Словно мой бог там, наверху, рад моему упорству. Я никогда в жизни не сдавал экзамен, но, наверное, именно это и ощущают люди, когда некто очень важный собирается оценить, как работает их голова.
Моя голова никогда не работала хорошо, но сейчас я ощущаю себя удивительно быстрым, не дочитывая слово до конца, перехожу к следующему и запоминаю их, словно учу песню или стишок.
Мне так легко, слова встают в ряд, и я еще не складываю их в предложения, но знаю, что и это смогу. Мой бог здесь, со мной, и он хочет мне помочь.
Наш бог заботится о нас. Многие люди считают, что у нашего народа нет надежного дара. Это неправда. Наш бог с нами и в нас, мы вечно едины, и он никогда не оставит меня. Меня накрывает ощущение абсолютного счастья оттого, что я все могу. Монстры расхаживают надо мной, мои друзья стоят на крыльце, тесно прижавшись друг к другу, и надо всеми нами забавляется бог-ребенок.
А для меня ничего невозможного нет. Если бы я был гением, так бы я ощущал себя, открывая нечто новое о мире или создавая произведение искусства.
Затем вдруг все становится очень обидно, словно я упал и больно ушибся. Слова кажутся бессмысленными, они не складываются друг с другом.
И с чего я только взял, что япророк и умница?
С чего я взял, что мой бог не подшутит надо мной? У меня есть вот какие слова: конец, кража, бездействие, слюна, кокон. Еще есть такие: нужда, изгой, подруга, помощь.
Все это части людей, ныне живущих и уже умерших, и тех, что еще будут жить. У всего есть смысл, но не для меня. Я не улавливаю его, хотя стараюсь. А может нечего и улавливать, может есть только шутка, потому что с мирозданием все давно кончено и делать уже нечего.
Только я в это не верю. Нужно быть смелым, чтобы понять, что все безнадежно, и ты проиграл.
Но еще смелее нужно быть, чтобы никогда не проигрывать. Я запоминаю слова и вижу, как загорается еще одна звезда. Открыв книжку, я натыкаюсь на нее почти сразу.
Правильность.
Я встаю с земли, поднимается облачко невесомой пыли, оно состоит из почти несуществующих частиц тел, принадлежащих существам, которые прежде были людьми. И тут без стука, жарким взрывом, в голову мою врывается мысль.
Лужица синих слюней.
Чтобы помочь подруге, укради слюну изгоев, говорю я. Бездействовать нельзя, потому что это конец.
Звучит не то, чтобы намного осмысленнее разбросанных слов. Похоже на шутку, похоже на бред.
Но на светлом небе остается лишь одна звездаправильность.
Я все понял! кричу я. Нам нужна слюна изгоев! Она в коконе или вроде того! Понятия не имею зачем, но она очень нам нужна.
Я доверяю маме, папе, сестре, своим друзьям и своему богу. Что может быть проще?
Юстиниан стучит пальцем по виску, Ниса смеется.
Ты еще раз чокнулся.
Нет, говорю я. Только поверьте мне, я обещаю, что она очень нам понадобится. Бездействие, это конец. И мы должны сделать это очень быстро. Пока мы в минусовой реальности, мы сможем украсть кокон со слюной. Понимаете? Наверняка, он в лесу. Но нужно действовать, а не объяснять.
Я оборачиваюсь к ним, раскидываю руки и запрокидываю голову.
Я абсолютно уверен в том, что это нужно. Мы достанем ее сейчас!
Они сомневаются, я знаю. Мне тоже было бы полезно сомневаться, но я уверен так, как никогда прежде. Я чувствую, как все правильно.
Когда я смотрю в сторону леса, мне становится жутко, оттого как темен он, и от тех, кто скрывается там.
Но если бездействовать, ничего не останется. Рано или поздно все станет пустым и холодным. Это гораздо страшнее изгоев.
Глава 10
Вообще-то я смотрю на лес без энтузиазма. Он темный, наполненный существами, которые пугают меня и против которых у меня нет никакого оружия.
Но если не сделать этого сейчас, то мы никогда не узнаем, может ли спасти положение лужица синих слюней. Вернее, кокон, который нам нужен.
Я иду вперед, к темноте и наполненности между деревьями.
Ты идиот! кричит мне вслед Офелла, голос у нее звенит от волнения. Я, абсолютно точно, да, но, в конце концов, я хочу помочь Нисе.
Только я не совсем глупый, я же понимаю, что мои друзья пойдут со мной, и что я подвергаю их опасности. Это решение, которое дается мне очень болезненным образом. Но мы в отрицательном слое нашего мироздания, и мы не знаем, как все остановить. Непростые решениячасть любого выхода, так говорит папа.
