На такой случай должен быть план, но никакого плана у меня не было. Что делал бы, например, вон тот мальчишка, если бы не цеплялся так трогательно за руку мамы, а убежал из дома? Оторвался бы от своей веточки и улетел по ветру, как осенний лист?
Скорее всего, он точно так же пялился бы в своё отражение в какой-нибудь витрине и думал: «О Господи, я на самом деле сделал это! А ведь я только собирался пошутить», и «А что же дальше?» Топтался бы на месте, послюнявив пальцы и боясь перевернуть страницу своей жизни, перещёлкнуть слайд.
Я бы, например, хотела себе собственную ферму. Да пусть даже маленький домик, где будут жить обиженные дети. Нечто вроде общества, я слышала, в городах такие популярны. Общества обиженных детей, где им будут выдавать дозировано заботу. Где всё внимание будет сосредоточенно только на них. Я бы назвала его «Детская тёплая ферма». И место нужно выбрать какое-нибудь тёплое, чтобы детишки не знали, что такое выбираться из промёрзшего за ночь сена. Чтобы они могли в любой момент выйти из дома и купаться в море.
Я увидела, как размякло отражение в витрине. Будто размокший в пакете хлеб. Губы расплылись, как масло на горячей сковородке. Окошечко открылось, выглянула продавщица; несмотря на усыпанное следами угрей лицо и ярко-фиолетовый цвет волос, под которым угадывалась замазанная седина, она была довольно милой.
Голодная? спросила она меня. Хочешь, квасу налью?
Я отказалась.
Решено! Отправлюсь путешествовать в поисках места, где лучше всего будет смотреться моя ферма. Буду ехать всё время на юг и немножечко на запад, прыгать с автобуса на автобус и подрабатывать чем придётся во встречных городах. У родителей была книжица о беспечном путешественнике, который пробирался по Америке автостопом на какой-то музыкальный фестиваль. На этой книге даже не было обложки, так что я так никогда и не узнала, как она называется и кто автор. Не то, чтобы мне она так нравилась, просто она не нравилась родителям, и среди книг в пафосных обложках, с неразрезанными страницами и служащими как дополнение к книжному шкафу в гостиной она совершенно не смотрелась. И, должно быть, воспринималась мной как что-то, оказавшееся в моём мире так же противоестественно, как соринка в глазу. Я прочла её четыре раза, каждый раз живо воображая места, где побывал странник, и людей, которые делились с ним добротой.
Всё лучше, чем красть велосипед и возвращаться к родителям, для которых ты лишь цыплёнок из выводка.
А через десять минут я уже, налегая на педали, неслась на краденном велосипеде по направлению к дороге, которой мы со Славецом прикатили сюда нынче утром.
И на выезде из города, там, где в окружении двухэтажных домишек, построенных как попало, и брошенных автомобилей дорога разливалась, готовясь устремиться в поля, столкнулась с необычной процессией.
Столкнулась в самом прямом смысле. Вдруг увидела перед собой радиаторную решётку и значок «W», похожий на улыбку чеширского кота, который целился мне прямо в нос. Мы обогнули препятствие с разных сторон: я слева, а велосипед, потеряв седока и бешено вихляя, справа.
Тпру! услышала я, и процессия остановилась. Я лежала в пыли около автобуса. За ним маячила запряжённая лошадью телега, а за ней ещё одна.
Откуда-то появилась девушка, а с нейласковые прикосновения и взволнованный щебет. Помогла мне сесть и спросила:
Не ушиблась?
В носу противно хлюпало, кажется, оттуда вот-вот хлынет кровь. Стоя за моей спиной, девушка ощупала шею и затылок, которые и вправду болели. Её лицо виделось мне снизу невыразимо красивым. У неё была рыжая коса толщиной с мою руку, крошки с обеда в уголках рта, заспанные глаза и потрясающая, чуть смещённая вправо ямочка на подбородке. Когда смотришь на кого-то снизу вверх, все крошечные недостатки выплывают наружу, но здесь они казались очень милыми.
Из окна автобуса высунулось голова мужчины с растрёпанными волосами. В отличие от лица девушки, это лицо показалось мне одним сплошным недостатком.
Мель? спросил мужчина таким же тоном, каким мог спросить: «Ель?» или «Гель?»
Всего лишь местное население, ответил другой мужской голос. Хлопнула дверь автобуса.
Бедная, сказала девушка.
