Ксавата успокаивал звук собственного голоса. Никто, кроме него самого, не знал о том, что его душаэто глубокий-преглубокий колодец, на дне которого спрятаны такие сюрпризы, на какие ни один дознаватель не рассчитывает. Непогрешимый советник цан Маберлак с его хваленой проницательностью был бы чрезвычайно удивлен Его бы удар хватил, если б он обнаружил, как его одурачили!
Обычно эта мысль вызывала у Ксавата мимолетную усмешку, самодовольную и кислую. Да, он всех провел Но дурить головы иллихейским гражданам, полугражданам и всем остальным ему приходилось не от хорошей жизни.
Раз в три года Ксават становился особенно раздражительным, вздрагивал от каждого странного звука за спиной, плохо ел, беспокойно спал, и на сердце у него поселялась тоска, схожая с тоской приговоренного к смерти.
Раз в три года его враг, в остальное время запертый на своей заповедной территории, вырывался на свободу и отправлялся гулять по всему подлунному миру. Это продолжалось три-четыре месяцадостаточный срок, чтобы добраться до человека, с которым хочешь свести счеты. Да только Ксават его перехитрил: пусть себе ищет хоть до посинения, хоть до скончания века, все равно не найдет.
Ради собственной безопасности пришлось кое от чего отказаться и согласиться на вещи, от которых его прежде с души воротило (например, прочитать кучу книжек, поступить на государственную службу) это, конечно, срань собачья, но деваться некуда, потому что враг у Ксавата был такой, какого врагу не пожелаешь.
В Рифал на днях прибыл специалист, который способен раз и навсегда эту проблему решить. Донат Пеларчи. Каждый иллихеец слышал это имя. Донат Пеларчи спит и видит, как бы решить вышеозначенную проблему, и это опять же срань собачья, ибо преследует он свою собственную выгоду, а Ксават цан Ревернух интересует его лишь в качестве приманки. Циничный расчет охотника-профессионала Но лучше худая помощь, чем никакой. Они договорились встретиться в Рифале, чтобы обсудить детали охоты.
Ксават бросил взгляд на южный горизонт, оконтуренный голубоватой каймой тени. Издали не страшно и совсем не впечатляет, а вблизидревний горный хребет, протянувшийся от одного края материка до другого. Тварь, которая выползла из этих гор, рыщет неведомо где и в любой момент может прийти по его душу (и в переносном смысле, и в буквальном), но он эту тварь снова перехитрит.
По прибытии в Рифал прежде всего следовало совершить ритуальное жертвоприношение. Полтора года назад, когда Миури сказала об этом впервые да еще упомянула вскользь о мясе, Ник испытал оторопь: значит, они будут приносить кровавые жертвы? С кем он связался?
Вскоре выяснилось, что «жертвенное мясо»это куриная печенка, а его, Ника, обязанность заключается в том, чтобы таскать за жрицей большую корзину с субпродуктами. На радостях, что все оказалось не так страшно, как он навоображал, он в тот раз даже веса тяжеленной корзины почти не почувствовал.
От самой лавки мясника их сопровождали кошки. Сперва три-четырескользили по сторонам, словно грациозные целеустремленные тени, потом их стало больше, а к храмовой площади Миури и Ник подошли в сопровождении целой кошачьей армии. Открыв корзину, Миури стала угощать народ Лунноглазой отварной куриной печенкой.
На следующий день они пошли в местное отделение регистрации статуса, где Нику оформили полугражданство; в качестве поручителей записали Лунноглазую Госпожу и сестру Миури из ордена Лунноглазой.
Разве потустороннее существо может быть поручителем в таком деле? спросил Ник, когда формальности были завершены и они отправились в дешевое кафе (самая обыкновенная «стекляшка», пристроенная к кирпичному дому).
Почему же нет, если она богиня?
Но ведь она мистическое существо, как бы нереальное по-настоящему
Атеистическое воспитание нет-нет, да и давало о себе знать, хотя Ник уже успел кое-что увидеть собственными глазами.
Лунноглазая более реальна, чем ты или я, серьезно возразила Миури.
Она не обидится?
На твои слова? Нет, не бойся. Ты ведь не обижал ее народ, а это для нее главное.
Его мысли приняли новое направление:
Это кафе совсем как на нашей Земле. Я имею в виду, сама стеклянная пристройка, особенно снаружи. Как будто свернул за уголи оказался на московской улице.
