Елизавета ДворецкаяОгненный волк. Книга 2: Князь волков
Глава 1
На заре Ярилина дня алое сияние широко разливалось по небу, обещая хороший день. Но в ельнике и сейчас было сумрачно и неуютно. Зеленые раскидистые лапы застили свет, рыжая хвоя проминалась под ногами, пробирал сыроватый холодок, давая знать о близком болоте. Тропинка между елями была едва заметна, чужой и не найдет.
Выставив вперед локоть, Лобан старался защитить лицо от хлестких ударов еловых лап, и скоро весь рукав почти до плеча намок, хоть выжимай. По всему телу от него рассыпалась зябкая дрожь, едва утихшие боли в спине с каждым неловким шагом заново напоминали о себе. То и дело ветки цепляли за рубаху, норовили сбросить с головы шапкуеще покланяешься Лесному Деду!
Выйдя на поляну, Лобан остановился ненадолго, перевел дух. Когда-то он сам, еще подростком, помогал строить эту избушку для ведуньи, но сейчас с трудом верилось, что она сотворена человеческими руками, а не выросла здесь сама собой, как гриб. Ее низкие стены были темны, как еловая кора, тяжелая дерновая крыша поросла мхом, крошечное окошков толщину одного бревнышкасмотрело на поляну, как черный глаз того света. До лесной нежити здесь было ближе, чем до живых людей, и живые не ходили сюда без большой надобности. А нужда крепче оглобли гонит.
С самого травеня, с того утра, когда звончевский воевода попросил Брезя к себе в кмети, Лобан с Вмалой не знали покоя. Едва хворь отпустила Лобана, как Брезь запросился в Звончев. Разными уловками и уговорами подождать его удерживали дома, но сколько же можно тянуть? Брезь перестал заводить разговоры о дружине, но Лобан знал своего сына. Как только он убедится, что отец может справиться со всей работой без него, он уйдет. А родичи вовсе не хотели его лишиться. Были и другие причины, заставившие Лобана тайком отправиться за помощью к ведунье, но все же он не сразу сумел заставить себя шагнуть к крыльцу.
Осенив лоб и плечи оберегающим знаком огня, Лобан направился к избушке. Рослого, здорового мужика с сединой в бороде пробирала мелкая противная дрожь, как несмышленого ребенка в темной пустой избе. Ведунья не любила гостей и встречала их неласково.
Тяжесть мешка с пирогамипоследней чистой муки не пожалели! и берестянки меда придавали Лобану немного уверенности: все-таки не пустой иду. Он шагнул к серому низкому крылечку и тут же отпрянул назад, едва сдержал возглассо ступенек почти под ноги ему кинулась тускло-серой извилистой стрелой гадюка. Лобана прошиб холодный пот; гадина спряталась в папоротниках под стеной, а Лобан еще долго стоял, то глядя на качание широких зеленых листьев, то обшаривая взглядом крыльцо. Там стоял черепок с молоком, подернутым пленкой, с упавшими хвоинками. «Откуда молоко-то у нее? мелькнуло в мыслях у Лобана. Вроде не носили ей Не от лосихи ли?»
Он еще раз оглядел крыльцодругих змей вроде бы не было.
Заходи, коли пришел! раздался из избушки сухой, неприветливый голос Еловы, и Лобан вздрогнул.
Одной рукой крепче прижав к груди поклажу, другой он снова осенился знаком огня, помянул Деда и толкнул влажную, разбухшую от вечной сырости дверь.
В избушке было темно, как в норе, и от темноты казалось очень тесно. Только окошко в стене светилось, как глаз в белый свет. Низко нагнув голову под притолокой, Лобан шагнул за порог, с опаской ступил вниз, на земляной пол; так и казалось, что сейчас под ногой заизвивается что-то живое. Запах сырости и еловой хвои в избушке был даже сильнее, чем на поляне, он словно сгустился и настоялся здесь, в вечной тьме, без солнечных лучей и ветра.
Дверь прикрой, чай, не свадьбу ждем! так же неласково приказал голос, и только по голосу Лобан разобрал, в какую сторону поклониться.
Ведунья сегодня была не в духе. Поспешно выполнив приказание, мужик поклонился раз, встряхнул своими приношеньями и поклонился снова, не зная, что с ними делать.
На ларь поставь! велел голос.
