин Орлиного гнезда.
Глупый, ревнивый сентиментальный Карл, Айша провела пальчиком по позвоночнику. Почему ты позволяешь играть с собой?
А ты?
Скучно. Господи, если бы ты знал, до чего мне скучно
Черный шелк у кровати, рыжие волосы в белой ладони, сжать бы, смять, вырвать а вместо этого гладит.
Не сердись на меня, хорошо? Айша высвободила прядь, обняла, прижалась. Совсем как раньше, когда-то дьявольски давно, когда близость была близостью, а не случайным эпизодом в череде лет. Играет, паразитка, любопытно ей.
Не скажешь, да? Ну как хочешь, она чуть отстранилась. Марек просил передать, чтобы ты заканчивал со страданиями и делом занялся. На юге неспокойно.
Вот же сука. Все-таки укусила.
А Марек и вправду псих. И ублюдок.
Дай мне еще персик! потребовала Айша, потянувшись за покрывалом. Черное и белое. Белое и черное. Скорее уж черное и черное, белого в этом мире почти не осталось.
Глава 2
Коннован
Баня. Горячая баня. Обжигающе горячая. Еще вчера я бы полжизни отдала, чтобы, наконец, согреться. А сейчас все равно как-то: холод сковывал мышцы и обещал покой.
Ты чего? Ильяс не оставил меня даже в бане. Смешно. Жара такая, что дышать невозможно, а он в рубахе, штанах, и автомат обнимает, не боится оружие попортить. Но мое делосторона. Мое дело отмыться, избавится, наконец, от проклятого запаха, который намертво въелся в кожу. Даже вонючее, полужидкое мыло, выделенное от щедрот княжеских, и то не могло перебить дух камеры. И я снова и снова терла шкуру.
Ильяс наблюдал. Молча. Равнодушно. Правильно, с их точки зрения меня нельзя считать женщиной: слишком бледная кожа, слишком холодное тело, слишком слишком много в нас иного.
Ты что? повторил вопрос стражник. Мерзнешь, что ли? Пару поддать?
Нет.
Пар не поможет. Мне почти и не зябко, самую малость только. Жажда лишь отдаленно похожа на холод. Жаждаэто мышечная дрожь, поначалу мелкая, но с каждым часом становится все сильнее, перерастая в судороги. Жаждаэто стальной привкус на губах и запах дыма в носу. Это сердца, которые то начинают бешено колотиться, сбиваясь с выверенного ритма, то замирают в испуге. Это легкая тошнота и головокружение. Синюшные губы и слезящиеся глаза. Жаждаэто жажда, по-другому не скажешь.
Крови хочешь? догадался Ильяс.
Да.
Много надо?
Нет. Когда жажда близка, ты не можешь говорить. Почти не можешь. Чтобы говорить нужно думать, а все мысли сосредоточены на одном.
Кубка хватит?
Да. Я согласна была и на меньшее, только бы отодвинуть наступление жажды. Старжник вышел. Куда? К князю? Доложить? Володар решит помучить меня. Или не решит. Пришлет кого-нибудь. Пожалуйста
Мысли рубленые, отрывочные. Мешаются.
Дверь скрипнула. Ильяс. Один. Пахнет кровью. Почему? Он, что, не понимает? Я не смогу долго сдерживать себя. Мне нужна кровь. Нужна
На. Он протянул мне кубок. Большой деревянный кубок, в котором плескалось нечто.
Нечто густое. Темное. Ароматное. То самое универсальное лекарство.
Удивительное ощущение: одним большим глотком вливаешь в себя живую кровь, и сгусток тепла проваливается вглубь, зажигая внутри тебя собственное маленькое солнце.
Спасибо.
Не за что. Ильяс неловко бинтовал порез на левой руке.
Дай помогу. После недолгого колебаниявсе-таки, не доверяет, оно и понятно, а вдруг мне малоон протягивает руку.
А ты не такая и страшная, говорит он. Баба, только холодная. На мою Арину похожа.
Жена?
Жена.
А дети есть?
Тебе зачем? Ильяс моментально насторожился.