А что тебя удивляет? усмехнулась Миури. Здесь много переселенцев из вашего мира, и они принесли с собой свои вкусы. Наверное, архитектор, который спроектировал кафе, был твоим соотечественником.
Логично. А ему в голову не пришло. Миури соображала быстро, всякие загадки и ребусы для нее были, как школьная таблица умножения. Впрочем, она не подчеркивала свое интеллектуальное превосходство, обращалась с Ником дипломатично и мягкочего, наверное, и следует ожидать от жрицы богини-кошки. Он понимал, что ему повезло, но радости не испытывал, и дело тут было вовсе не в Миури. Способность радоваться то ли без остатка вымерзла в нем той бесконечной зимой в Москве, то ли он потерял ее еще раньше, когда «началось».
«Беженец из горячей точки на территории бывшего СССР»так назывался его социальный статус до того, как он очутился в качестве иммигранта в Иллихейской Империи. Воспоминания, рваные и болезненные, плавали в одном из загерметизированных отсеков памяти, словно постепенно размокающие предметы в трюме затопленного корабля.
Весенний вечер, начало сумерек. В комнатах тревожный беспорядокродители готовятся к отъезду и не могут решить, что взять с собой, а что бросить (Берсеневы жили в малометражной двухкомнатной квартире, и вот что странно: ему никак не удается мысленно увидеть обстановку во всех подробностях, детали размыты, словно та жизнь приснилась). Что-то назревает, и хорошо бы уехать поскорее, но Ник заканчивает десятый класспусть сначала сдаст экзамены и получит аттестат.
Мама испуганным полушепотом предупреждает, чтобы он осторожней ходил по улицам, могут избить или сделать что-нибудь похуже. Или даже убить. Да он и сам это понимает. Несмотря на загар, внешность у него типично европейская, голубые глаза, русые волосыза местного никак не сойдешь. Смуглые чернявые одноклассники нередко его бьют, и в школе, и по дороге домой, но он не хочет лишний раз пугать родителей и делает вид, что все в порядке.
Он просыпается посреди ночи от грохота и звона. Темно, с улицы доносятся громкие возбужденные голоса, тянет сильным сквозняком. Кто-то включил свет: на полу под чернеющим окном поблескивает россыпь осколков.
Мама плачет. Отец ругается матом и хочет пойти разобраться, но мама его не пускает, а снаруживыкрики на чужом языке и новые стеклянные взрывы.
Отец вернулся домой, держась за стенку, лицо страшное, лиловое, распухшее, рубашка залита кровью. А Ник писал утром экзаменационную контрольную по алгебре, послезавтра должны сказать оценки.
Он помогает отцу дойти до дивана, хотя сам охвачен дрожью и противной парализующей слабостью. Вызвали «Скорую», но она так и не приехала. Контрольную Ник написал на «четыре», а отец прожил еще несколько дней.
«Люба, уезжай с пацаном. Его разбитые почерневшие губы шевелятся с трудом, голос кажется незнакомым. Это не люди, это зверье Уезжайте в Москву. Раз они это допустили, они должны позаботиться о тех, кому придется отсюда уехать»
После того как он умер, мама и Ник уехали, бросив квартиру. С собой взяли три сумки и рюкзак. Аттестат Ник так и не получил.
Грязный, битком набитый плацкартный вагон, а потом Москванастоящий шок для мальчишки из азиатского города, массированный удар сразу по всем каналам восприятия. Ник, разумеется, смотрел телевизор, вдобавок много читал, но все равно не был готов к этому размаху, к этим огромным многоэтажным зданиям, к широченным улицам и мостам, по которым сплошным потоком мчатся сверкающие машины. Почему-то все это запомнилось ему в коричневатых тонахсепия, как на тонированных фотографиях, а было ли оно таким на самом деле, теперь уже не выяснить. И еще запомнился ни на минуту не смолкающий рев столицы. Ему казалось, что он попал в инопланетный город, и, хотя положение у них с мамой было отчаянное, он испытывал восторг вначале, пока не обнаружилось, что никаких перспектив у них нет.
Палаточный лагерь в Подмосковье. Таких, как они, много. Постоянные разговоры о том, что скоронадо еще чуть-чуть подождатьих обеспечат новым жильем и работой. И постоянное ощущение голода, потому что есть почти нечего.