Глаза Лобана попривыкли к темноте, он разобрал громаду ларя возле самой двери. Он ткнул мешок и берестянку на крышку ларя, там что-то зашуршало, и Лобан поспешно отстранился. Ему, привыкшему к просторной и сухой родной избе, здесь было неловко, тесно и жутко, как в волчьей яме, даже хужев яме хоть небо видно.
Я к тебе, матушка! заговорил Лобан, снова кланяясь и подбирая к животу опустевшие руки. Помоги моему горю! Ведь
Знаю! бросила из угла ведунья.
Голос ее шел снизу, словно она сидела на полу, но Лобан не мог разглядеть ее в углу, куда совсем не проникал свет. Да в человечьем ли она теперь облике? мелькнуло у него сомнение. Покажись ему сейчас огромная сова с круглыми глазами, он ужаснулся бы, но не удивился.
Ведь сынок-то мой снова начал Лобан.
Лишнего не говори! оборвала ведунья. Боги все знают, а Лес все слышит. Чего от меня хочешь?
Чего мне хотеть? Лобан растерянно развел руками. Теперь он уже различал неясные очертания женщины, сидящей на полу. Одного прошу у боговв старости покоя, рода продления. Один он у меня. Не он, так и Девки со двора улетяткто меня в старости утешит?
Судьбой и боги не владеют, она ими владеет.
Чтобы сын мой дома осталсятолько того и прошу.
Ну так привяжи за ногуавось не убежит! с издевкой ответила ведунья. Парень молодой, здоровыйкто же его удержит? Да и обещали вы воеводе, что отпустите. Гривну взяли за него!
Вот мы что надумали, нерешительно заговорил Лобан. Женить бы его. От жены, поди, не убежит и к воеводе. А мне бы внуков повидать, пока жив.
Из угла раздался тихий звук, похожий на скрип сухого надломленного дерева, ведунья засмеялась. Лучше бы браниласьот смеха ее брала жуть, как будто нечисть и нежить уже опутали тебя невидимой сетью и радуются поживе. Правду говорятдоброго духа вещий человек в ельнике не поселится.
Мало ли девок? спросила Елова. Что лягушек в болоте!
Мало немало да ведь он не глядит более ни на кого. Все свою прежнюю вспоминает. А неволитьсердце не камень. Сын ведь, родная кровь.
Кровь протянула ведунья, и непонятно было, удовольствие или отвращение вызывало у нее это слово. Кровь спит, кровь молчит Приворожить сына хочешь? Сам, своей волей, хочешь ему кровь разбудить?
А ведь Лобан мялся, но ведунья молчаньем требовала ответа, и он выдохнул, словно в прорубь кинулся: Да ведь надо род продолжать! Хоть какколи иначе боги не дают.
Не тебе знать божью волю! воскликнула ведунья, и у Лобана упало сердцене хочет помочь. Своей судьбы и сам Отец Сварог не знает, а что знаетпеременить не может. Откуда тебе знать, в чем судьба твоего сына? Боги у него отняли невестуможет, они ему непростой путь готовят, может, в Кощное владение дух его за ней устремится, тайны ему откроются, станет он вещим человеком, даст ему Велес песенный дар или смертный страх отнимети будет твой сын витязем славным, никем не победимым? Он идет дорогой своей судьбы, а тебе только и заботыдома его держать, возле печки, к бабьему подолу привязать?
Ой, да что ты такое толкуешь? Лобан оторопел, замахал руками, словно гнал прочь безумные видения. Мало ли баб мрет, что же, всем мужикам теперь
Баб немало мрет, да не все мужики полгода на свет не глядят.
Чего не глядит? Лобан даже осмелился возражать, так не понравились ему речи ведуньи. Еще как глядит! Парень как парень, от работы не бегает, от людей не прячется, песни поет. Кметя того вон как приложил
Ведунья опять засмеялась, и Лобан запнулсяему показалось, что он сказал несусветную глупость, а ведь все было по правде! В избушке повисла тишина, и Лобану казалось, что он ощущает на своем лице взгляд ведуньи, протянутый из темного угла, как липкую паутину.
Ну, коли ты за сына его судьбу решил начала ведунья.
Что ты, матушка! прервал ее Лобан, совсем растерявшись перед непонятными вопросами ведуньи и ответами еще хуже вопросов. Где мне? Как люди, так и нам бы. А коли не прав я, так ты скажи!
