Металл, почерневшие гвозди, брошенные ножи и кусочки металла прилетели к посоху и прилипли к нему.
Посох воды был с шариком воды в круге. Харуто отпрянул от хассяку, пока тот метался, поднимаясь на ноги.
Я не буду больше мягким с тобой, прорычал он ёкаю, сел на корточки, готовый напасть. Проблема с такими ёкаями была в том, что они не уставали, и раны на теле не останавливали их. Убийство тела только отправит их на поиски нового недавно умершего тела. Его нужно было упокоить.
Хассяку снова напал, и в этот раз Харуто шагнул к нему, нанес удары посохом, каждый раз отталкивая духа, брызги крови падали на снег. Он вонзил посох в землю.
Вода, сфера воды на конце посоха стала больше, капли потекли по металлическому посоху и замерзли на снегу на земле.
Харуто вытащил последний посох, этот был с кусочком коры в круге.
Хассяку шагнул к нему, мотая головой, сплевывая кровь. Харуто нырнул, развернул посох и ударил им по виску хассяку, ёкай покатился по снегу и пеплу, оказался в центре других четырех посохов.
Дерево, сказал он, отпрянул на шаг и вонзил посох в землю, такой уставший, что чуть не промазал. Корни потянулись из дерева ближайших балок, обвили посох, поднялись по нему.
Харуто отшатнулся и рухнул на обгоревшую балку, застонал, кривясь от боли.
Это задержит тебя на пару минут, сказал он. Харуто глубоко вдохнул и выдохнул. Он посмотрел на ноющую руку и вытащил кривой ноготь из кровоточащей раны.
Хассяку медленно встал и бросился на него, врезался в невидимый барьер, созданный пятью ритуальными посохами, отлетел и рухнул на землю, покрытую пеплом и снега. Он поднялся снова и убежал от Харуто, врезался в барьер снова и рухнул на спину. Харуто сел на кусок балки и смотрел, как ёкай отлетает от барьера несколько раз, пока он не перестал пытаться сбежать и потянулся к посоху земли. Полетели искры, и он отдернул когти, воя от боли.
Он знал, что был в ловушке. Такие ёкаи не были глупыми. В них почти ничего не осталось от изначальных людей, да, но все же немного было. Где-то глубоко во всех ёкаях был люди, какими они были раньше. Хассяку были типом мононоке, несчастными ёкаями. Харуто упрекнул себя за мысль. Нет, не несчастными. Трагичными. Они заслуживали сострадания, не жалости.
Хассяку ходил в невидимой клетке, рыча, как зверь, сотня ран на груди, спине и руках сочилась кровью. Черные вены на его шее пульсировали. Шелк клочками свисал с его плеч, тянулся из хакама. Харуто смотрел и готовился к грядущему. К тому, что ему нужно было сделать.
Шики выбралась из его порванного кимоно и села на его плече. Она чирикнула, как птица. Глаза были большими и белыми, как вареный рис.
Я готовлюсь, сказал Харуто.
Шики чирикнула.
Да, конечно, я ленюсь, Харуто вскинул руки. Хочешь сделать это?
Шики чирикнула.
Не думаю, Харуто вздохнул, склонился и вскочил на ноги. Лучше покончить с этим, пока благословения не рассеялись.
Он подошел к барьеру.
Оморецу, сказал он, произнося имя своего покровителя-шинигами. Я служу от твоего имени. Я служу вместо тебя. С твоим благословением я несу покой умершим.
Харуто глубоко вдохнул.
Будет больно, он прошел сквозь барьер в клетку хассяку.
Ёкай бросился к нему, и Харуто прошел без оружия к нему. Ёкай врезался, впился когтями в его плоть, в его грудь. Дух кричал так громко, что кровь текла из ушей Харуто. Харуто стиснул зубы, зарычал и прижал ладонь ко лбу хассяку, а другуюнад его сердцем. А потом прокричал в лицо духа:
Я именую тебя Тян Мен.
Хассяку запнулся, убрал когти из плоти Харуто и опустил руки по бокам. Он все еще кричал, открыв рот невозможно широко, из губ текла кровь, зубы торчали изо рта.
Я именую тебя Тян Мен, повторил Харуто, шипя от боли. Сын Гуан Мена. Учитель в академии Хэйва, он закашлялся, ощутил кровь. Я именую тебя Тян Мен, горюющий, убитый, он вдохнул и закричал в пасть воющего духа. Я именую тебя Тян Мен!
