Не ссы, Петрович, добродушно сказал Макс. Убежим.
Да я и не ссу, обиженно ответил Даниил. Вот еще.
В щель под забором первый полез именно он, как самый тощий. Лег на спину и, извиваясь и отталкиваясь ногами, пополз вперед, стараясь не зацепиться пуговицами за кромку железа и думая, удастся ли очистить куртку и шапку от песка и грязи. Выбрался на другую сторону, перевернулся на живот, огляделся. Синий купол над ямой яркой заплаткой светился метрах в двадцати прямо перед ним. Вокруг никого не было.
Чисто, пацаны, прошептал он в темную щель. Можно лезть.
Следом прополз Рома, за ним протиснулся Макс. Чтобы пролез Женя, пришлось еще повозиться: он был самый толстый из них, так что несколько минут все четверо, шепотом матюгаясь, дружно скребли ладонями песок с двух сторон, а потом, когда в ставшем похожим на вход в нору лазе появилась отдувающаяся прыщавая физиономия с перепачканными песком черными сальными волосами, еще и тащили приятеля за руки.
Ну что, поползем? показал в сторону ямы Рома.
Даниил покачал головой:
Нет, лучше бегом и пригнувшись. Ползти будем дольше, а значит, больше шансов, что нас заметят. Это по теории вероятностей
Понятно. Тогда на счет «три».
Со стороны леса один край синей пленки, закрывавшей раскоп, был приподнят на распорках на высоту в половину человеческого роста; от выложенного камнями края уходила в темную глубину грубо сколоченная деревянная лестница. Мальчишки один за одним скатились вниз, толкаясь и падая, потом встали и выпрямились в полный рост. Женя снова зажег свою лампу.
Круто, выдохнул он.
Да, оно того стоило. Освещенная неживым, призрачным светом лампы, яма казалась огромной, как сказочная пещера. Могучие булыжники нависали из стен, словно хотели сомкнуться в тяжелые своды, густые тени черными змеями лежали у каменных оснований, а над головой, где-то в невероятной дали, тускло мерцал темно-синий таинственный свод. Они будто оказались в другом мире, как те герои сказок и мифов, что через колодцы и норы в земле попадали к заложным покойникам или подводным владыкам. Тут даже воздух был иной: очень густой, плотный, пропитанный сыростью, запахом старого мха, мертвых водорослей и морской соли. Пар от дыхания причудливо извивался, поднимаясь наверх и растворяясь во тьме. Про поиск неолитической Венеры все четверо тут же забыли: замерли, прижавшись друг у другу спинами, и глазели по сторонам, осматривая свои новые владения.
Что, этому правда шесть тысяч лет? шепотом спросил Рома.
Может, и больше, ответил Даниил. Это древнее капище, ну, место, где молились богам. Только раньше оно стояло наверху, а потом ушло под землю.
Он тоже шептал, как если бы боялся кого-то побеспокоить, кого-то, кто был тут до них, а теперь скрылся на время, потревоженный светом.
Смотрите! шепнул Макс и показал куда-то между стенами и плотным песчаным полом.
Внизу из каменной кладки выдавался вперед большой плоский камень с выемкой посередине.
Тут, наверное, кто-то сидел, заметил Рома. На стул похоже.
Ага, на стульчак, фыркнул Женя. Доисторический толчок.
Макс попытался сдержаться, не смог и громко хрюкнул от смеха. Следом захохотал Рома. Довольный удачной шуткой Женя скалил неровные крупные зубы. Молчаливая тьма, усмехнувшись, отступила, втянувшись в щели меж валунов.
Тут еще один такой же! И еще!
Четыре камня выдавались из стен попарно, один напротив другого.
Петрович, что это такое, знаешь?
Даниил пожал плечами.
Наверное, тут и правда сидели во время обрядов. Может быть, шаман и какие-то важные люди из племени, вождь, ну и еще кто-то.
Это контур силы! закричал Женя. Как в «Героях и магах», если его замкнуть, то получится защитное поле!
Он поставил лампу на пол посередине и с размаху уселся на камень рядом с лестницей.
Это мой!
А я здесь!
Через минуту все сидели и таращились друг на друга. Освещенные голубоватым светом лица в полумраке были похожи на маски.
А дальше что? спросил Рома.
Женя пожал плечами:
Откуда я знаю, это же не игра.
Пацаны, тут еще что-то есть!
Между камнями, на которые сели Рома и Даниил, на уровне глаз выступал из стены плоский камень, образуя узкую полку.
Наверное, для идолов, догадался Даниил.
Он наморщил лоб, что-то прикинул в уме и сказал:
Получается, что тут молились, обращаясь на север.
В церквях же алтарь на востоке, разве нет?
