С виду отношения подруг остались такими же как раньше, но что-то инородное, металлическое, точно забытая булавка в платье, временами обнаруживалось в них. Люция замечала это, и ей становилось мучительно горько, она думала, что они отдалились всё-таки в основном из-за Артураона любила Оливию и не хотела её терять, даже несмотря на то, что поведение подруги теперь часто отталкивало, а иногда и пугало её.
Они всё меньше говорили о чувствах, и большео пустяках. Обнимались при каждой встрече, целовали друг друга в щёки, смеялись Но даже в улыбках Оливии временами проскальзывало нечто мрачное, жуткое; оно мелькало, как тень, как хвост чёрной кошки, и Люции всякий раз становилось не по себе.
Как-то раз они ехали на мотоцикле по лесному шоссе, без шлемовОливия сказала, что забыла их, в ушах оглушительно свистел ветер, длинные волосы летели флагами, и почему-то Люции вдруг стало страшно: ей показалось, что скорость слишком большая и, по её ощущениям, никогда прежде они так не разгонялись. Она сказала об этом подруге. Но та только посмеялась над её опасениями, бросив через плечо с небрежной весёлостью:
Да брось ты! Какая же это скорость? Так, ерунда, «Запорожец» подразнить!
И ещё сильнее дала по газам.
Деревья слились в одну зеленовато-серую полосу вдоль шоссе. Ветер глухо гудел в ушах. Дымчато-русые волосы сидящей впереди Оливии жёстко хлестали Люцию по лицу. Изо всех сил она вцепилась в подругу, которая теперь вызывала в ней скорее страх, чем доверие, и, осязая руками спокойную напряжённость её худощавого тела, какую-то таинственную мускульную решимость, Люция вдруг ощутила, как начинают дрожать ноги и пробирается под куртку к самому сердцу сковывающий ужас, паника, безысходное отчаяние Резко и грубо притянув к себе Оливию, она завопила, что есть мочи, чтобы перекричать оглушительно свистящий ветер:
Мне страааааааашно! Останови мотоцикл! Я прошу тебя, умоляяяяю, остановииииииииии!
Оливия обернулась к ней со странной улыбкой. Но газ всё-таки отпустила. Скорость начала медленно снижаться, отдельные деревья вновь прояснились в сплошной грязно-зелёной пелене леса. Люция почувствовала, что по щекам у неё неудержимо текут слёзы.
Это от ветра, быстро сказала она Оливии, когда они остановились.
Эх, ты, трусишка, ответила та ласково, но в тоже время почти зловеще, всего-то сто шестьдесят километров в час С ветерком прокатились, только и всего.
Смерти ты совсем не боишься, вот что, сказала Люция с горечью и, развернувшись, пошла прочь, я до дома пешком, извини, Лив
А чего мне её бояться, прокатился над асфальтом металлически спокойный ответ.
Интонация Оливии заставила Люцию вздрогнуть. Внезапно она осознала: несколько минут назад с ними едва не произошло нечто по-настоящему жуткое и непоправимое. Мелкие колючие мурашки поднялись по позвоночнику от крестца к основанию черепа, наполнив всё тело Люции подобно тому, как наполняет рог холодное игристое вино.
12
День за днём поведение подруги всё сильнее настораживало Люцию. Она старательно делала вид, что всё по-прежнему, настаивала на том, чтобы Оливия оставалась на ночь, сглаживала острые углы. Своими тревогами она поделилась даже с Артуром, в очень деликатной, конечно, форме, стараясь не задеть достоинства подругиЛюция слишком тревожилась о ней, чтобы об этом молчатьно главного своего подозрения, которое заронила в её душу злополучная поездка на мотоцикле, она не открыла всё-таки никому.
В середине июля выдалась одна очень дождливая и странно холодная неделяделать было совершенно нечегои они втроёмОливия, Люция и Артурв неизменно натянутом молчании просиживали на веранде длинные серые дни.
Вода капала с мокрых глянцевых листьев плюща, со стуком падала на деревянный настил крыльца. Полупрозрачная штора ливня то и дело занавешивала проёмы между столбиками веранды, и даже в те короткие периоды, когда дождь стихал, было туманно и невероятно мелкая морось всё равно висела в прохладном воздухе.