Просто Интересно Я детей люблю. Нет, ты не о том подумал. Мы детей не трогаем. Табу.
Почему?
Не знаю. Заведено так. Наверное, пора идти?
Идти. Снова беседовать с князем: бешеная собака, а не человек, никогда не знаешь, что ему в голову взбредет.
Жди, мой охранник снова вышел, на сей раз прикрыв дверь на засов. Предусмотрительный. Посмотрела бы я, как помог бы ему этот засов, не будь на моей шее твари. Оно живоея уверена в этом на все сто процентов. Живое и почти разумное. Дремлет, выжидает, но стоит мне сделать хоть что-нибудь не так Одно движение жест. Да, что там жестмысль не в том направлениии тварь очнется ото сна. И снова будет петля, медленно сдавливающая шею, пронизывающий холод и индивидуальный рассвет над бескрайним белым полем. Еще оно умело причинять боль.
Не хочу вспоминать.
Страшно.
Интересно, куда это Ильяс подевался? Я с удовольствием растянулась на горячих влажных досках, вдыхая пар, в котором перемешались запахи обжигающе горячих камней, дерева, полыни и березовых листьев. Хорошо. Я почти счастлива.
А вот и Ильяс. Шаг у него тяжелый, уверенный, как и подобает человеку, твердо стоящему на земле. Ильяс принес одежду. И то верно, не напяливать же на чистое тело вонючие лохмотья.
Больше он со мной не разговаривал, да и мне самой было не до разговоров.
Совсем другое дело, хоть на человека похожа стала. Князь хохотнул. Жрать хочешь?
Хочу.
Садись. А ты, Володар критическим взглядом окинул стражника, своевольничать вздумал?! Кровь гуляет?! Так я ее быстро выпущу!
Ильяс побелел. Пускать кровь князь умел и любил, и подобно всякому человеку подходил к любимому занятию с фантазией.
Мне было плохо, говорю это потому, что не хочу неприятностей единственному человеку, который отнесся ко мне если не с пониманием, то хотя бы с сочувствием.
Да ну?
Тварь на шее довольно заурчала, предвкушая грядущую расправу. Отступить? Поздно. Любое отступление в глазах властителяпризнак слабости, а слабого добивают.
Вы сами приказали, чтобы он меня не уморил. Почтительно, но без унижения.
Ну, раз так Свободен. Будешь подслушиватьна кол посажу.
Стоит ли говорить, что стражник моментально испарился. Хороши порядки в замке.
Поговорим? Володар уселся напротив, предпочев деревянному трону обыкновенный табурет.
Поговорим. С гораздо большим удовольствием я бы поела, но что-то подсказывалоне нужно торопить события. Всему свое время.
Тынелюдь, проклятое создание, если я тебя убью, церковь только спасибо скажет, Володар выжидающе посмотрел на меня.
Наверное.
Другой бы не стал спорить с церковью, но поговаривают, что вы не только сами воины отменные, но и знаете, как из человека любого человека воина сделать. Поэтому, слушай сюда, нежить
За прошедшую неделю жизнь моя изменилась к лучшему, однако я понималастоит хоть однажды вызвать недовольство князя, и все вернется на круги своя. Поэтому и старалась, изо всех сил старалась. Если бы еще этот сброд, из которого мне предстояло сляпать некое подобие воинского отряда, причем, лучшего в округе отряда, разделял мои усилия. Нет же, они делали все возможное, чтобы и дальше оставаться сбродом. Прав был Карл: пище следует оставаться пищей, а не строить из себя Воина.
Взяли оружие! Быстро!
Не ладится процесс? Брат Димитриус улыбался. Радуется, небось, каждый вечер о моих успехахвернее, неуспехахкнязю докладывает, для того и поставлен.
Ненавижу. Сильнее, чем Володара, ненавижу. За ханжество, за крест на пузе, которым себя от остального мира отделил. За вседозволенность. За то, что обитатели замка боятся добрейшего брата Димитриуса еще сильнее, чем самого князя.
Всему свое время.