Крик утих, рот хассяку медленно закрылся. Он отшатнулся на шаг, и Харуто рухнул на колено перед хассяку. Его кимоно было изорвано, в крови. Ему было плохо от боли, но он встал на ноги и повернулся к ёкаю. Глаза хассяку медленно прояснились, тьма сменилась темно-карими, как у Гуана, глазами человека.
Тян медленно поднял ладони, посмотрел на черные когти. Он коснулся своего пострадавшего рта, жутких зубов, торчащих из десен. Он посмотрел на кровоточащие раны на своей груди, раны, которые убили его. А потом посмотрел на Харуто.
Знаю, сказал Харуто. Он шагнул вперед и опустил ладонь на сердце Тяна. Больно, знаю. Желание местигорящий хлыст, который гонит тебя к жестокости. Отпусти его. Я понесу его. Я возьму твою боль, понесу бремя твоего горя. Отдай его мне, Тян, и я понесу твою месть к ее источнику. Отпусти ее, я понесу ее за тебя. Прошу, прими покой.
Тян пошатнулся. Глаза снова затуманились тьмой на миг, снова прояснились, и он открыл рот. Его кривые зубы вонзались в потрескавшиеся губы, раненый язык скользнул по ним, оставил кровь, но он смог произнести одно слово:
Онрё.
Харуто ощутил, как гнев затопил его, стер и утопил. Жажда мести была такой сильной, что затмила мысли, сделала небо маленьким, а солнцехолодным. Он принял это, и месть опустилась в его живот, обвила его сердце. Еще одна боль, которую придется нести.
Он был на коленях, но не помнил, как упал. Он охнул, встал и осмотрел на Тяна.
Я понесу это за тебя, сказал Харуто. А ты можешь отдыхать. Именем Оморецу я дарую тебе покой, Тян Мен, хассяку чуть склонил голову.
Харуто вытащил катану, направил ее в сторону.
Шики, дух спрыгнул с его тела в меч с хлопком, и клинок стал алым. Отдыхай, Харуто сжал Шики обеими руками и вонзил ее в сердце Тяна.
Глава 3
Ослепительный свет нового утра появился на востоке, когда Харуто вышел из обгоревших обломков академии Хэйва. Он нес тело Тяна, оторвал кусок своего кимоно, чтобы накрыть голову мужчины. Он не хотел, чтобы Гуан видел, как лицо его сына стало чудовищной маской хассяку. Старый поэт ждал, укутавшись в плащ, огонь трещал, отгоняя снег и холод. Он молчал, пока Харуто приближался, но глаза были красными и опухшими.
Харуто опустил тело на снег у костра, прошел вперед и рухнул у огня. Шики покачивалась на его плече, темная шерсть щекотала его щеку. Она свистела, прыгнула в огонь с хлопком, захватила пламя. Харуто хотел бы ощутить ее радость от такого простого действия, но знал лишь гнев и горе Тяна. Буря эмоций в нем терзала его, и он обещал себе не срываться на горюющем отце. Они сидели в тишине пару минут, никто не хотел говорить первым.
Было больно, сказал Гуан. Он взял кусок доски с земли и ткнул им костер. Глаза Шики в огне стали большими, и огонь поймал доску и забрал из рук Гуана.
Харуто рассмеялся.
Мне нужно новое кимоно, он потянул за изорванную ткань в крови. Кимоно едва держалось на плече, неровное и рваное, кровь засыхала. И от него начинало вонять.
Старый поэт улыбнулся от этого.
Ты меняешь их быстрее куртизанки.
Думаю, им веселее.
Они погрузились в неловкую тишину, а потом Гуан спросил:
Как раны?
Харуто пожал плечами.
Какие раны? он сдвинул обрывки кимоно, показал гладкую кожу без ран. Только засохшая кровь показывала, что прошел бой. Они быстро зажили. Ёкай не был достаточно старым, чтобы проклясть раны. Так могут редкие.
Они молчали, и Харуто стал искать трубку. Он похлопал по кимоно, проверил землю у костра, но не нашел ее. Он посмотрел на небо.
Как не стыдно, Нацуко, укорил он богиню потерянных вещей. Четвертая за год.
Гуан улыбнулся и стал рыться в сумке.
Еще одну потерял? он вытащил трубку, покрутил ее и отдал Харуто. Я спрятал эту, но видимо, для этого момента.
Трубка была красивой. Белое дерево, вырезанная из одной ветки. Она была короче, чем любил Харуто, но чаша была вырезана с узором из когтя дракона. Он провел пальцем по чешуе и когтю. Изысканная трубка, было даже почти обидно использовать ее. Почти.
Это будет стоить мне состояние, сказал Харуто, стал набивать трубку листьями.
Гуан рассмеялся.
