Тут Коркранца что-то отвлекло от воспоминаний.
Что-то такое лежало на голой, продуваемой ветром лесной аллее, и, хотя Коркранцу хотелось видеть там ветку, уже стало ясно, что это не она.
Рога лосиные, со всей простотой сказал Хал-ле, но Коркранц и сам уже это понял.
Большие, холодно-пепельные в ночном свете, разлапистые, ужасающе неподвижные, многозначительные лосиные рога.
Коркранцу хотелось снять шляпу и стереть пот с лысины, но при Халле он ни за что не стал бы это делать и только со свистом втянул воздух через сжатые зубы.
Ему не хотелось признаваться в этом ни себе, ни кому-либо, но образ животного с человеческим взглядом будил в его сердце какую-то инфернальную жуть.
Он ускорил шаг. Оставалось немного.
Ночной холод забирался под плащи, под незастегнутые пиджаки. Халле все-таки сдался и плащ застегнул. Коркранц же, казалось, на погоду внимания не обращал вообще, шагая как механизм, как паровой человек, которого как-то выставляли в кунсткамере города.
Спустя две минуты лес поредел, и они вышли к дому брухи Веласки.
Это была окраина окраин, и запах ледяного ветра был диким, темным, как ночь. Дом жался задней стеной к обрыву, как некто, кому некуда отступать, и смотрел на лес парой ярких круглых окон. Теплый желтый свет их казался нереальным; Халле вообще ожидал увидеть ядовито-зеленое свечение, как в заброшенном вокзале. Дом был похож на обломок какого-то некогда гораздо большего здания.
Ладно, сказал Коркранц тихо. Как условились.
Халле нервно кивнул молча. Условились они так, что Халле опрашивает брухусамая что ни на есть работа дознавателя, а Коркранц наблюдает за домом.
Если на пепелище и происходило что-нибудь странное, то уж бруха точно должна была об этом знать. Но арестовывать Веласку совсем не за что, поэтому фигура наказателя явно была бы в разговоре лишней. С другой стороны, хитрая старуха наверняка сообразит, что у дознавателя может быть невидимый напарник, и не причинит вреда, не посмеет.
Оставался, конечно, риск, что бруха, если она во всем этом замешана, может что-то утворить, но для нее это стало бы приговором. А работа Сыскной управы и так сплошь состояла из риска, что поделать.
Наказатель хотел было предложить Халле револьвер, но потом решил, что отправлять оружие в дом подозреваемой, а самому оставаться безоружнымплохая идея. В конце концов, хороша тогда от него будет помощь. Да и у Халле есть нож, если что. Он озвучил эти соображения, потому что Халле все равно бы их ощутил. Дознаватель согласился.
Коркранц отступил за деревья. Он смотрел, как дознаватель дошел до двери и вдруг замер на ступенях, когда что-то черное шевельнулось у его ног. Коркранц неплохо видел в очках, но в ночной темноте так и не разгляделпоказалось ему или правда там было что-то вроде черной кошки? Шеффилд бы каждый ус рассмотрел, подумал он. Шеф славился отличным зрением и точной рукой и был бесспорно лучшим стрелком Управы, потому наказатели всегда равнялись на него, но хоть немного, да отставали. Шефу ничего не стоило отправить весь барабан в десятку, или же, развлекаясь, положить пули по радиусу, аккуратно прострелив все цифры у кружков мишени.
Где он теперь, подумал Коркранц. Внезапно ему стало тоскливо. Халле, пусть и побаивался сегодняшней работы, чем немного раздражал, все же живая душа, вдвоем бродить по одичавшему пожарищу было гораздо веселее. Теперь с ним остался только белый голубь в тесной клетке, который все спал, сунув голову под крыло. От обычных городских голубей сыскные птицы отличались тем, что худо-бедно, но могли летать ночью. Впрочем, на практике это у них получалось совсем плохо, но инструкции требовали носить птицу с собой.
Скрывшись за толстым обгорелым стволом, наказатель смотрел, как Халле дергает за веревку звонка. Дверь распахнулась, невысокая, седовласая фигура брухи, почти невидимая за плащом Халлетот снова расстегнул его, видно, памятуя про нож, потопталась на пороге, махнула рукой и увлекла дознавателя за собой в дом.
Вот теперь Коркранц остался совсем один.
Потянулись минуты. Он ждал. Ночь, осмелев, протянула свои холодные руки, дергала за плащ, трогала шею невидимой ледяной ладонью, забавляясь одиноким человеком.