На ней было весьма потрёпанное жёлтое платье с приспущенными плечиками. При виде снизу казалось, будто она натянула на себя резиновую хозяйственную перчатку. И это тоже было очень мило.
Вы цыгане? спрашиваю я.
В старом, заброшенном амбаре неподалёку от нашей фермы жили цыгане. Их чёрных, будто только что выкопанных из земли, детишек можно было обнаружить на кукурузном поле или среди подсолнухов. В ведении тех цыган был старинный, ещё довоенный додж, отчаянно чадящий и как будто готовый вот-вот взорваться, несколько гитар, да бродячие собаки, которые крутились вокруг потому, что цыгане никогда не мыли после еды руки. На этих руках долгое время сохранялся жир сворованной с ближайшей фермы и зажаренной на костре курицы или индюшки. Жили до тех пор, пока этот амбар не сгорел вместе со всеми, кто там был. Не знаю, принимал ли участие в этом «несоблюдении техники безопасности» кто-либо из нашей семьи, но пан Славец принимал. Я видела, как рано утром после пожара, ещё до приезда полиции, он отгонял чадящий додж к себе в гараж. Надеюсь, что нет. Я не знаю, сгорели ли их чернявые детишки или ушли под землю сусличьими норами, но в кукурузе я их больше не встречала.
Мы испанцы, ответила девушка, действительно, с ощутимым акцентом.
Мы русские, гордо ответил голубоглазый мужчина со светлыми волосами, доставая из кювета велосипед. Судя по всему, железный конь совершенно не пострадал.
Недавно из Ливии, сказал страшный бородатый араб, который неведомо каким образом оказался рядом с рыжей девушкой.
Бродяги, заключил владелец растрёпанной головы, и поправил съехавшие очки.
Вроде бременских музыкантов? спросила я, разглядывая колоритный квартет.
В сопровождееении оркееестра мартыыыышек, подражая басу профессионального певца, пропел лохматый мужчина в очках, и они с девушкой расхохотались.
Смех его мне понравился. Откровенно говоря, никогда ещё я не слышала столь открытого смеха. Но от мысли о цыганах так поспешно отказываться я не стала. Я ещё никогда не видела столь неряшливо одетых людей.
Вдруг проснулось и стало точить когти о моё сердце чувство дежавю. Я стала усиленно вспоминать, какую сказку всё это напоминает. Нет, то, что меня сбила машина, не сказка, а скорее, суровая реальность. Но вот от этой компании так и веет потрёпанными книжками с картинками.
Конечно, про оркестр мартышек я не поверила. И очень зря, потому как из дальнего фургона раздались их крики. Мол, чего стоим? И где наши бананы? Я сразу поняла, что это и есть мартышки, так как никто на сельскохозяйственном рынке такие крики издавать не мог. А на сельскохозяйственном рынке было всё, что мог бы возить простой обыватель в запряжённой лошадью телеге.
Вроде всё в порядке, девушка завершила свои изыскания в моих волосах (она не нашла там даже шишки; я действительно почти не ушиблась, а кровь в носу появилась скорее от испуга) и дружелюбно спросила. Куда ты так спешила?
Я пролепетала что-то про дом.
Ты здесь живёшь? обрадовано воскликнула девушка. Может быть, расскажешь нам, где здесь собирается народ? Любит гулять и, знаешь, веселиться.
Единственное, что пришло мне в голову, это сказать про сельскохозяйственную ярмарку. Там всегда полно народу и, кроме того, много всякой скотины. Насчёт веселья ну, я порядочно веселилась там в детстве.
Рыжая девушка сообщила, что любит животных.
Мы даже возим нескольких с собой, доверительно сообщила она мне. Хотя ярмаркане совсем подходящее место для таких, как мы, но я туда обязательно схожу. Спасибо тебе!
Твой велосипед в порядке, заметил русский мужчина. Он поставил железного коня на дыбы и посмотрел, не расшаталось ли переднее колесо. В следующий раз смотри на дорогу.
Что ж, приятно было встретиться, сказал мужчина в очках. По его жизнерадостной улыбке было видно, что он уже забыл, при каких обстоятельствах мы вообще встретились. Все на борт! Двери закрываются.
Араб ничего не сказал.
Девушка достала откуда-то и вручила мне карамель на палочке. И я, как маленькая девочка, сунула её под язык.