Даниил снял очки, протер пальцами и снова водрузил себе на нос.
Нет, здесь другая культура. Наверное, дело не в севере, а в том, что с той стороны море. Тут жило племя рыболовов, вот они и молились в сторону моря. Оно их кормило.
Что, просто морю?
Ну, какому-то божеству, связанному с морем. Женскому, скорее всего.
Так этой, как ее сисястой Мамочке и молились! с торжеством провозгласил Женя.
Все снова засмеялись.
А вот и она сама, кстати.
Даниил достал планшет, включил его, открыл фотографию неолитической Венеры и осторожно поставил планшет на каменную полку. Экран тускло светился, как портал в иной мир, а посередине его в сероватом свечении парило изображение древнего идола. Зрелище было жутковатым, будто увидел в зеркале позади себя то, чего там быть не должно. Снова стало тихо. Экран притягивал взгляд и гипнотизировал.
А как ей молились? тихо спросил Рома.
Даниил хотел ответить, что этого никто на самом деле не знает. Все, что написано о неолитических культах, это только догадки, основанные на предметах материальной культуры. Пытаться понять по ним, во что и как верили тогда люди, это все равно что пытаться, например, по окуркам составить психологический портрет человека. Но если ученые строят гипотезы, почему бы и ему не предположить?..
Сначала шаман входил в транс, начал он. Иногда самостоятельно, иногда вдыхая дым или употребляя настойки из трав и грибов
У нас на Слободке этих шаманов каждый первый, заметил Макс, от «миксов» в такой транс входят, что только держись.
Но сейчас слушать про Слободку было неинтересно.
Еще часто использовали бубен или барабан, медленно продолжал Даниил, потому что звуки на определенных частотах и ритм входят в унисон с вибрациями и ритмом самого мироздания
Он не знал, откуда ему сейчас приходили в голову такие мысли: чистая фантазия, импровизация на тему, которая увлекла его самого.
Вот такой ритм? Женя, раздувая толстые щеки, принялся издавать звуки, похожие на сердцебиение огромной лягушки навык, неоднократно использовавшийся на скучных уроках. Макс подстроился в ритм и начал постукивать себя по ляжкам.
Потом приступали к самой молитве. Даниил не сводил глаз со светящегося экрана планшета. Начинать следовало с прославления. Например, «Слава тебе, о великая Мать!».
Дай нам тебя за жопу обнять! мгновенно продолжил Женя.
На этот раз в голос захохотали все, даже Даниил. Он, правда, на мгновение испугался и скосил глаза на планшет: «А вдруг обидится?»
Круто, Жека! Вот ты моришь!
Отлично получается, давайте продолжать! воскликнул Рома и заунывно пропел: Слава тебе, о великая Мать! Дай нам тебя за жопу обнять!
К сиськам твоим дружно мы припадем, добавил Женя.
Желаний любых исполнения ждем! закончил Даниил.
Получилось действительно складно. Надо было закрепить: Женя снова принялся ухать, как объятая похотью исполинская жаба, Макс барабанил по бедрам, а Рома с Даниилом выводили, завывая:
Слава тебе, о великая Мать!
Дай нам тебя за жопу обнять!
К сиськам твоим дружно мы припадем,
Желаний любых исполнения ждем!
Даниилу было, конечно, весело, но он ни на секунду не забывал об охране наверху, которая запросто могла услышать гомон этого диковатого подземного балагана, а еще о том, что время идет, а ему позарез необходимо вернуться к дому Макса до без четверти двенадцать. Нужно было как-то это прекращать.
Ну все, все! громко сказал он, перекрикивая хохот и пение. Можно уже желания загадывать!
Все замолчали, тяжело дыша и глядя на Даниила.
Какие желания?
Любые, какая разница, он махнул рукой и чуть не добавил: «Главное, побыстрее».
Друзья задумались. Даниил посмотрел на экран: в правом верхнем углу различались цифры «23.20».
Ну вот, например, с досадой начал он, я не хочу завтра идти в бассейн.
Даниил простер руки к парящей в черной пустоте Венере и заголосил:
Мамочка! Сделай так, чтобы я не ходил больше в бассейн! Понятно?
Рома кивнул, тоже протянул руки к планшету и сказал:
Мамочка, отмени контрольную по математике в понедельник! Иначе мне жопа!
Женя подумал секунду-другую, пожал плечами и произнес:
Мамочка, сделай так, чтобы я набил больше всех НР на штурме Замка Дракона в Warriors World.
Чего? Такое вообще можно загадывать? Рома посмотрел на Даниила.
Тот махнул рукой.
Можно. Она богиня, поймет. Макс, твоя очередь, ты последний остался.