Я не слышу за спиной их шагов, но они оказываются рядом. Искажения, причиняемые миру и разуму здесьвсего лишь часть огромного ноля, которым является мир. Минус единица и единица плюс, все правильно и так, как надо в каждом из миров. Ощущение этой гармонии, словно все стоит на своем месте и прибрано там, где еще минуту назад был беспорядок, помогает мне справиться со страхом.
Это сумасбродная идея, говорит Офелла, но я молчу. Есть множество вещей, которые нам нужно сделать перед тем, как мир сломается.
Но других идей, говорит Ниса. Справедливости ради, у нас нет. Никаких других идей.
А Юстиниан вкладывает мне в руку что-то тяжелое и ледяное. Я думаю, что это металл, а оказывается, что доска.
Это зачем? спрашиваю я. Она уже ушла из леса, там ей не место.
Тебе, говорит Юстиниан. Не место в обществе, мой маргинальный друг. Но ты мне дорог как память, поэтому я решил вручить тебе что-нибудь тяжелое. Офелла может стать невидимой, Ниса стремительна и зубаста, а у меня есть мой нож. Что есть у тебя?
Нежелание бить палкой живых существ.
Они не вполне живые, если тебя это утешит, говорит Ниса.
Мертвые, как ты?
Нет. Умирающие.
И в этот момент, словно в фильме ужасов, режиссер которого очень хорошо учил композицию в университете, а больше ничего не учил, мы вступаем в лес. Я должен испытать ощущение, словно все это уже было, все повторяется, вот мы вчетвером, и лес, и то, что можно назвать страхом и решительностью.
Но такого чувства не появляется, потому что лес совсем другой. Вроде и густойтакой же, и такой же темный. Да только небо над нами светлое и сбоит, словно бы рвется помехами. В лесу никого нет, живности нет, нет птиц. Никто не ходит и не шуршит. Мы на обратной стороне мира. В коробке зверьки и птички, но если ее перевернуть, они все выпадут.
Но вещи, неживые вещи, сохранены здесь. Они существуют и разрушаются по законам, которые мне неясны (но многие законы не ясны мне и в моей родной реальности), и я не знаю, сможем ли мы вынести из одной реальности в другую то, что нам нужно. Но мы сможем попробовать.
Даже страшнее, что изгоев здесь нет, это придает неопределенную, дрожащую неясность мыслям. Я вижу, как появляются и исчезают их силуэты. Когда мы проходим мимо одного из изгоев, меня пробирает дрожь, и в то же время я ощущаю радость. Мое сердце бьется в груди демонстративно-громко, словно чтобы привлечь внимание хищника.
У них пустые бессмысленные лица, в головах угадываются еще очертания человеческих черепов, но отдаленные, словно и не родичи мы с изгоями. Они дышат, и благодаря минусовой реальности, дыхание их я слышу неестественно громко, словно оно звучит изнутри меня, а не исходит извне.
Это дыхание десятков измученных, болеющих существ. Они болеют, действительно болеют, я чувствую это. Наверное, такое дыхание было у папы, когда его одолевала лихорадка.
Словно внутри нечто мешает дышать, такое горячее и горькое. Я не знаю, откуда ко мне приходит это ощущение. Словно во мне еще живет память моих испуганных и дальних-дальних предков, которые знали, что болезнь равна смерти.
Дыхание у изгоев неровное, словно они забывают дышать, а затем наверстывают упущенное, часто-часто втягивают воздух. Мне так жаль их. Я не представляю, что мне придется ударить одного из них палкой. Мне совсем не хочется причинять боль живому существу, но дело не только в этом.
Они совершенно ни в чем не виноваты, у них никогда не было выбора. И когда я буду бить их палкой, а палка с гвоздями, я буду причинять боль существам, которые никогда не знали, как это, не питаться другими людьми. Может быть, существам, которые и не догадываются, что они тоже люди. Мне грустно от этого, и я понимаю, как ужасна участь, тех, кто больше не знает, что он человек.
В лесу нет тропинок, словно люди здесь не ходят. Есть следы, но они вовсе не человеческие. Словно искаженные, тонкие пальцы впиваются в землю, а на пальцах этих настоящие когти. Хитиновые люди, люди из улья. Их становится все больше, пока мы продвигаемся. Иногда бесцветно загорается нож Юстиниана, и он оставляет зарубки на деревьях. Они мудреные, но быстрые. Я понимаю, что это буквы. Я пытаюсь читать их, но выходит бессмыслица, и тогда я понимаю, что предложение обязательно сложится, когда мы пойдем назад. А на самом деле: если мы пойдем назад.