Конечно, о том, чтобы ехать домой, никакой речи быть не могло. Как только караван проследовал мимо, я развернулась и, налегая на педали, понеслась следом.
Мне до ужаса хотелось знать, что это за люди (тогда ещё никакой надписи про труппу на борту автобуса не было и в помине; да и был он не синего, а ободрано-зелёного цвета) и зачем им понадобились народные гуляния. Автобус оставлял за собой клубы пыли, ехал как попало, и переругивался по этому поводу со встречными автомобилями, а в открытом его заду, там, где стёкол не было и в помине, сквозь пыль и солнечный свет мерещились сокровища жаркой Аравии, испанское море и русские, заваленные снегом, домишки. Если они на самом деле везут все эти миражи в кузове, я просто обязана взглянуть на них!
Чем ближе к городскому центру, тем больше попадалось велосипедистов. Если утром было очень холодно, то сейчас, к полудню, погода разогнала наконец-то свой дизель и наполнила город жизнерадостными людьми в рубашках и лёгких куртках. Своего железного коня подо мной пока никто не опознал.
Площадь для гуляний здесь и правда имелась. Такая же пыльная, как и всё остальное; мне захотелось хорошенько выбить её, словно большой выцветший ковёр, и повесить проветриваться. Главной достопримечательностью на ней был старинный театр с разрисованными граффити стенами. Он был похож на огромную угловатую человеческую голову, и в сочетании с площадью напоминал старуху, прихлёбывающую с блюдца молоко заросших грязью луж. Я заметила нескольких мальчишек и одного старика, куда-то направляющихся с удочками на плечах, и удивилась: что они могут наловить в городских канавах? Но потом вспомнила, что где-то здесь должен быть приток Одры.
Караван тем временем располагался среди рекламных столбов, заклеенных афишами снизу доверху. Рыжеволосая девушка соскочила с повозки, чтобы заклеить бумажную бахрому, похожую на обросшее илом морское дно, новеньким плакатом. Я стояла поодаль и старалась не привлекать внимания своих новоиспечённых знакомых. Нелегко спрятаться среди ничего, но, кажется, мне удалось.
Лохматый тип выскочил из автобуса, едва не потерял очки, заорал что-то про космонавтов, впервые ступивших на поверхность новой звезды, и я решила, что он сумасшедший. На талии его болтались широкие брюки на лямках, из-под которых торчала застёгнутая всего на две пуговицы рубашка с короткими рукавами. Он оттянул лямки пальцами, пустился в пляс, вращаясь вокруг своей оси и каждую секунду подпрыгивая всё выше. На босых пятках сверкали солнечные зайчики, так что, казалось, солнце танцевало вместе с ним.
Водитель курил, девушка с ироничной улыбкой смотрела на лохматого.
Прислонив велосипед к какой-то скамейке, бочком я подкралась к афише и застыла, открыв рот. «Бродячий цирк в вашем городе! было там напечатано, Единственное выступление!»
И ниже приписка от руки чёрным фломастером, такая мелкая, что я еле разглядела: «Единственные выступления только сегодня и завтра в шесть часов, а послезавтрав половину первого!»
Цирк! Настоящий! В шесть часов!..
Я поискала глазами часы и нашла их на невзрачном здании напротив театра. Почти три. Дома наверняка все сходят с ума. Но я просто не могу бросить на произвол судьбы этих милых иностранцев, за которых я теперь (после того, как чуть не сбила их на въезде в город) чувствовала некоторую ответственность. Вдруг у них останутся плохие впечатления о поляках? Правда, тот лохматый и сам вроде как поляк, разговаривал без акцента, но кто их знает, безумных людей, можно ли их отнести к какой-то народности.
Я решила во что бы то ни стало дождаться выступления. Расщедрилась себе на мороженое и кулёк орешков в глазури. Подумала, и сходила ещё и за гамбургером. Есть хотелось безумно.
Скамейка подставила нагретую спинку, обняла подлокотником, оставляя на локте краску. Но усидеть я сумела ровно до того момента, пока не закончился гамбургер. Остаток мороженого остался на корм солнечным лучам, а я подкрадывалась к лошадям, которые мирно укорачивали на ближайшей лужайке и без того постриженную траву. Один из тяжеловозов прихрамывал на заднюю ногу.
За этим занятием меня застал лохматый.
Что ты здесь делаешь? спросил он, вырулив из-за декоративной ивы. Несмотря на позднюю осень, ивы здесь держались молодцами и не расставались со своим жёлто-коричневым нарядом.