Макс наморщился и задумался. Никаких особых желаний в голову не приходило. Даниил подпрыгивал на камне замерзшим и онемевшим тощим задом.
Макс, давай резче, а?
Тот набычился и изрек:
Хочу завалить Комбата в спарринге!
Это было немногим понятнее, чем про НР и Замок Дракона, но для завершения игры годилось.
Итак, именем великой Мамочки все да исполнится!
Даниил быстро снял с полки планшет, выключил его и виновато посмотрел на приятелей:
Парни, если честно, то мне реально домой пора. Двинем обратно, ладно?
Они все-таки опоздали, хотя через Слободку неслись бегом так, как будто за ними погнались разом все ее кошмарные обитатели. Когда задыхающийся, перепачканный, раскрасневшийся Даниил прыгнул на заднее сиденье Range Rover, часы на приборной доске показывали 23.55. Андрей посмотрел в зеркало на сына шефа, ничего не спросил и сказал только:
Не волнуйтесь, Даниил Петрович, за пять минут долетим.
Куртку Даниил кое-как успел почистить, но руки выглядели так, словно он лично раскопал ими могильник каменного века. Дверь, сонно щурясь и кутаясь в черный халат, открыла мама.
Папа спит уже, шепотом сообщила она, посмотрела на вымазанные в грязи ладони сына, черные пальцы с траурной каемкой вокруг ногтей и ахнула: Сынок, где это ты так?!
Даниил начал было сочинять на ходу, что споткнулся на пороге у дома Макса, но мама только махнула устало рукой и отправила его умываться.
Спал Даниил в эту ночь крепко и без сновидений. Уже под утро, в мертвый час между тьмой и рассветом, пошел дождь. Резко усилившийся ветер зло швырял в потолочные окна мансарды крупные капли воды. Море заволновалось, раздраженно забилось о берег белыми пенными гребнями на черных волнах; мертвые корабли у причалов ожили, зашевелились, со скрежетом стали тереться облезшими ржавыми бортами. По городу пронеслись сквозняки и тревожные сны. А за пределами горизонта в глубине темных вод что-то вздрогнуло несколько раз, будто ударили в большой барабан, отозвавшийся вязким и низким звуком.
Глава 4
Рабочие дни Карина любила. Ей вообще очень нравилась работа, и не только потому, что когда-то она сама выбрала профессию медсестры. На работе можно было не думать, освободиться от навязчивых мыслей, занимаясь лишь тем, что действительно важно, своим делом. Это всегда срабатывало: и когда она стремилась убежать от воспоминаний о нескольких кошмарных годах в детском доме; и когда приходилось глушить в себе изматывающую, тоскливую жажду мести, не находящую выхода и каждую ночь клубившуюся черными снами; а когда она получила возможность свершить отмщение, ядовитыми каплями отмеряя страх и страдание уже забывшему ее обидчику, работа помогала не думать о том, на что пришлось пойти ради этой мести. Сейчас работа в психоневрологическом интернате избавляла от других мыслей: о ее нынешнем положении, о будущем, а главное об Аркадии Леонидовиче, которого она даже в мыслях называла «А. Л.» просто потому, что не могла понять, кто он ей. Муж? Друг? От определения зависело столь многое, что проще было не думать, не беспокоиться, а вместо этого сосредоточиться на назначениях и хозяйственных нуждах. Да, при мыслях о своем странном спутнике Карина чувствовала нежное, волнительное тепло, но в этом присутствовала и тревога. И если сложно было самой определиться с ответом на вопрос: «Кто он для нее?», то уж вопрос: «Кто для него она?», и вовсе мог разрушить хрупкое душевное равновесие и непривычное для Карины ощущение покоя. В своей жизни она была сиротой при живой матери, жертвой малолетних насильников, мстительницей, убийцей, колдуньей, ведьмой, преступницей, но никогда не была той, кого любят, оберегают и ценят. Да, была еще и Валерия, но она погибла в огне, охватившем подвалы Виллы Боргезе, да и воспоминания о ее тепле и заботе связаны с такими эпизодами, о которых лучше забыть.
Как тут не любить работу.
Городской психоневрологический интернат а проще, дом престарелых для тех, кто или остался один, или чьи близкие не захотели ухаживать за выживающими из ума стариками, располагался в длинном деревянном двухэтажном здании, построенном еще в конце позапрошлого века на западной окраине Слободки. Кажется, это был дом кого-то из первых рыботорговцев, обосновавшихся в поселке Кривая Губа. От поселка остался только десяток просевших, черных, рассыпающихся от гнили и ветра домов, а вот особняк еще скрипел и охал в ожидании неизбежного конца совсем как его обитатели.