Время, да Время нужно Ох, и притомился же я сегодня. Столько дел, столько дел, не поспеваю! Он был похож мягкую булочку, кругленький, душистый, с нежной розовой корочкой. А внутри внутри святейшего брата было очень много обыкновенного человеческого дерьма. В обоих смыслах. Ишь, уставился: на губах улыбочка, во взгляде сочувствие. Так и тянет поделиться с ним душевными переживаниями. Не дождется. Яне простоватая крестьянка, которая верит каждому его слову.
ЯВоин. Да-ори.
И из этой отрыжки рода людского сделаю Воинов. Из каждого.
А Вальрик станет лучшим.
Клянусь именем своим.
Присядьте, отдохните Брат Димитриус. коробило меня это "брат", прямо наизнанку выворачивало. Какой он мне брат? Братья мои умерли пятьсот лет назад в маленькой деревушке Быково. И братья, и сестры, и родители, и жених. Все. Чума живых не оставляет. Я бы тоже умерла, но судьба распорядилась иначе. Судьба подарила мне Карла, Жажду и вечный холод, как противовес почти вечной жизни.
Не жалуюсь.
Брат Димитриус тоже не жаловался. Присел на деревянную табуреточку, ручонки пухлые на животике сложил, четки перебирает, будто молится.
Пускай делает, что хочет. У меня своя задача.
Ну?
Они моментально сбились в стадо. Десять человек. Князь настаивал на двадцати, я клялась, что больше, чем с пятью не управлюсь. Сошлись на десятке. Лучшие из лучших, как заверял Володар. Девять стражников, в числе которых я не без удовольствия отметила Ильяса, и Вальрик. Он и в самом деле сын князя, младший и, по мнению Володара, совершенно никчемный. Как же, полные пятнадцать лет, а выглядит ребенком, драться не умеет и учиться не желает, большую часть времени прячется или книжки читает, а князю за такого сына стыдно.
Вальрикюноша болезненный, но при этом чертовски упрямый, он и на ногах-то держится из чистого упрямства. Боится до дрожи в коленях, но взгляд не отводит. Гордый. Пожалуй, из него будет толк.
Остальные попроще: Крайчерноволосый красавчик, гибкий и подвижный, прирожденный мечник. Фалькогигант, гора мышц и редкостная злопамятность. Если бы я могла выбирать, этот человек никогда не попал бы в десятку, но князю Фалько приглянулся своими размерами и свирепостью. Ингар, улыбчивый и глазастый. Тилор и Тиларбратья-близнецы. Немой Масуд. Нарем, не расстающийся с потрепанной Библией, и дебошир Селим, взявший на себя роль шута.
Мой отряд.
Мое наказание.
Мое испытание.
Володар требовал, чтобы, к концу обучения каждый из этих людей стал Воином, что было в принципе невозможно. Только да-ори способен быть Воином и дело не в предрассудках или моем отношении к людям, дело в физиологии: скорость реакции, сила, выносливость, регенерация Опыт, в конце концов. Жаль, что для Володара все этопустые слова. Он хотел воинов, он их получит.
А я получу свободу.
Наверное.
Фома
"И, коли ночь настигает путника в поле, лесу либо ином месте, где нет ни человеческого жилья, ни храма Божия, способного стать защитой от тварей ночных, надлежит трижды прочертить на земле круг ножом. В центре оного круга крест воздвигнуть, и трижды вознести молитвы к Святому Антонию-защитнику. А тако же по разу Святой Венесуэле и Святой Агриппине-Милосерднице" Фома отложил книгу. Везде одно и то же: круг да молитва, молитва да круг. Правда, "Откровения Базилевса" рекомендовали воспользоваться серебряным кинжалом, освященным в Московском Храме, а "Полное описание тварей ночных и средств борьбы с оными" настоятельно советовало отгонять все порождения Тьмы солью и святой водой.
Но ни в одной из тысяч томов, хранящихся в библиотеке храма, не было информации о том, как же удержать вампира. Фома перебрал все известные и неизвестные источники. Ноль. Полный ноль. Никакой информации. В дозволенных к прочтению источниках не было ничего кроме проклятий, насылаемых святыми на головы порождений Тьмы, заклятий и общих рекомендаций. А к недозволенным его, несмотря на аудиенцию у Святого отца, не допустили. Более того, Фоме казалось, что с той самой аудиенции за ним начали пристально наблюдать, и наблюдение это являлось признаком неудовольствия со стороны Святой Инквизиции.