Изгои сидят на деревьях, стоят, прижимаясь к ним лицами, вынюхивают что-то на земле. Их крылья способны к полету, потому что я вижу нескольких в воздухе. Я чувствую себя, как ребенок, которого отделяет от тигра толстое стекло.
Все, в принципе, безопасно, но тигр страшный все равно. Изгоев становится все больше, и все сильнее они ассоциируются у меня с насекомыми. Офелла прижимается ко мне и Юстиниану, насекомых она боится, а Ниса идет чуть сбоку, хватается за деревья и кружится.
Ты что совсем не боишься? спрашивает ее Офелла. Ниса говорит:
Яконец света. Если уж я чего-то и не боюсь, так это умереть.
И столько в ней тоски, что я притягиваю ее за руку к нам. Я знаю, что мы идем в верном направлении. Чем больше вокруг появляется и исчезает изгоев, тем ближе мы к их гнезду. Коконы ведь хранятся в гнездах? Я смотрю на небо. Оно заливает верхушки деревьев, словно потекла краска. Глаза моего бога смотрят на меня со спокойствием, он больше не подсказывает мне и не хвалит меня, он наблюдает за тем, как я справляюсь.
Пока я совсем не справляюсь, но я в пути. На словах все звучит очень просто. Мы найдем кокон, мы заберем кокон и мы успеем добраться до деревни прежде, чем нас выбросит в реальность. В конце концов, в самолете мы практически все время полета просидели именно в минусовой части мира.
Но до этого нас два раза возвращали довольно быстро. Мне странно оттого, что нас больше не преследует Мать Земля. Ведь именно здесь, в Парфии, ей и полагается в первую очередь быть.
Может, она ждет чего-то?
А потом под моей ногой что-то оглушительно хрустит. Не приятно, как хлопья с молоком или осенние листья в парке, а с отчаянной надрывностью. Еще не взглянув вниз, я понимаю, что это кость. Она, как и все сломанное здесь, начинает распадаться, рассыпаться. А в настоящем мире будет лежать еще долго-долго, переживет и меня, и всех. Я боюсь, что это человеческая кость, хотя толком не успеваю ее рассмотреть, она желтоватая, но рассыпаясь, кажется мне белой.
Помни о смерти, говорит Юстиниан.
И я вдруг думаю, как так может быть, чтобы я тоже мог так лежать, костью, отдельно от всего себя и навсегда. Это странно, я неотчуждаем и бессмертен для себя самого, и мне кажется, что смерть это то, чего не бывает, и о чем всем нам врут.
Мысль эта обнадеживающая, словно бы с ней я непобедим. И это очень здорово, потому что густой лес все более душно и тесно прижимается к нам. Я вижу тут и там наросшие на деревья соты, словно бы кто-то распотрошил улей. Они похожи то ли на диковинные грибы, то ли на древесную болезнь, то ли на странный и уродливый коралл. Множество ячеек, соседствующих друг с другом, кажутся мне тошнотворными. Я читал о таком, человеку отчего-то неприятны такие штуки. Так что я не трус, просто следую сигналам своего мозга. Внутри каждой ячейки что-то вытянутое, крохотное и белое, как личинка, выглядывающая из отверстия, или как мерзкая гнойная головка, образующаяся в немытых ранках, или коротенькая и разваренная вермишель. Мне больше всего нравится третий вариант, хотя и он противный.
Мерзость какая, говорит Офелла.
Совершенно прекрасно, я считаю, нужно создать такой скульптурный комплекс.
Я считаю, что у тебя комплекс, говорит Ниса. Иногда можно просто признать, что нечто отвратительное тебе не нравится.
Я защищаю свой разум от ужасов мира с помощью эстетизации, не мешай мне.
Мы смеемся, и смех наш разносится далеко-далеко и громко, словно звук минует стволы деревьев, ни обо что не ударяется и не останавливается.
Я подхожу к сотам, рассматриваю их и замечаю, что белые, странные штуки в отверстиях шевелятся. Наверное, впервые в жизни меня совершенно не разбирает любопытство. Я не хочу знать, что это и для чего. Но это не кокон. Оно все влажное, но лишь слегка, ничего, кроме личинок в себе не хранит. Значит, мы ищем нечто совсем другое. Это даже хорошо, потому что я понятия не имею, как мог бы прикоснуться к этим сотам.
Что за бог мог сотворить такое? спрашивает Офелла. Никто не отвечает ей, потому что нас всех тут же одолевает страх, что если мы и в безопасности от изгоев, то не от их создателя.