Коркранц с удивлением обнаружил, что замерзает. Видно, стал стареть, подумал он. Интересно, а поступят ли в продажу таблетки молодости? Препарат на крови какого-нибудь прыгучего юнца, чтоб такие стареющие дубы, как он сам, могли хоть на час почувствовать энергию и легкость юных лет?
Он вообще не разбирался в этих таблетках, презирал, да и чего тампобаивался. Он привык считать их новинкой, а ведь экстракты умений и свойств, высушенных в порошок и помещенных в капсулу, появились на рынке уже лет десятьдвенадцать назад.
В их производстве использовалась кровь, алхимия и, конечно, магия.
В основном прибыль приносила торговля умениями знаменитостейвыпил таблеткуи какие-нибудь три четверти часа можешь играть как маэстро или танцевать как бог. Знаменитые художники, правда, все как сговорились: отказались предоставлять свою кровь для производства, даже несмотря на обещания сказочных барышей. А вот некоторые писатели согласились. А что, конкурента за час все равно не наживешь.
Производители утверждали, что очистка сейчас настолько хороша, что побочных эффектов вроде сопутствующих качеств донора сейчас уже стопроцентно нет. А сперва покупатели, бывало, жаловались, что вместе с голосом оперной дивы или музой поэта мог прийти приступ мигрени или близорукости.
Бывали и другие таблеткинапример, для снотворных специально отбирали доноров со здоровым сном. Ассортимент постепенно расширялся, а рынок процветал.
Недолговечность действия и только-только начавшая падать стоимость производства все же уступали новизне ощущений, да и пользе, которую многие для себя извлекали. Но, как обычно, нашлась и оборотная сторона, темная, покрытая липкой грязью и таинственной патиной, и в хищный профиль, который смутно проступал под ней, Сыскная управа вглядывалась все тревожнее.
Например, за большие деньги, якобы для спортивных тренировок, кто-то заказал партию таблеток одного из знаменитых боксеров; а в итоге сыскные накрыли подпольный ринг боев без правил, где бойцов держали на препаратах. Часть же тиража вообще попала к уличным бандам.
А еще, пользуясь недостаточной очисткой первых партий и вступив в сговор с некими алхимиками, группа преступников смогла выделить воспоминания известного бильярдиста и подобрать шифр к его банковской ячейке с гонорарами.
Прокатилась и череда спортивных скандалов.
Сочетание таблеток и наркотиков вообще давало дикий эффект чужих галлюцинаций, и поднялась волна специфических преступленийгруппы наркоманов грабили покупателей эликсиров. Были и другие тревожные случаи.
Ходили разговоры о том, чтоб наделать таблеток на крови лучших специалистов в каждой области, в том числе и в полиции, но пока только разговоры. Шеффилд прямо сказал, что не потерпит ничего подобного, ведь если такие таблетки, с умениями сыщика или телепата, попадут к преступникам, то с ними станет куда труднее бороться.
В Управе всякие таблетки были не в чести, но прямой запрет отсутствовал. Например, Коркранц знал, что Солис иногда принимал пианиста, чтобы произвести впечатление в своем клубе. Шеф же относился к таким увлечениям пренебрежительно и считал, что человек всего может добиться сам, а если Бог таланта не дал, то и не надобно. Сам Шеф в раздумьях частенько напевал, почитая творчество Моисея Ластера.
Звук и движение оторвали наказателя от его мыслей: он увидел, как открылась форточка в круглом окошке, и из нее белым бликом в ночное небо вылетел голубь.
Коркранц удивилсякто же использует простого голубя в темноте, но тот, ухнув по-совиному, мягко и бесшумно спланировал над головой Кор-кранца и скрылся в лесу.
Вот те раз, голубь-сокол, теперь голубь-сова.
Да что тут происходит, нервно подумал Коркранц.
Форточка закрылась, оставив его безо всякого ответа.
Этот парк, ставший лесом, дома, превратившиеся в руины, и люди, которые становились зверьми, складывались для Коркранца в одну мрачную картину. Должно было существовать связующее звено между всем этим, от лося до
Лось.
Хрустнуло что-то за спиной.
Лось?
Вздохнуло.
Ветер? Или лось?
Тень перекрыла отсвет дальнего дерева. Летучая мышь?
Или голова лося?
Коркранц обернулся.
Лось.
Он стоял в нескольких ярдах позади, огромная горбоносая его башка лоснилась, поблескивал жуткий и внимательный глаз. Квадратные зубы сжимали изжеванную сигарету.