Оливия теперь вышивала пронзённые гвоздями кисти Иисуса Христа: привычными быстрыми движениями втыкала иголку в канву и протягивала длинную кроваво-красную нить. Люция с Артуром просто сидели рядом на низеньком диванчике у стены, соединив руки, или помещались вместе в одном креслемолодой человек брал девушку к себе на колени. Они негромко обсуждали разные пустяки, иногда для приличия обращаясь к Оливиита отвечала односложно, не поднимая головы от своей работы.
Целоваться при ней они стеснялись. Оба. Это была их негласная договорённость: при ком угодно и где угодно, хоть в центре людной площади, хоть на сцене, хоть в зале суда, но тольконе при ней. Не под прицелом этих мрачно-спокойных глаз с застывшими капельками ртути бликами тусклого света.
Моё общество точно не напрягает вас? временами спрашивала Оливия, откладывая вышивку и потягиваясь.
Нет, нет, что ты поспешно и как будто бы немного виновато отвечал за двоих Артур.
13
Однажды ночью Люция отчего-то вдруг проснулась и, полежав некоторое время с открытыми глазами, обрела ясность сознания. Это не было одно из тех случайных ночных пробуждений, когда непреодолимо хочется уснуть снова. Слуха Люции достигли какие-то странные звуки: далёкое мяуканье кошки? скрип соскочившей с крючка двери нужника во дворе? приглушённые рыдания? Она насторожилась. Определённо, совсем рядом, в этой комнате кто-то плакал.
Оливия.
Сдавленные всхлипы доносились из того угла, где стояла её кровать. Она сидела, прислонившись к стене, натянув одеяло на голову, спрятавшись под ним точно под плащ-палаткой, и плакала. Сжавшись в комок, ссутулившись, вздрагивая всем телом, плакала она так горько, так отчаянно и безнадёжно, как плачут только от горя, которому ничем невозможно помочь. И это действительно было так. Самое неутешное горе в мирегоре отвергнутой любви.
Откинув одеяло, Люция вскочила и метнулась к кровати подруги. Бросившись к ней, она накрыла рыдающую своими руками, обняла, как смогла, точно так, как обнимала её Оливия в тот день, когда они примеряли волшебное платье, и зашептала горько, глухо, страстно, не сдерживая навернувшихся на глаза слёз:
Пожалуйста, не плачь Не мучай меня, Лив Слышишь в тусклом оранжевом свете ночника лицо у Люции было точь-в-точь как у Христа на вышивке, Не рви мне сердце. Ведь я теперь Теперь уже ничего нельзя сделать
Оливия не могла перестать плакать. Рыдания непроизвольно сотрясали её худенькую спину. И Люция, глотая слёзы, вдруг протянула руку и погладила её по подъёму заголившейся ступни в надежде, что эта робкая ласка хотя бы немного уменьшит непосильное бремя её несчастья.
Теперь они плакали вместе. Об одном и том же, но каждая по-своему. Две женщины. Две соперницы. Две подруги. А дождь всё барабанил по шиферной крыше домика, стук капель сливался в непрерывное глухое бормотание, вековая сосна на краю обрыва качалась под ветром, и блекло мерцала в просвете между тучами единственная холодная звезда.
14
Оливия всё худела и бледнела; у неё появились тёмные круги под глазами, на которых почти всегда теперь выступала розовая сеть капилляровсловно она постоянно рыдала или непосильно трудилась. Кожа её высохла и поблёкла; длинные руки всё время оставались холодны, Оливия зябла даже в самые тёплые солнечные дни и, сидя на веранде, постоянно закутывалась в шаль.
Люции давно бросались в глаза крайности в отношении Оливии к пищета либо не ела вовсе, либо уплетала всё подряд с таким неуёмным аппетитом, что глядя на неё становилось жутконастораживали Люцию и постоянные подругины отлучки куда-то после еды.
Однажды она решилась незаметно проследить за Оливией.
Закончился ужин, все поднялись из-за стола и начали расходится. Оливия ярко разрумянилась: вместе с пищей она всегда выпивала неимоверно много горячего чая. Спустившись по ступенькам веранды, девушка вышла со двора, и, на всякий случай оглянувшись, побежала в сторону моря. Люция подождала, пока подруга отойдёт достаточно далеко и отправилась следом. Ей пришлось идти очень быстроОливия скрылась за поворотом дороги и, чтобы не потерять её, нужно было успеть заметить направление до перекрёстка, где главный поселковый проезд разделялся на просёлок, ведущий по плоскогорью, каменистую тропинку к морю и утоптанную дорогу в лес.