Уверяю тебя, твои деньги были хорошо потрачены.
Гуан сидел в тишине, пока Харуто курил. Они не хотели начинать разговор, но оба знали, что это должно было произойти. Харуто взглянул на Гуана, увидел, что он глядел на огонь, а белые глаза Шики смотрели на него. Старый поэт поднял взгляд, и Харуто быстро отвернулся к участку снега. Когда он повернул голову, Гуан все еще смотрел. Они оба рассмеялись, но сдавленно.
Хорошо, хватит уклоняться, старик, сказал Гуан. Ты это сделал?
Да, Харуто выдохнул дым. Тян свободен. Я забрал его бремя и отправил его в Оморецу.
Гуан хмыкнул, рассеянно ковырял пальцем холодную землю, а потом сказал:
Хорошо. Хорошо, он встал и обошел костер. Когда он дошел до трупа Тяна, он склонился над ним и застонал. Сотни мелких ран покрывали его грудь, каждая застыла от крови. Черные вены тянулись по шее и плечу, по щеке. Плечи Гуана дрожали, слезы катились по щекам, капали на грудь Тяна. Харуто отвернулся и выдохнул дым.
Месть, да? спросил сдавленно Гуан.
Харуто бросил еще обломок доски в огонь, смотрел, как Шики бросилась на него, как волк на добычу.
Да.
Сколько у тебя времени?
Об этом Харуто не хотел говорить. Он забрал бремя Тяна и отправил его к Оморецу. Он освободил Тяна, но не отправил его дальше. Если Харуто сможет вовремя завершить месть Тяна, Оморецу направит Тяна дальше, и он переродится в новой жизни. Если Харуто не сможет отомстить вовремя, Тян вернется на землю и к Харуто. Тян захватит Харуто и выгонит его из тела или поглотит его дух. Все это будет неприятно и убьет его.
Сложно сказать, сказал Харуто. Пару недель, наверное. Он был юным. Сильным, но юным.
Тогда рассказывай, рявкнул Гуан. Кто это сделал? На кого мы охотимся? Кто убил моего сына?
Мы не охотимся, сказал Харуто. Я взял его бремя, Гуан. Оно теперь мое. Ты не обязан
Замолчи! Гуан протянул руку, замер, а потом коснулся Тяна. Он был моим сыном, старик. Моим сыном! Кто бы это ни был, они забрали у меня сына. Не смей говорить мне, что это не моя месть. Не смей говорить мне, что я не могу помочь с бременем моего сына. Не. Смей! он оглянулся, красные глаза были гневными и полными горя.
Харуто выдохнул дым. Шики выбралась из огня в облике духа, забралась на колени Харуто. Она закрыла глаза и тут же уснула. Гуан был прав, конечно. Харуто надеялся пощадить старого друга от бремени призрака его сына. Не настоящего призракаони были более редкими, чем ёкаи, и порой опаснее. Но Гуан знал, что означало для Харуто взять бремя ёкая, его неоконченное дело. Харуто не мог отдыхать. Чужие гнев и горе будут его мучить. Этой частью бремени он не мог поделиться.
Гуан вернулся к огню и сел, его колени хрустнули.
Так кто это?
Харуто обдумывал это, затягиваясь из трубки.
Онрё, повторил он единственное слово Тяна.
А? Я знаю это слово. Это кхм тип ёкая.
Самый редкий, сказал Харуто. Онрё часто были и самыми сильными, но он решил это не упоминать. Тян сказал только это. Онрё.
Все они?
Харуто вздохнул.
Надеюсь, нет, такое бремя мести будет ему не по силам, всем не по силам.
* * *
Когда солнце достигло пика, они похоронили тело Тяна. Копать замерзшую землю было тяжело, но это того стоило. Его душа пока что была упокоена, Харуто постарался, но Гуану нужно было похоронить сына. Ему нужно было попрощаться. Поздним утром они вышли с земель академии, уставшие и потные, хотя воздух был по-зимнему холодным. Харуто гадал, восстановит ли императрица Исэ Рьоко школу, или она позволит ей и деревне Сачи угаснуть, как многие другие в последние годы. Ее война с императором Идо Танакой перешла от жестокости к скрытым уловкам, но все еще пожирала почти все ее ресурсы, а строительство академии требовало затрат. Но это была не его проблема.
Они нашли еще тело в броске камнем от ворот, когда уходили. Это был старик, бледный и замерзший. У него было несколько ран: от меча, от огня и, похоже, от зубов. Кто-то умер жестокой смертью. Они не остановились, чтобы похоронить его.