Лось посмотрел на Коркранца и коротким движением головы, кивком, словно спросил, не найдется ли огоньку. Во взгляде читалась пристальная, навязчивая просьба.
Коркранц резко вдохнул, задержал воздух, спиной обтек ствол, медленно помотал головой влево-вправо и вывалился из леса под острый и безжалостный серп луны, не в силах отпустить взглядом мерцающую точку лосиного глаза.
Лось зло, презрительно сплюнул и отступил во тьму.
Коркранц наконец сделал то, чего хотел весь вечер, сорвал с головы шляпу и вытер вспотевшую лысину. Железные зубы его хотели предательски стукнуть, но он могучим усилием свел челюсти. Если лось с человеческими чертами внушает ему страх, то это нормально, в конце концов. Наверное, есть какое-то название этому, эффект кого-нибудь там. Это нормально, повторил Коркранц и тут понял, что оказался на виду, прямо под окнами брухи.
Прятаться не имело смысла, тем более что брухин совиный голубь ему совсем не понравился, да и идея разделиться представлялась наказателю в свете обстоятельств все менее удачной.
Он поправил плащ, заставил себя повернуться спиной к лесу и поднялся по ступеням уже с привычным каменным выражением лица.
Ни черный кот, ни сова, ни змея, ни летучая мышьникто не стерег у входа. Только когда наказатель подошел к двери, то заметил, что вместо верхней ступеньки, на которую он уже собирался встать, лежит черная гладкошерстная собака. Она молча подняла голову и глянула так, что Коркранц отступил назад.
Ну лай, что ли, сказал наказатель.
Собака промолчала. Коркранц тоже молча протянул руку и взялся за шнурок звонка. Собака низко, глухо, чуть слышно зарычала, так что камень завибрировал, но не поднялась. Наказатель позвонил.
Веласка Имакулада дель Сомоса открыла дверь и загородила собой проход. Она была ниже наказателя почти в два раза, в белой блузе и черной юбке в пол, как полагается достойной женщине.
Волосы брухи были седы и немного вились, глазацвета льда, при этом белки чистоты белоснежной, а зрачкикак полыньи во льду над омутом, где водятся твари. Наказатель аж примерз к этим глазам. Даже похолодало, казалось; потянуло из дома стужей, хотя яркий свет из дверей и окон противоречил этому, обещая тепло.
А я так и думала, что вас двое придет. Заходи, ночь холодная.
Она как-то так поежилась, вздрогнув, как лошадь, всей кожей, что Коркранца самого передернуло. Он отодрал взгляд от ее глазему показалось, что с ощутимым хрустом, снял шляпу и вошел.
И вроде успел увидеть, как кто-то прикрыл за собой дверь в дальнем конце комнаты за прихожей.
Входная же дверь за ним закрылась безо всякого участия хозяйки, словно от сквозняка; крюк сам упал в проушину. Веласка взяла у него клетку с птицей и подтолкнула его в комнату, едва он снял плащ и шляпу, отметив, что одежда Халле тоже здесь, на вешалке.
Комнату ярко освещали люстры, чуть оплавленные, явно взятые в большом количестве из каких-то пострадавших от пожара руин. В простенках висели картины, тронутые огнем.
Дощатый стол в центре был покрыт куцей скатертью, вокруг в беспорядке стояли на деревянном полу старые, но когда-то дорогие кресла, из разных, впрочем, гарнитуров. Халле нигде не было. Коркранц еще раз глянул на неплотно прикрытую, потертую серую дверь напротив входной.
На столе стояло блюдо с пирожками, судя по всему, с мясом, и кувшин узвара из сухофруктов.
Угощайся, тепло сказала Веласка, подталкивая его к столу.
Благодарю, нет. А где
Садись, поешь, не отказывай старой тетке только потому, что про нее плетут небылицы. Чего такому здоровенному мужчине, это слово бруха произнесла с неподражаемой интонацией, где почтение и издевка слились в противоречивый, но гармоничный тон, бояться старухиной стряпни? Не из собачатины же я их делаю
Спасибо, но
Никакого «но», наказатель. Вообще-то я тебя пустила с оружием в дом, а ты в ответ отказываешь мне в праве на простое гостеприимство. Я твоему мозгоеду ни на один вопрос не отвечу, если вы не присядете по-человечески.
Голубь проснулся от яркого света, заурчал, и Веласка сыпанула ему какого-то корма прямо из кармана. Голубь заинтересованно начал клевать.
