Зимний вечер в канун Рождества был самым прекрасным из всех вечеров. Снег будто превратился в гусиный пух, и со смехом девушка смахивала его с угольных волос своего друга. Тот накрывал ее руки своими, ощущая мягкость тонкой кожи перчатокдевушка не расставалась с ними, грея ладони их теплом и мыслью о заботливом дарителе.
Сегодня каток закрывают раньше обычного,с разочарованием произнес Бьёрн, оторвав взгляд от наручных часов.
Мои родители готовят рождественский стол. Если хочешь, то можем...
Нет,нахмурив брови, произнес собеседник, и его голос, как показалось, едва не сорвался.Твои родители будут рады калеке в своем доме?
Зачем ты говоришь так?..с обидой произнесла Эгна, ощутив, что настроение юноши сегодня хуже обычного. Вокруг суетились людирасшнуровывали коньки, вытирали полозья, и надевали привычную обувь. Вновь той бесконечной печалью наполнились серо-голубые глаза. Бьёрн опять заговорил, нахмурившись, и отведя взгляд в сторону.
Знала бы ты, сколько я отдал бы, чтобы вновь ощутить под ногами землю. Или вновь, как в детстве, спотыкаться о лед блестящими полозьями. Тогда бы...рука машинально ухватила тонкое запястье Эгны, сжав его так сильно, как только могла.Тогда бы, может...
Может?..чуть приподняв голову, переспросила девушка, и ее глаза едва заметно наполнились слезами. И, как бы не пыталась она сдержать их, Бьёрн видел.
Может... полюбила...слова давались юноши с трудом. Он не верил, что смог сказать их. С болью он отдернул руку, спрятав ее под клетчатый плед.
А ты,зрачки Эгны расширились, от пришедшей ей в голову мысли грудь сдавило, будто привалило камнем, а сердце беспокойно билось о ребра,полюбил бы меня слепую? Или немую, или...
Любую...ответил Бьёрн, опустив зардевшееся лицо к земле. Меж двумя воцарилось молчание в несколько секунд, но равносильно оно было самой бесконечности. Внезапно Эгна сбросила перчатки и горячими ладонями, трясущимися от волнения, подняла лицо своего друга.
Если ты хочешь ходить, то пойдешь...
Это глу...едва решил возразить юноша, как школьница накрыла его губы своими, подарив себе и возлюбленному такой смешной, такой нелепый, но такой настоящий поцелуй! После этого, наспех натянув на руки драгоценные перчатки, Эгна бросилась к выходу, отчаянно крикнув: «Счастливого Рождества!»
Вниз по улице, через переулок, вновь мощеная мостовая, сквер. Запыхавшись от бега, девушка бросила отчаянный взгляд на самую верхушку башни с часами. Только лишь желание и эта песня смогут подарить Бьёрну новую жизнь. И не страшно ослепнуть, не страшно потерять голосон все равно будет любить. А смерть? Всего лишь смерть. Она нисколько не крепче любви. Бьёрн сказал. Он обещал. Дал слово. А значит, Эгна будет верить. Ножки пересчитали ступени в башнеровно шесть десятков. И вновь та площадка, на которой резвится колючий холод и запевает зимний ветер. Сердце ускорило свой ритм. Сейчас отчего-то Эгна верила в себя. Казалось, что внутри поселилось что-то теплое, волшебное и такое горячее, что грудь покалывало лишь об одной мысли о Бьёрне. Вот шанс ощутить его улыбку, или увидеть глаза, наполненные счастьем, едва он вновь ощутит под ногами земную твердь.
И внезапно девушка запела. Первые ноты, робкие, тихие, превращались в настоящую песню, наполненную истинной любовью, рождающей собой счастье. Казалось, темно-синее небо светлеет, и даже Рождественская звезда становится ярче, наслаждаясь голосом молодой, но такой смелой девушки. Чистые слезы, наполнившие глаза, не нарушили мелодии, наоборотони делали ее еще светлее, нежнее, чем она могла быть. И Эгна пела. Самую красивую песню на земле: о своих чувствах, о своем желании, о своей любви. Сердце превращалось в раскаленный уголь, а из этого угля горячим пламенем разрастался настоящий огонь, собою охватывая все тело. И кожу жгла несравнимая ни с чем больбудто песня рождала пламя адского пекла, и было оно настолько горячо, насколько было сильно желание девушки. Порою, хотелось замолчать, упасть, лишь бы не ощущать огненные языки, вырывавшиеся из груди, но в голове голос колдуньи, твердил: «Не останавливайся, иначе потеряешь все». И Эгна вновь заполняла все вокруг своей песней. На козырьке башни с часами горел настоящий факел, заставляющий людей поднимать изумленные взгляды: пламя меняло свой цвет от розового к темно-красному, от белогок золотому, от нежно-желтогок цвету самого солнца. Он освещал людям их истинный путь. И окутывала всех мелодия, самая красивая, какую они когда-либо слышали в своей жизни. А девушка горела, продолжая ощущать, как из груди вырываются искры, ломавшие ребра, словно заточенные копья. Тело ослабевало, руки, протянутые к небесам, рассыпались, но песня продолжала звучать так же громко, как и с самого начала. Эгна дарила себя этому миру, сгорала, чтобы улыбался каждый, пока, вспыхнув и оставив в воздухе последнюю ноту, не превратилась в серый пепел. Он прошуршал по крыше и, подхваченный ветром, пустился по городу.
Йосен, остановись,скомандовал Бьёрн, после чего вытянул ладонь, куда мягко лег еще теплый пепел. Его аромат показался слишком знакомымтак пахла Эгна, но не гарью, не огнем, а корицей и апельсинами. Спокойно улыбнувшись, юноша вновь обратился к своему помощнику:Странно, я не чувствую своих ног уже десять лет, но отчего-то стал ощущать боль в мышцах. Думаю, завтра стоит позвать доктора
Конец
¹Светя другим сгораю сам - надпись под свечой как символ самопожертвования, приводившаяся в многочисленных изданиях популярных в Европе с XVI в.