Сам Сварог о своей судьбе спрашивать ходил, а что услыхал, и того не понял, размеренно ответила Елова. Голос ее стал безразличным, тусклым, как осеннее небо. И в Верхнем Небе не тот решает, кто знает. Чего просишь, то тебе и дам. Да помни потомсам хотел. Говори: кого в невестки хочешь?
Да все равно! с горечью ответил Лобан. Кто ни будет
После не пеняйкто будет, я не знаю, да уж сорвал грибназад не посадишь.
Лобан молчал, а ведунья быстро встала на ноги, с колен ее метнулся в угол маленький черный зверек. В другом углу висели связками и пучками целые охапки трав. Елова прошла туда и принялась рыться в травах, не глядя на Лобана. Травы тихо шуршали, веточки и листья падали на пол, волны всяческих лесных запахов, знакомых и вовсе неведомых, окутали Лобана. В носу у него защекотало, словно маленькая проказливая Болотница просунула тонкий коготок, и он задержал дыхание, чтобы ненароком не вдохнуть чего-нибудь, не ему предназначенного.
Наконец Елова вышла из лесного снопа, вся обсыпанная сухой зеленой трухой, до жути похожая на Лесовицу. В руках у нее был зеленовато-серебристый стебель с длинными узкими листьями. Сперва Лобан не понял, что это такое, но тут же его кольнул смутно знакомый, тревожный, запретный запахлюбомель, люба-трава, туманящая разум и зажигающая кровь, наполняющая тело томленьем. Лобану стало стыдно, но тут же он сам себе напомнил: за тем и пришел. Кому боги помогли, тот у болота помощи не просит.
Не глядя на него, Елова обеими руками поднесла к лицу стебель и стала шептать, овевая дыханьем каждый листочек:
Трава любомель, проснись-пробудись,
К словам моим обратись, мне подчинись!
Бери кремень и огниво,
Разожги сердце ретиво,
Мечи в очи дым, в кровь яр огонь,
Мечи яр огонь в кости и в жилы,
В семьдесят суставов,
Полусуставов, подсуставов,
Чтоб тоска твоя горевала,
Плакала-рыдала,
Бела света не видала
Ведунья бормотала дальше и дальше, всех слов Лобан уже не разбирал, но быстро покрывался холодным потом, словно волшебная сила, которой наделялась трава любомель, черпалась Еловой из него самого.
Держи! Елова протянула ему наговоренную траву, и Лобану вспомнилась тускло-серая гадюка, метнувшаяся ему навстречу у крыльца.
Пересилив себя, он взял траву, стараясь не коснуться пальцев ведуньи.
Дальше сам догадаешься, или обучить? со злой насмешкой спросила Елова. Лобан так и держал траву перед собой, не зная, куда и как спрятать.
Спасибо, матушка! глухо ответил он и поклонился, убрал руку с любомелем за спину.
Смотрибудут внуки лишние, я приберу! крикнула ему вслед ведунья и опять засмеялась, зашипела.
Лобан толкнул дверь и выскочил наружу, как из ямы. Хорошо еще, ведунья не потребовала отдать ей одного из будущих внуковнет, на такой уговор он бы не пошел!
Даже сумерки и прохлада ельника показались Лобану светом и теплом после избушки, и он кинулся прочь, будто тьма и сырость гнались за ним, тянули из избушки цепкие костлявые лапы, грозили затащить обратно. Зажатый в пальцах любомель дразнил тонким, остро тревожащим запахом, и Лобан отвернулся от него, словно нес зачем-то дохлого гада. И этосыну родному, в светлый Ярилин день?
Выйдя из ельника в березняк, Лобан наломал березовых веток и спрятал между ними любомель, чтобы не идти с ним по займищу на виду у всего рода. Но все равно тонкий запретный запах пробивался через чистое дыхание свежей березовой листвы и покалывал, как напоминание о постыдном поступке.
Эй, Лобан! Раньше всех поднялся, видно, первое счастье себе ухватил? весело кричали за тыном.