Лошади.
Да, это так они называются.
Мужчина выглядел как довольный успехами отпрыска, не важно в чёмв работе или учёбеотец.
Я показала на копыта тяжеловоза.
Их давно пора уже переподковать. Вон тот вообще остался без одной задней подковы, а передняя правая держится на одном гвозде.
То-то я думал, чего он хромает. А ты не разбираешься в машинах? У Кости стучит двигатель, и
Меня разозлила его легкомысленность, и вместо того чтобы пропасть с глаз долой, я храбро бросилась в наступление.
Никаких шуток! Если хотите уехать куда-то ещё и не хотите неприятностей по дороге, вам нужно найти кузнеца.
Чуть поостыв, я прибавила:
В машинах, кстати, я тоже немного разбираюсь. У моего отца додж часто ломается. Если снимите решётку и открутите пару болтов, смогу посмотреть.
Он подходит ближе, чтобы разглядеть мои кисти, качает головой и уважительно говорит:
У тебя сильные руки.
Я работала на ферме.
Правда?
Что-то приводит его в восторг, и большие пальцы снова оттягивают лямки штанов. Я думаю, что к этому наряду ему пошла бы шляпа, чтобы запихать туда шевелюру. У мужчины узкое загорелое лицо, в уголках глаз, там, где из-за очков загара поменьше, притаились веснушки. На подбородке светлый пушок, напоминающий пушок на шляпке гриба-маховика. Губы, кажется, командовали всеми прочими лицевыми мышцами, следом за их движением лицо преображалось то в шутливую гримасу, то в гордую и немного снобистскую маску, то во что-нибудь ещё, и за минуту таких выражений сменилось с десяток.
Физический трудэто то, что нужно! казалось, что он вот-вот захлебнётся восторгом, и я с трудом удерживалась от того, чтобы постучать ему по спине. Мы самые страшные бездельники, которых только может выносить земля. Мы ничего не производим, быть может, где-то в Советском Союзе простаивает заводпотому, что мы на нём не работаем.
Вы забавный, сказала я, совершенно опешив от такого монолога.
Уж, какой есть, сказал мужчина и поклонился. Меня зовут Аксель. Я артист.
Да, шляпа бы ему не помешалачтобы можно было снимать её при знакомстве. А ещё не мешало бы заштопать дыру на брюках, на бедретам начинает расходиться шов.
Я сказала ему об этом.
В самом деле? мой новый знакомый застыл в неудобной позе, словно испугался, что привычка делать резкие движения сыграет с ним злую шутку вот прямо сейчас. Рассмеялся всей нелепости своего положения. Думаю, сегодня я буду к зрителям лицом. Мне хочется выступить именно в этих штанах! Будешь на нашем представлении? Веди с собой подружек! У нас можно кататься на лошадях.
Лучше бы их переподковать, напомнила я.
А! сказал Аксель и хлопнул себя по лбу. Обязательно займёмся.
Он пошёл прочь, ступая по траве босыми ногами и ввинчивая в небо какую-то мелодию, и я уверена, что от лошадей и бедных их копыт в его голове не осталось следа уже на второй ноте.
Конечно, мне ужасно хотелось посмотреть на выступление, но очень хотелось спать. Я и так знала, что выступят они восхитительно и очаруют меня до глубины души.
Прятаться в похожих на сарай небольших сооружениях, пусть даже на колёсах, мне не привыкать. Засыпать в них тоже не привыкать, более того, стоит мне оказаться в каком-нибудь сарае, особенно если в нём присутствует запах сена, мои веки начинают слипаться как бы сами собой.
Мартышки не стали устраивать при виде меня истерику, а наблюдали из дальнего угла клетки, словно маленькие дети, положив пальцы в рот (правда, не себе, а друг другу). Здесь оказался террариум со змеями, на крышке которого отпечатались следы кошачьих лап: видно, наблюдать за ползучими гадамилюбимое развлечение местных кошек.
Конечно, я заснула и тут. Даже не услышала, как началось и закончилось представление. А когда проснулась, в городе была глубокая ночь.
Нет, ещё дальше от дома меня не увезли. Я выбралась наружу, потрогала, высунув из сандалия ногу, разомлевшую от вчерашнего дневного солнца траву. И пошла туда, где слышался перестук копыт и тихое конское фырчанье.