Гуан первым прошел в таверну, потирая руки от холода. Снег усилился, и холод проникал сквозь их плащи с мехом. Харуто едва ощущал это, но он вырос во Впадине Неба, Сачи казалась ему тропическим раем. В таверне больше никого не было, жители явно еще были на работе. Он пошел за старым поэтом внутрь, опустил свои пустые ритуальные посохи у стены. Он рухнул перед столом у двери и сгорбился, как его старые мастера пытались выбить из него, сколько он себя помнил.
Вино и еду, сказал Гуан, устраиваясь у камина, вытягивая руки к огню.
Хозяин таверны с детским лицом поспешил к ним.
Готово?
Харуто не стал отвечать. Он сжался сильнее, улегся на пол, закрыв глаза.
Отдыха не было.
Что-то легкое и пушистое стукнуло его по лицу. Харуто открыл глаза, увидел Шики на своей груди, она нежно шлепала его пушистой рукой. Он застонал и сел, поднял духа за шкирку и опустил ее на ближайший столик.
Зверь! упрекнул он. Она хихикала.
Готово? снова спросил хозяин таверны.
Ясное дело! рявкнул Харуто. Я разобрался с вашим гадким ёкаем. Теперь принесите нам еды.
Мужчина быстро и тихо ушел в таверну. Харуто надеялся, что он накормит их, и быстро. Гуан смотрел на него задумчиво.
Я извинюсь, когда он вернется, сказал Харуто и лег.
Но отдых не приходил. Он ненадолго задремал, но это не успокоило его. Жуткие бесформенные картинки мелькали в его разуме.
Они поели, и вернулся Нобу, судья. Харуто ощущал себя уже немного лучше после еды, но гнев все еще кипел под поверхностью, словно гейзер, готовый вырваться. Но это был не его гнев. Это был гнев Тяна. Это был гнев мстительного духа, крутился в его груди, впивался когтями изнутри, и ему было все равно, кому вредить.
Нобу бросил кошелек на стол и низко поклонился на четвереньках. Он побывал в Хэйве и подтвердил, что вой прекратился, а Хары Чинами нигде не было видно. Харуто решил, что не было смысла исправлять дурака.
У вас есть кимоно? спросил Харуто. Я свое испортил.
Судья снова поклонился.
У нас есть мужчины вашего размера в деревне. Вам принесут кимоно немедленно, мастер оммедзи.
Чье-то кимоно было лучше, чем ничего. Он надеялся, что у прошлого хозяина не было вшей.
А храм? В Сачи есть храм?
Конечно, сказал Нобу. Дальше по главной дороге, слева храм звезд. Он маленький, он виновато развел руками.
Харуто закатил глаза.
Мне нужен настоящий храм. Храм богам.
Нобу скривился.
У Таки храм Нацуко в его доме.
Этого было мало. Ему нужен был правильный храм, чтобы благословить ритуальные посохи, или они будут бесполезными в следующую встречу с ёкаем. Он вздохнул и зажал переносицу.
Где ближайший храм богов? спросил Гуан. Он устроился за столом с Харуто, выглядел намного лучше после еды. Его щеки уже стали румяными, а в голосе стал проступать привычный юмор.
Нобу еще раз поклонился.
Миназури в паре дней на юг. Думаю, там есть храм.
Хозяин таверны согласно хмыкнул.
Харуто постучал пальцем по столу. Шики дремала, сжавшись в пушистый комок, но она развернулась от звука и прыгнула на его ладонь, осторожно укусила его за палец.
Кто-то видел незнакомцев в городе во время пожара в Хэйве? спросил Харуто.
Хозяин таверны открыл рот, но Нобу заставил его замолчать взглядом.
Говорите, рявкнул Харуто. Ему не нравилось напряжение в его голосе.
Нобу вдохнул.
Вдова Мезу говорила, что видела фигуры в капюшонах на дороге на юге, но она склонна к фальшивым видениям.
Тогда Миназури, сказал Харуто, играя с Шики, переворачивая ее на спину. Ножки и ручки появились из ее пушистого тела, она отбивалась от его пальцев. Юг ощущался правильно. Месть Тяна вела его туда. Они охотились на онрё.
Глава 4
Первым признаком Миназури были глубокие следы в снегу, проложенные тут достаточно часто, чтобы лед под ногами стал твердым, как камень. Они шли три дня на юг от Сачи, и снег и холод были беспощадными демонами, Гуан был как в аду. Казалось, ад замерз, и они брели по нему, как дураки. Харуто заявлял, что дело было в высоте, что они поднимались по склону. В этом был смысл, признавал Гуан, но теория с адом была более приятной.