А я все еще надеюсь, что отвратительные штуки лишь еще одно проявление минусовой реальности, изменчивой и чуждой. Но в глубине души я знаю, что это часть моего мира, и от этого мне становится совсем противно.
Мы приближаемся к сердцу леса, думаю я. И меня пробирает дрожь оттого, как близко оно к деревне. Наверное, мирный и милый народ кукольников тоже думает про это, и крепко закрывая двери и ставни, каждый из них помнит, как близко находятся изгои.
А в Парфии есть еще народы? спрашивает Юстиниан. Двум из трех народов, о которых я знаю, нужно кого-то есть.
Конечно, говорит Ниса. У нас есть даже травоядные.
А потом мы останавливаемся, и Ниса ничего не добавляет, а Юстиниан больше ничего не спрашивает, потому что мы стоим ровно перед тем, что искали. На деревьях висят коконы. Цвет их в черно-белом мире неразличим, но внутри нечто переливается и сияет. Это одновременно отвратительно и красиво, мерзко и хрупко.
Коконы висят на деревьях, словно диковинные плоды. Я запрокидываю голову, звезды большие, близкие, низкие. А что если ты просто смеешься надо мной?
Слушай, говорит Юстиниан, словно прочитав мои мысли. Если твой бог находит веселым послать нас к каннибалам за слюнями, я этому не удивлюсь. Удивлюсь я тому, что слюна каннибалов и вправду нам пригодится.
Подержи мою книжку, говорю я Нисе. И доверяй мне, пожалуйста.
Я беру палку поудобнее и решаю сбить один из коконов. Все остальные делают шаг назад, и я очень хорошо их понимаю.
В тот момент, когда я сбиваю кокон, он обретает цвет, и все вокруг обретает цвет. Кокон пронзительно-синий, похожий на янтарь, только небесного цвета. Он крепкий, не хрупкий, на вид словно бы влажный, сапфирово переливающийся. Красивый.
Цвет дает всему в мире красоту, и я понимаю, отчего богиня Нисы так хочет сюда, чтобы увидеть сапфирово-синие коконы и алые гранаты, и большое, розовое небо на рассвете.
А еще через секунду я понимаю, как все не вовремя, неправильно и непоправимо. Коконы качаются от ночного ветра, все очертания темны и неясны. Под ногами у меня липко, странная субстанция, словно бы из жил и слизи, покрывает траву. Я поднимаю ногу, и от подошвы с характерным звуком тянется липкая жижа. Убегать будет скользко, думаю я прежде, чем вижу, как из темноты выступают изгои. У них темные глаза, лишенные зрачков, черные тела, которые только под лунным светом отливают синим, а в тени деревьев абсолютно неразличимы. Они идут медленно, движения у них такие, словно все кости их были переломаны, а срослись неправильно.
Я оглядываюсь, чтобы увидеть, окружают ли они нас. А потом остается только бежать, я даже о коконе забываю, потому что изгои кидаются за нами. Зато я замечаю, что Офелла не двигается. Он не бежит, как мы, а я о таком читал. Это еще называется оцепенение. А если Офелла боится насекомых хоть вполовину так же сильно, как неловких ситуаций, то это естественная реакция. Я хватаю ее за руку, и она оборачивается.
А потом раскрывает рот, и я вижу острые как иголки зубы. Наверное, она выгрызет из меня кусок, думаю я, прямо сейчас. И, наверное, это не моя подруга. Только вот я абсолютно уверен, что так и не смог бы ударить это существо, даже будучи точно уверенным в том, что это не Офелла, если бы не услышал ее голос.
Я невидима и возьму кокон! Беги!
Голос этот, конечно же, вырывается не из зубастой пасти. И тогда я бью ее палкой, слышу хруст, но не кости, а хитина. Офелла смаргивает, и глаза ее становятся абсолютно черными. Тогда я бью еще раз, по ее руке, пальцы разжимаются. Кожа сошла с них, теперь они такие же черные, как глаза.
Мне так противно оттого, что я ударил то, что так похоже на мою подругу. Ее милое платьице с летящей юбкой, чуть вздернутый носик и аккуратно выщипанные брови, все повторено с точностью, словно бы художником, который очень любит Офеллу.
Этот художник я. Ведь это ко мне обращена иллюзия, она идет изнутри меня. И как чудовищно преодолеть свою любовь даже ради спасения собственной жизни. Даже точно зная, что передо мной обманка.
Но сложно, оказывается, не всем. Сиреневое сияние ножа Юстиниана мелькает у меня перед глазами и входит в хитиновое горло Офеллы с треском и шипением.