Оливия, сильно натягивая широкими шагами длинную узкую юбку, торопливо шла к морю. Место было открытое, и, если бы она оглянулась, то непременно заметила бы Люцию, но какая-то неведомая цель поглотила девушку настолько, что она шла ничего не видя вокруг. Пройдя примерно полсотни шагов по тропинке, катящейся вниз по склону, Оливия свернула с неё на нехоженую морщинистую поверхность утёса. Цепляясь за большие камни и выступы, она слезла с него куда-то вниз, в русло пенистого горного ручья, далеко внизу впадающего прямо в море.
Люция подошла к краю утёса. Отсюда не было видно Оливиюместо, надо сказать, она выбрала с толкомно сквозь шум горного ручья можно было расслышать, если напрячься и знать, что что-то должно быть слышно, как под скалой кто-то будто бы откашливается, только слишком уж странно, исступлённо, рывками, с жутким гортанным хрипом.
Держась за выступ, Люция осторожно слезла вниз, сделала несколько мелких шажков по растрескавшемуся каменистому склону, спрыгнула на мелкую гальку на берегу ручья и, заглянув за большой полукруглый валун, наконец-то увидела подругу.
Стоя на коленях, Оливия тяжело дышала, пригоршнями бросая себе на лицо ледяную воду. Её «освобождение» завершилось только что: поток ещё не успел окончательно смыть с влажного прибрежного галечника остатки какой-то неоднородной коричневатой слизи
Господи, Оливия! Что ты делаешь?! воскликнула, не сдержавшись, Люция. Изумление и ужас владели ею. Она стояла, вцепившись в шершавый выступ скалы, не в силах сдвинуться с места; лукавые раскосые глаза её округлились.
Оливия проглотила ещё одну пригоршню воды и медленно повернула голову. Она тоже была напугана, но, кроме этого, морально уничтожена, унижена, посрамлена Булимичка, которую застали врасплох, застигли на месте преступления; несчастная ненормальная девочка, чью тайну вдруг так оскорбительно и безжалостно раскрыли.
Ты что? Следила за мной? только и смогла произнести Оливия злым, срывающимся голосом.
Ужас первых мгновений внезапно перешёл у Люции в негодование.
Так вот, как ты, оказывается, приобрела себе идеальную фигуру! Хорошенькое дело! И на ёлку влезть и коленочки не ободрать А я-то всё гадала, как это она умудряется лопать за семерых и оставаться такой тоненькой тростиночкой! Люция разошлась. Вообще говоря, она была очень мягким и спокойным человеком, даже робким, старалась по возможности избегать конфликтов, в большинстве случаев уступая, и Оливия не помнила, чтобы подруга закатывала кому-либо обвинительные скандалы. Впервые она видела Люцию в таком гневе.
Знаешь, как мне было обидно, продолжала, уперев кулаки в бока, Люция, когда ты сожрала всеих было семь штукпончики с шоколадным кремом, мне не хватило даже попробовать! А ореховые батончики? Я просто обожаю эти конфеты! Ты всё съедала за нас двоих, я почти ничего уже не брала, чтобы хватило остальным Я терпела, ничего не говорила тебе! Но теперь Вчера ты уплела мою творожную булочку, которую я оставила на ужин от обеда, потому что очень хотела, но была уже сыта Мою булочку Люция остановилась перевести дух.
Твою булочку? повторила Оливия со странным удивлением. Твою творожную булочку? Ещё раз проговорила она, резко выделив интонацией слово «твою». А ты! Ты воскликнула она вдруг, задохнувшись от внезапно прорвавшегося отчаяния, ты надругалась над моей мечтой!
Губы её дрожали, лицо залила предобморочная голубоватая бледность. И Люция смягчилась. Она видела перед собою в этот момент не могущественную злодейку, а беззащитное, глубоко несчастное существо, маленькую нервную девочку, потерявшую всёлюбовь, дружбу, самоуважение Почти материнское чувство испытывала она сейчас к Оливии. У неё не возникло желания отвечать злом на зло, резкостью на резкость; в конце концов она пришла сюда потому, что тревожилась за подругу, а не для того, чтобы мучить её.