Ну вот видишь, птичка твоя принимает угощение, а она чует, от злого человека вовек бы не взяла
В голосе старой женщины Коркранц услышал обиду и даже растерялся.
Хорошо, он уселся за стол, не в кресло, а на старый табурет рядом. Но я правда не
Да поешь ты! Ну что за человек! Бруха взяла с потрескавшегося глазированного блюда пирожок и надкусила. Пирожки как пирожки, с мясом! Мясоне из этого леса! Не ядовитое!
Коркранц согласился, взял наконец вкусно пахнущий пирожок, откусил и стал жевать. И правда, мясо, специи, лук. И что-то такое еще горьковатое, понял вдруг он. Как будто начинку присыпали мукой из полыни и кровянки, что ли.
Где-то в этот момент Коркранц подумал, что все они совершили ужасные ошибки. Шеф и Солиссвои, Халлесвою, и он, Коркранц, делает свою, очень старательно.
Нужно было выбираться отсюда, и как можно скорее.
Интересно, куда полетел совиный голубь?..
Ну, нам пора, твердо сказал Коркранц, вставая из-за стола. Где Халле?
Умыться пошел, водички попить, сказала бруха Веласка масленым голосом.
Наказателю представились жирные радужные круги на дурном болоте, под которыми и воды-то не разглядишь.
Я ему таблеточку дала, добавила старуха. А то что-то мутит его, в глазах потемнело.
Коркранц без шляпы как-то очень остро почувствовал холод. По шее, спине, за воротник по позвоночнику.
Я пойду его позову, произнесли они одновременно.
Наказатель промедлил секунду и сказал:
Хорошо.
Бруха кивнула, сощурившись, и бесшумно вышла из комнаты.
Оставшись один, Коркранц встал, отодвигая табурет. Тот, повинуясь своей кособокости, завалился на сторону и упал. Гулко, будто под полом было пусто.
Коркранц отбросил его ногой, переставил стол, расплескав узвар, и сдернул узорчатый коврик с пола.
По доскам, покрытым плохо замытыми бурыми кляксами, проходила щель, очерчивая квадрат. Плоская чугунная ручка лежала в выдолбленном углублении. Подпол.
Наказатель на секунду заколебался, решая, что сделать в первую очередь; потом распахнул клетку с голубем, рванулся к форточке и выбросил его в окно.
Если голубь прилетит без записки, в Управе поймут, что дело плохо. А в этом Коркранц уже почему-то не сомневался.
Голубь испуганно закудахтал, забил как попало крыльями, точно курица, которой отвесили пинка, и неуклюже приземлился на лужайку, после чего побежал к лесу, отвлекшись вдруг на что-то, что начал клевать.
В ужасе Коркранц ринулся в прихожую и дернул крюк. Ничегоон оставался держать как приваренный. Брухины штучки.
Коркранц метнулся к подполу и, подцепив ручку ногтями, рванул неожиданно тяжелую дверь вверх. Она, в отличии от входной, оказалась не заперта.
Внизу горел свет. Коркранц оглядел все, что открылось его взору, и ему стало плохо.
Анатомический театр циничного ужаса.
Не сводя неверящих еще глаз с разделочных столов, колб, прессов, труб и зеленоватых пятен на гранитном полу, Коркранц начал спускаться вниз по стальной лестнице. В холодный свет газовых ламп, в тяжелый мясной запах с нотами формальдегида, в липкий ужас. Он забыл обо всем остальном сейчас. Даже о том, что следовало немедленно пристрелить бруху.
Над каждым столом было установлено нечто вроде поддонов с углублениями, от которых охапки кольчатых шлангов шли к отжимным прессам, к тонким решеткам и нагревателям сушилок. На трубках засохли кровавые капли и какая-то желтоватая непрозрачная слизь, прессы лоснились от жира; на решетках запеклась бурая окалина. Видения чистого ада. Коркранц только надеялся, что терзаемые агрегатами тела, которые он видел повсюду, были мертвы еще до начала манипуляций.
Тут ему показалось, что гаснут лампы, и он, положив руку на рукоять оружия, обернулся к выходу.
Никого. Но видел он все хуже. Края поля зрения размывались, словно их кто-то замазал клейстером. В глазах темнело. Что ж такое он сожрал? И где там пропал Халле? Подпол был больше, чем комната наверху; домик брухи, видимо, был лишь частью каких-то обширных руин.