У мамы сердечный приступ, на медицинскую помощь рассчитывать не приходится, но среди беженцев-соседей есть бывший врач, он показывает, как делать массаж сердца. Умерла она после второго приступа, когда их лагерь разгромили люди в черных масках.
Кто-то из высокопоставленных чиновников распорядился убрать «это безобразие»и убрали. Палатки и остальное барахло стащили в кучу, облили бензином и подожгли. Случилось это осенью, а в каком месяценеизвестно: листва на деревьях уже пожелтела, но еще не облетела, и картошку на близлежащем поле студенты уже собрали. Раньше можно было воровать картошку, а студенты, которых это нисколько не волновалоподневольная рабочая силаиногда делились с обитателями палаток тощими ломтиками хлеба из столовой.
С какой тоской смотрела на него мама, задыхающаяся, с мокрым побелевшим лицом Он делал массаж, как научил тот врач, но это не помогло. Потом глаза у нее закатились, она перестала хрипеть и задыхаться. Ник сидел около нее в оцепенении, не реагируя ни на крики, ни на беготню, ни на громадный костер, пожирающий сваленные в кучу вещи.
Из ступора его вывел обжигающе-болезненный удар по плечу. Один из омоновцев стукнул дубинкойвидимо, для порядка. Вскочив, Ник бросился на рослого парня в камуфляже и сразу получил ботинком в живот. Это было почти проявление гуманности: физические ощущения ненадолго заглушили нестерпимую душевную боль.
Глаза в прорезях маски запомнились ему хорошо, как на стоп-кадре. Нет, ничего особенного, ничего злодейского: просто глаза человека, которому все по хер, потому что он выполняет Приказ.
Трупы омоновцы забрали с собой, а живым велели отсюда проваливать, и тогда начались скитания Ника по зимней Москве.
Ледяное серое небо. Рейды по необъятным улицам, от урны к урневдруг там есть пустые бутылки. Поиски еды на помойках. Ночевки в подземных переходах и темных выстуженных подъездах. Иногда его били. Кожа на лице обветрилась и потрескалась, кисти рук стали небесно-серыми от въевшейся грязи.
Он все время был один, словно его ограждала от остального мира хрупкая стеклянная оболочка, которая от ударов разбивалась, но потом опять в два счета восстанавливалась. От голода кружилась голова, и все выглядело зыбким, как фрагменты сна, к этому он привык.
Он не хотел вливаться в сообщество бомжей, вместо этого решил покончить с собой, но день за днем откладывал. Завтра. Видимо, какие-то остатки инстинкта самосохранения у него еще работали. Завтра или послезавтра он пойдет на один из циклопических мостов, которые изгибаются пологими арками над стылой свинцовой водой, до сих пор не замерзшей, и оттуда бросится вниз. Эта мысль придавала ему сил.
Однажды попалось на глаза объявление на столбе: «Эмиграционная служба. Выезд за рубеж, трудоустройство. Канада. Австралия. Бесплатная помощь беженцам из стран СНГ».
Ник оторвал квадратик с телефоном, накопил денег на жетон и позвонил. Речь у него была грамотная, но за последние месяцы он отвык разговаривать, запинался, однако на том конце его выслушали и сказали адрес.
Офис находился в одном из окраинных районов, недалеко от Кольцевой дороги, в обшарпанном строеньице, спрятанном в дебрях похожих друг на друга многоэтажек. То ли бывший склад, то ли бывшая прачечная. Подозрительная контора, подозрительные люди, подозрительные перспективы. Ничего хорошего Ник не ожидал. Вполне вероятно, что его продадут и порежут на органы для трансплантации (хорошо, если под наркозом). Или отправят на кокаиновые плантации в Южную Америку. Или что-нибудь еще в этом роде. В общем, так или иначе прикончат. Ему было все равно.
Ему тогда хотелось только одного: чтобы это поскорее закончилось. Неважно, каким способом. В то же время он успел убедиться, что прыгнуть с моста ему слабопоследний предохранительный барьер в его сознании все еще оставался не взломанным.
Кабинет, обставленный с таким расчетом, чтобы при необходимости отсюда смотаться, без сожаления бросив безликую подержанную мебель и дешевый канцинвентарь. Стены выкрашены в неброский казенный цвет, окно в облезлой раме выходит на заснеженный дворик с мусорными контейнерами и гаражами. На заднем плане серая девятиэтажка, лучи послеполуденного солнца золотят ее окна и грязноватые сугробы.