Карина, пригибаясь от сильного ветра, вцепившись в зонт одной рукой, а другой придерживая на голове платок, поднялась по широкой пологой лестнице вычурного деревянного крыльца с колоннами и античным фронтоном, на котором чернела надпись, следы давно отвалившихся букв: «AMOR VINCIT MORTEM». Любовь побеждает смерть. Еще увидев эту надпись впервые, Карина подумала, что из этих слов непонятно, кто кого побеждает. Возможно, этого точно не знал и тот, кто сделал надпись. По обе стороны от высоких двойных дверей ярко светили два круглых электрических плафона, как бельма, таращащиеся в дождливую темноту. Мокрые ступени чуть прогнулись под низкими каблуками черных туфель, с протяжной натугой открылась створка высокой двери, и Карина вошла внутрь.
Здесь пахло больницей и старостью сильнее, чем в обычных заведениях такого рода: ведь дерево лучше впитывает запахи, а еще нелегкие мысли, одиночество и тоску. Карина расстегнула плащ, стряхнула зонт, с которого, как с большого кропила, сорвались на истоптанный пол капли небесной влаги, и посмотрелась в зеркало. Поправила черный локон, выпавший из строго стянутых в хвост на затылке волос, оправила бежевую блузку и поднялась на второй этаж.
Интернат был рассчитан на сто человек, но сейчас в нем жили а точнее, уже доживали только четыре десятка стариков в различной степени умственного расстройства, так что в комнатах, рассчитанных на четверых, размещалось по двое больных, а некоторые, кому еще позволяло здоровье, и вовсе жили отдельно. Медсестер было семь: четыре на первом этаже, где располагались тяжелые больные, уже полностью утерявшие связь с этим миром, и три на втором. Еще было два санитара, один из которых немногим отличался по уровню интеллекта от обитателей интерната, одна пожилая санитарка тетя Люся и четыре врача: персонал дома живых мертвецов, смотрители склепа для заживо погребенных, духи Чистилища, где еще томящиеся в смертных телах души ожидали повестки в рай или ад.
Карина переоделась, приняла смену, пробежала глазами журнал назначений и бросила взгляд на часы: 19.45. Она всегда предпочитала приходить на работу чуть раньше.
Здравствуйте, Карина Максимовна! поприветствовала ее тетя Люся, вперевалку ковыляющая по узкому коридору со шваброй и мятым ведром, источавшим едкую, кислую вонь.
Добрый вечер, тетя Люся! улыбнулась Карина и, как и всегда, удивилась тому, как это у нее здорово получается улыбаться. Как у нас сегодня, все ли в порядке?
Вот, Тамару Николаевну из шестой комнаты стошнило, тетя Люся качнула ведром. А про вас Леокадия Адольфовна спрашивала, когда, мол, Карина придет, когда придет. Прямо любит она вас.
Спасибо, обязательно к ней зайду, снова улыбнулась Карина.
Тетя Люся тоже скривилась в улыбке, покачала пегой головой волосы у нее были частью еще темные, частью седые и носили следы попыток окрасить их хной и неспеша пошла дальше; под тяжелыми косолапыми ступнями жалобно скрипели половицы, позвякивало ведро. Карина еще раз посмотрела на часы: что ж, можно и зайти к Леокадии Адольфовне. Карина ее тоже любила.
Леокадия Адольфовна Успенская была из редких благообразных старушек, которые до конца своих дней носят туфли на каблучке, пользуются макияжем и следят за внешним видом с той тщательностью, которой можно было бы поучиться многим из тех, кто годился им во внучки: юбка, блузка с бантом, розовый шейный платочек, кофточка или даже старомодный пиджак. Она вполне справлялась с делами личной гигиены и каждое утро спускалась на первый этаж, в душевую, где минут двадцать стояла под струями ледяной воды: с горячей тут то и дело случались перебои. В истории болезни Леокадии Адольфовны значился 1913 год рождения, что, несомненно, было ошибкой: не могло же ей быть сто лет? Карина думала, что кто-то, много лет назад, когда старушка поступила в интернат, перепутал местами две последние цифры. Комната ее располагалась в самом конце коридора и имела два окна, одно из которых выходило на верфи старого порта, а другое на ангары и склады вокруг товарной железнодорожной станции. Не самый радостный вид, но Леокадию Адольфовну, похоже, он более чем устраивал. Вот и сейчас, когда Карина вошла в ее комнату, она чинно сидела на стульчике у окна и смотрела в промозглую тьму на яркие огни порта. Хотя кто знает: может быть, она думала, что смотрит на звезды. Болезнь Альцгеймера, хоть и в начальной стадии, проявлялась порой слишком явно. Леокадия Адольфовна называла Карину «моя милая девочка» и любила рассказывать ей удивительные истории из своей жизни, а может быть, тех жизней, которые она хотела бы прожить.