Каждый знает, что Александр 18 новаторскими идеями своими и новым подходом к управлению Святым городом вызывал среди инквизиторов раздражение, однако же посягнуть на самого Александра 18 они не осмеливались, а вот на Фому
Нельзя, нельзя давать повода, вот и приходилось сидеть в открытом отделении, штудируя рекомендованные к прочтению работы святых сподвижников.
Голова болела от долгого чтения, а глаза слезились, но Фома не обращал внимания на подобные мелочи. Завтра, уже завтра он отправится в путь, дабы по мере слабых сил своих послужить Святому престолу и роду человеческому. Вернется ли он сюда? Путь до крепости князя долог, а дороги ненадежны. Ходят слухи, будто многие люди, отринув Слово Божие, грешат разбоем и не чураются замарать душу свою кровью других детей Господних. И весьма вероятно, что действовать придется не словом, как в Храме, а оружием. Не даром же брат Николаус учит Фому использовать и кинжал, и кривую саблю, милую сердцу безбожников-степняков, и тяжелый рыцарский меч, который слабосильный послушник и поднимает-то с трудом. Брат Николаус учит, не жалея плетей за нерадивость, да только пользы от того учения мало. Презирает благородная сталь Фому, не идет в руки писца. Рукоятка так и норовит выскользнуть, а хищное лезвие тянется не к соломенной мишени, а к ногам неумехи. В конце концов, брат-оружейник, плюнув на правила, вооружил Фому не саблей, как предполагалось вначале, а короткорылым пистолетом из личных запасов.
Беда с вами молодыми, сокрушался Николаус. Держи уж. Только зря не махай, и патроны понапрасну не расходуй!
Собственное оружие привело Фому в восторг. Он то и дело извлекал пистолет из кобуры, вертел в руках, нюхал ствол, и даже целился в воображаемого врага. Естественно, нелюдь: выросший в Храме и помыслить не может о душегубстве!
Господь, не оставь Фому милостью своей!
2*
Вальрик
Если поднять голову вверх, то создается впечатление, будто находишься не во внутреннем дворике замка, а в самом что ни на есть настоящем колодце. Высоченные стены тянулись ввысь, будто желали сомкнуться над головой, чтобы не оставить на виду ни лоскутка темно-синего, изукрашенного звездами неба.
Вальрик любил смотреть на небо, а теперь все больше приходилось под ноги, чтоб не споткнуться о какой-нибудь особо крупный камень, больным зубом вылезший из кладки, или наоборот, в яму не угодить. В первый же вечер Вальрик умудрился попасть сапогом в трещину и растянулся прямо посреди лужи, то-то остальным потехи было
Теперь-то он этот замурованный, заморенный пятачок двора знал лучше, чем собственную комнату, каждый камешек, каждую ямку, каждую щербиночку с завязанными глазами нашел бы. А звезды, они всякий раз другие, и звезды никогда не смеялись над ним, какие бы глупости Вальрик не совершал. В отличие от людей звезды понимали и принимали Вальрика, не требуя при этом невозможного, например, чтобы он стал другим.
Нелегко быть сыном князя, особенно младшим, каждый сравнивает тебя не только с отцом, но и со старшими братьями, которых аж четверо. И все четверовоины, а вот Вальрику воином нипочем не стать, даже отец и тот признал, что учить Вальрика боюпустая трата времени.
А что поделаешь, когда судьба у него такая? Дворня поговаривала, будто мать Вальрика откуда-то издалека привезли, почти что с самого края мира, где небо с землей сливается, и будто бы князю Володару так приглянулась иноземная рабыня, что заплатил за нее, не торгуясь. Цену, правда, всякий раз другую называли, ну да разве ж в цене дело? Слабой оказалась полонянка и ребенка слабого родила, который по всем признакам помереть должен был, однако ж выжил.