Лиц Ник не запомнил. После короткого собеседования его посадили заполнять анкету, потом дали что-то вроде теста на интеллект. Иногда обменивались между собой фразами на незнакомом языке (он решил, что это или голландский, или португальский).
Больше всего Ник боялся, что он им «не подойдет» и его выгонят, но вместо этого его угостили кружкой теплого бульона и отвели в подвал.
Слабо освещенные комнатушки с низкими потолками, на полу повсюду маты вроде тех, что были в школьном спортзале. На этих матах сидит и лежит уйма народа: парни и девушки, в большинстве такие же, как он, оборванцы, но попадаются и прилично одетые. Все вялые, полусонные. Окошки под самым потолком наглухо заколочены досками. Дверь, за которой находится лестница наверх, тоже заперта.
Мелькнула мысль, что он влип, но Ник быстро успокоился. Какая для него разница, влип или нет?
Здесь, по крайней мере, не холодно. И есть туалетгрязный (при таком-то столпотворении!), зато с функционирующим водопроводом. И мягкие маты. Он давно отвык от такого комфорта.
Ник отыскал свободное место и пристроился на краю мата. Чувствовал он себя вяло, как и все остальные. Клонило в сон. В бульон подмешали снотворное?.. Почти согревшийся и почти сытый, он задремал, а проснулся оттого, что вокруг что-то происходило.
Рослые загорелые мужчины в расшитых затейливым орнаментом безрукавках и штанах с оттопыривающимися накладными карманами заходили в комнату, кого-нибудь хваталиодин под мышки, другой за ногии бегом утаскивали, потом возвращались за следующим. Действовали они ловко и без церемоний, но не грубо, и походили скорее на санитаров или пожарных, чем на бандитов. В тусклом свете пыльной лампочки их лица и мускулистые руки блестели от пота, золотилась вышивка на одежде.
Скоро дошла очередь и до Ника. Когда его подхватили, один из мужчин вполголоса, с сильным акцентом, произнес:
Закрой глаза.
Несмотря на совет (дельный, как выяснилось чуть позже), Ник подсматривал, и в том помещении, куда его перенесли, увидел клубящееся над полом облако в радужных переливах. В это облако его и швырнули.
Мгновенное ощущение невесомости. Дыхание перехватило. Так и не успев по-настоящему испугаться, он упал на мягкую поверхность, спружинившую как хороший матрас. В глаза ударил слепящий свет солнца, сияющего в зените, посреди голубого летнего неба Он потерял сознание.
В первые дни он был полностью дезориентирован, выбит из реальности. Нормальная реакция, как ему потом сказали. Когда переезжаешь из одного часового пояса в другой, для организма это стресс, что уж говорить о перемещении в чужой пространственно-временной континуум!
Впрочем, поначалу он думал, что находится то ли в Австралии, то ли в Южной Америке, и остальные тоже так думали. Ник удивлялся, что совсем не помнит, как его сюда привезли, а насчет радужного облака решил, что оно приснилось, разум использовал все доступные лазейки для защиты от необъяснимого.
Городок назывался Нойосса. Перевалочный пункт для иммигрантов. Длинные постройки из цветного кирпича, внутри залы с рядами кроватей и тумбочек, как в больничных палатах. Полы устланы золотисто-желтыми циновками, изголовья кроватей сделаны в виде нависающих раковин из полупрозрачного голубоватого минерала. Говорили, что минерал этот обладает целебными свойствами.
Кормили сытно и вкусногустым супом, лепешками, напоминающими лаваш, тушеными овощами с мясом, фруктами. Спиртного не было, но Ник из-за этого не мучился, как некоторые из его соседей по палате. Иногда угощали горячим напитком шоколадно-коричневого цвета, похожим на кофе, в который добавили пряностей; потом кто-то объяснил, что это и есть кофе, только здешний, по местному рецепту.
Можно было хоть каждый день купаться в бассейне с теплой водой, и одежду выдали новую, чистую. Поначалу Ника смущало то, что и рубашка, и штаны покрыты узорчатой вышивкойон ведь не артист какой-нибудь и не девчонка, но потом привык и вдобавок убедился, что здесь все так одеваются: видимо, для латиноамериканцев это обычный стиль.