Заслышав голоса родовичей, Спорина с недоплетенной косой выбежала за ворота. Так и естьотец идет от опушки, и в руках у него целая охапка березовых ветвей. Сначала Спорина удивилась и даже рассердиласьда дошел ли он, куда ходил? Нет, мешка и берестянки при нем больше не было, стало быть, дошел. Не под березой же оставил пироги, Ладе и берегиням на угощение! Богиня Лада уже не поможет. Она свое слово уже сказала, да только кануло оно, как золотое кольцо в черную прорубь.
Лобан вошел в ворота, и Спорина торопливо подалась ему навстречу. С белой зари, проводив отца в ельник, она мучилась тревогой и нетерпеньем. По напряженному взгляду отца она догадалась: и был, и говорил, и дело сделал. Но сейчас спросить не удавалось: сам Брезь был на дворе, с плеском умывался у бадейки, а Милава поливала ему из ковша.
Вот славно, батюшка! весело закричала она, увидев отца с охапкой березы. К нам Ярило раньше всех пришел! Даже Бебричи и то вот-вот мимо нас пошли в березняк, а ты уж назад! Даже раньше Востреца! Что же ты нас не разбудил?
А уж Востреца один заяц обгонит! со смехом подхватил Брезь, вытирая мокрый лоб рукавом рубахи.
Милава сдернула с плеча вышитое полотенце и сунула ему в руки. Глядя на этого рослого, здорового, румяного парня, никому и в голову бы не пришло, что ему нужна помощь ведуньи.
Милава потянулась к охапке ветвей в руках Лобана, но отец поспешно отстранился.
Сам, сам разложу! сказал он, видя удивление на лице младшей дочери. А ты беги собирайся, а то от сестер отстанешь!
Беги, беги! подхватила Спорина, торопясь избавиться от Милавы. Негоже отстатьв первую-то весну! Так и замуж идти отстанешь!
А ты сестру не погоняйсама сперва выйди! вступился за Милаву Брезь.
Да ну тебя! с неожиданной злобой огрызнулась Спорина. С тобой выйдешь!
И она бросилась в избу, куда ушел Лобан с охапкой березы. Спорине не терпелось расспросить его о походе к ведуньеэто был ее замысел. Ей стоило немалых трудов уговорить отца просить о помощи Елову, и кроме них двоих об этом не знал никто во всем роду Вешничей, даже мать.
Ну, что? взволнованно напустилась Спорина на отца, прикрыв за собой дверь из сеней и с одного быстрого взгляда убедившись, что в избе больше никого нет. Что она сказала?
Сказала начал Лобан и запнулся, не пытаясь даже передать темные речи ведуньи. Вот что дала.
Он вывалил охапку березовых веток прямо на стол, осторожно разобрал их и вынул из груды стебель любомеля. Спорина схватила его, осмотрела, понюхала; сообразив, что это такое, она поспешно бросила его снова на стол, на ее лице был испуг.
Прибери! сурово велел ей отец, оглядываясь на дверь. Со двора слышались голоса Брезя, Милавы, матери, брата Бебри, смех и возгласы Бебриных дочек.
Уж что просили, то и получили, невольно повторил Лобан слова Еловы. А коли взяли, так теперь назад не отдашь. Он словом сильным заговорен. Подумай лучше, как его теперь
Лобан не решился сказать вслух, но Спорина и сама понимала: теперь нужно как-то дать эту траву брату. И хотя почти весь русалий месяц кресень был еще впереди, ей хотелось поскорее довести свой замысел до конца. Спорине некогда было ждать!
Она снова схватила любомель со стола, торопливо огляделась, сдернула тряпку с горшка и завернула в нее сухой стебель. Сунув его в ларь со своим приданымсюда никто не полезет, Спорина потерла ладони о бедра, словно хотела стереть следы коварной травы. Но тонкий запах не спрятался весь вместе со стеблем, а продолжал тревожить отца и дочь.
А ну и пусть! шепотом, упрямо и вызывающе воскликнула Спорина, отвечая уколам совести и тревоги, терзавшим их обоих. Пусть! Что же ему, уйти от нас? На чужую дружину родичей променять? И весь век бобылем оставаться, людям на смех, роду на позор! И мне с ним! Мне-то за что? Лицо Спорины исказилось яростной досадой, копившейся в ней целых полгода. Прядка волос упала ей на лицо, она раздраженно заправила ее за ухо. У, проклятые! сама не зная кого обвиняла она. Полгода хожу сговоренкой, ни почелка, ни повоя, так и поседею с вами, люди засмеют!