Иногда Вальрику казалось, что лучше бы он умер в раннем младенчестве, тогда б и отца уберег от многих разочарований, и сам бы не мучился. С самого раннего детства Вальрика окружали лекари, знахари, наемники, убеждавшие князя, что знают, как воспитывать телесную крепость. Чего только ни приходилось делать: и водой ледяной обливаться, и спать на голых камнях, и печень сыруюот одного воспоминания тошнота к горлу подкатывалаесть, и настойки из трав, тиной болотной пахнущие, потреблять, и в лесу неделями жить
Вальрик старался, ему хотелось стать достойным отца, и потому, когда очередной лекарь уходил из замка, расписавшись в собственном бессилии, чувствовал себя еще более никчемным. Айвор вон безо всяких лечений с десяти лет наравне с отцом в походы ходил, Серж в тринадцать дружину собрал да соседскую деревню разграбил порот был, правда, но это ж больше для порядку, чтоб вперед отца не лез. Грег с Тилли тоже в свое время отличились
Вальрик, вздохнув, с откровенной ненавистью посмотрел на меч в руке, старый, со сточенной кромкой, точно игрушечныйвот, даже меча приличного для него не сыскалось небось, братья сразу за нормальное оружие взялись, никто их не берег, не боялся, что порежутся ненароком.
Мышцы болели, ни согнуться, ни разогнуться ни один из прежних наставников не гонял Вальрика так, как эта нелюдь черноглазая.
От нее все нынешние беды. Лучше бы убила тогда, в камере, чем сейчас мучила.
Ох и разозлился же отец выпорол да так, что Вальрик два дня пластом лежал, а в довершение всех бед оказалось, что тварь, которую по-хорошему на костре сжечь надобноэто отец Димитриус так говоритвзялась обучать его искусству боя.
Дескать, князь так постановил. Он-то, может, и постановил, а мучиться теперь Вальрику. Младший сын князя не знал, нравилась ли отцовская задумка самой твари, но гоняла она его и еще девятерых со всем рвением.
Вот и сейчас смотрит ехидно, точно ждет, когда же Вальрик сдасться, когда пощады попросит или хуже того, сбежать решит. Не дождется.
Утешает одно: сама нелюдь на бойца не похожахуденькая, низенькая, ну совсем как девчонка-подростока с мечом управляется так, что дух захватывает. А раз она умеет, то и Вальрик умрет, но научится.
Он учился, он старался, изо всех сил старался, и под утро, когда ононазвать женщиной нелюдь язык не поворачивалсяуходило в замок, Вальрик, добравшись до кровати, падал без сил. Особенно тяжело пришлось в первые несколько дней, а потом, ничего, вроде втянулся.
Все втянулись, даже огромный, похожий одновременно на свинью и медведя толстяк, чье имя Вальрик так и не удосужился запомнить.
Зато он очень хорошо запомнил другоесмех, их едкий презрительный смех, когда он в очередной раз падал. Этот смех преследовал его с детства. Этот смех был отражением его, Вальрика, слабости и никчемности.
Старшие братья не желали признавать в нем равногои дело не в том, что мать Вальрика была рабыней, у Айвора и Тилли мамки тоже из вольноотпущенных, и ничего, никто за спиною не шепчется, не шпыняет рабской кровью да и попробуй-ка тронь того, кто одним ударом дух вышибить способен.
Вальрика же дворня за княжича не почитала, стоило ему в очередной раз сделать что-либо не так, и все вокруг начинали обмениваться значительными взглядами, дескать "а знаешь, чего этот подменыш утворил". Эти девятеро, с которыми Вальрик по воле отцовской оказался в одном отряде, тоже смеялись. Даже тварь иногда улыбалась.
А еще тварь называла их господами! Неотесанных крестьян, от которых несло навозом! Она делала это специально, чтобы позлить Вальрика, чтобы еще раз подчеркнуть происхождение, она, как и все, думала, что Володарову сыну самое место среди дворни. От подобной несправедливости хотелось плакать и биться головой о стену, но Вальрик лишь крепче сжимал шершавую рукоять полуигрушечного меча. Он докажет! Всем! Он станет лучшим в десятке! Нет, не так, он станет лучшим в замке! И тогда никто не посмеет больше смеяться над ним!