Послушай, Лив, мне кажется, что тебе нужна помощь произнесла она, стараясь держаться как можно более спокойно и дружелюбно, то, чем ты занимаешься, очень опасно! Ты убиваешь себя, и я, как твоя подруга, хочу это остановить. Я здесь, чтобы помочь тебе
Да не нужна мне твоя помощь! воскликнула, вскакивая, Оливия, и твоя дружба! И ты сама мне не нужна! С меня довольно. Я тебя ненавижу, слышишь!? Не-на-ви-жу! Я устала притворяться доброй, сильной и человечной. К чёрту! Хватит! Я не такая! Я не ангел с неба, не Иисус Христос! Я не верю, что такое вообще можно простить. Не верю! И потому я тебя действительно ненавижу!..
Оливия опустила руки, которыми, пока говорила, гневно потрясала в воздухе, а потом внезапно накрыла ими лицо и, опустившись на корточки, заплакала навзрыд.
Люция повернулась и пошла вдоль ручья, чувствуя, как начинает саднить в горле полынная горечь потери.
15
Наплакавшись, Оливия умылась и поднялась на тропинку. Она испытывала огромное облегчение. Выразив наконец всё то, что так долго держала в себе, пытаясь казаться нравственно выше, чище, мудрее, чем есть на самом деле, Оливия поняла, что это даже к лучшему. Потому что теперь, выбросив из своей души всё лишнее, всю романтическую шелуху, весь никому не нужный книжный пафос, она освободила в ней место для понимания. Осознание и принятие своей ненавистипервый шаг к истинному прощению. И Оливия сделала этот шаг.
Она шла, любуясь низкими пушистыми облаками, в наиболее тонких местах изнутри подсвеченными опускающимся солнцем. А небо всё такое же. Синее. Оно всегда таким было. Задолго до неё, до Люции, до всех людей вообще. Оно видело совсем пустую землю. Оливии почему-то вспомнилось, как на лекциях по общей биологии рассказывали гипотезу о происхождении всего многообразия жизни на планете от самой первой живой молекулы, биополимера, которая каким-то образом возникла, синтезировалась, положив начало процессу эволюции. И в этой самой первой органической молекуле, одной единственной, думала Оливия, в её скрученной в клубок полимерной цепи, когда-то содержались, в виде некоторого таинственного потенциала все мы: и я, и Люция, и Артур Это было тогда единое, неделимое, способное стать нами через много миллионов лет. И как так могло случиться, что одна часть целого ненавидит теперь другую? Не должны враждовать пальцы одной руки, плоды одного дерева
Оливия никогда особенно не верила в Бога, опираясь в своём миропонимании на научное познание, а к истории Иисуса Христа относилась скорее как к красивой легенде о самопожертвовании, нежели как к символу веры. Но именно сейчас она обнаружила в своей душе то, что некоторые, быть может, назвали бы Богомбольшое умиротворенное чувство единения со всем живущим, ощущение себя малой частью огромного целого. Оливию посетило вдруг спокойное осознание собственной ничтожности. И, вместе с тем, собственной важности «Я крошечная раковина, в которой можно услышать гул необозримого океана.» На неё снизошло настроение необыкновенно лёгкое и чистое, она пошла быстрее и даже стала тихонько насвистывать популярную мелодию.
Я была слишком резка, извини, сказала она сухо и серьёзно Люции, поднявшись на крыльцо веранды.
Подруга удивлённо вскинула головуона протыкала спицей плотный зелёный крыжовник для варенья. Оливия стояла неподвижно, разглядывая сорванный листок плюща. Лица её не было видно: закат за её спиной превращал девушку в чёрный силуэт.
Люция немного подумала и, отвернув голову, произнесла:
Всё правильно. Не извиняйся. Я сама бы ненавидела тебя, если бы мы вдруг поменялись ролями. У меня точно не хватило бы духу простить. И ты не обязана это делать Я понимаю и не могу тебя осуждать.
Спасибо, сказала Оливия.
16
Купаясь, Баска наступила на что-то в море и рассекла себе ногу. Рана получилась очень глубокая, и располагалась она таким образом, что края её при движении постоянно расходилисьдля заживления требовался покой. А непоседа Баска легкомысленно заклеивала её пластырем и продолжала носиться как угорелая, играя со своими ровесниками. В конце концов рана загноилась. Кожа вокруг неё покраснела и вспухла, наступать на ногу стало нестерпимо больно.
Баску решено было отправить в город, в больницу. И так вышло, что сопровождать её туда и присматривать там за нею пришлось Люцииотец выполнял по договору подряда сезонные работы в посёлке, а мама не хотела надолго оставлять с сиделкой престарелую бабушку.