Мерзопакостная ночка выдалась!
Ужас, не так ли?
Жуть что такое.
Генри Уэллс нахмурился.
Сегодня я со мной что-то странное приключилось. Я гнал Гортензию через Маллиганский лес
Гортензию? не понял Говард.
Это его кобыла, нетерпеливо пояснил я. Вы никак из Брустера возвращались, верно, Генри?
Точно, из Брустера, подтвердил он. И вот еду я промеж деревьев, гляжу внимательноне вылетит ли прямо на меня из темнотищи машина со слепящими фарами, прислушиваюсь, как в заливе завывают и хрипят туманные сирены, и тут на голову мне падает что-то мокрое. «Дождь, думаю. Надеюсь, продукты не подмокнут». Оборачиваюсьубедиться, что мука и масло надежно прикрыты, и тут что-то мягкое, навроде губки, взвилось с днища телеги и ударило мне в лицо. Я хватьи поймал эту штуку пальцами. На ощупь она была как желе. Я надавил, из нее потекла влагапрямо мне по руке. Было не настолько темно, чтобы я этой штуковины не разглядел. Забавно, что в тумане обычно все видноночь как будто светлее делается. В воздухе разливалось вроде как слабое свечение. Не знаю, может, это и никакой не туман был. Деревья-то просматривались: четкие, резкие. Так вот, я о чем: смотрю я на свою находку, и на что, как вы думаете, она похожа? На шмат сырой печени. А не то на телячий мозг. В ней канавки просматривались, а в печени канавок не бывает. Печенка, она гладкая как стекло. Ну я перетрусил! «Там, на дереве, кто-то есть, говорю себе. Какой-нибудь бродяга, или псих, или недоумок какой, печенкой закусывает. Испугался моей повозкивот свой кусок и выронил. Потому что в моей-то телеге, когда я уезжал из Брустера, никакой печенки не было». Посмотрел я вверх. Вы и без меня представляете, как высоки деревья в Маллиганском лесу. Иногда в ясный день с проселочной дороги и верхушек-то не разглядишь. И кому, как не вам, знать, как дико выглядят некоторые из нихкоторые корявые да изогнутые. Забавно, мне они всегда представлялись этакими долговязыми стариканамину, понимаете, рослыми, сгорбленными и жутко злобными. Мне всегда мерещилось: недоброе они замышляют. Есть что-то нездоровое в деревьях, которые растут чуть не вплотную друг к другуи все вкривь да вкось. Так вот, смотрю я вверх. Сперва ничего не увидел, только высокие деревья, белесые такие, влажно поблескивают в тумане, а над нимигустая белая пелена заволокла звезды. И тут что-то длинное и белое стремительно метнулось вниз по стволу. Оно прошмыгнуло так проворно, что я и разглядеть его не успел толком. Тонюсенькое такое, его еще поди разгляди. Что-то вроде руки. Длинная, белая, очень тонкая рука. Да только откуда бы там взяться руке? Кто и когда слышал о руке высотой с дерево? Не знаю, с какой стати сравниваю эту штуку с рукой, потому что на самом-то деле это была всего-то прожилка такаявроде провода или бечевки. Не поручусь, что вообще ее видел. Может, все себе навыдумывал. И за толщину ее не поручусь. Но кисть у нее была. Или нет? Как только я об этом задумываюсь, в голове все плывет. Понимаете, она двигалась так быстро, что я ничего не мог разглядеть в точности. Однако у меня сложилось впечатление, будто она что-то обронилаи теперь искала. На минуту рука словно растеклась над дорогой, а потом соскользнула с дерева и направилась к повозке. С видуздоровенная белая кисть, вышагивает на пальцах, крепится на чудовищно длинном предплечье, а оно, в свой черед, уходит вверх и вверх, до самой пелены туманаа может, и до самых звезд. Я заорал, хлестнул Гортензию вожжами, ну да кобыла в лишних понуканиях не нуждалась. Рванулась впередя даже не успел выбросить на дорогу кус печенки, или телячий мозг, или что бы уж там это ни было. Помчалась сломя голову, чуть повозку не опрокинула, но я поводьев не натягивал. Думал, лучше лежать в канаве со сломанным ребром, чем замешкатьсячтобы длинная белая рука вцепилась мне в глотку и задушила. Мы уже почти выбрались из леса, я только-только облегченно выдохнули тут мозг мой похолодел. Не могу объяснить другими словами. Мозг в голове словно обратился в лед. Представляете, как я перепугался! Не думайте, мыслил я вполне связно. Сознавал все, что происходит вокруг меня, но мозг зазяб так, что я закричал от боли. Вы когда-нибудь держали осколок льда в ладони минуты две-три? Он словно жжет, верно? Лед жжет хуже огня. Ну так вот, ощущение было такое, словно мой мозг пролежал на льду много часов. В голове была топка, нотопка стылая. В ней ревел и бесновался свирепый холод. Наверное, мне следует возблагодарить судьбу, что боль длилась недолго. Прошла спустя минут десять, а когда я вернулся домой, то на первый взгляд пережитое никак на мне не сказалось. Точно говорю: я бы и не подумал, будто что-то со мной случилось, пока в зеркало не посмотрел. Вижув голове дырка.
Генри Уэллс наклонился вперед и откинул волосы с правого виска.
Вот она, рана, промолвил он. Что вы об этом скажете? И он указал пальцем на небольшое круглое отверстие в черепе. Похоже на пулевое ранение, пояснил он, да только никаких следов крови не было, и можно далеко вглубь заглянуть. Такое ощущение, что ведет оно ровнехонько в середку головы. С такими ранами не живут.
Говард вскочил на ногии теперь пепелил моего соседа яростным, обвиняющим взглядом.
Зачем вы нам врете? заорал он. Зачем вы нам рассказываете весь этот бред? Длинная рука, тоже мне! Да вы были в стельку пьяны! Пьяныи между тем преуспели в том, ради чего я трудился до кровавого пота. Если бы я только сумел заставить моих читателей почувствовать этот ужас, изведать его хоть на краткий мигужас, что вы якобы пережили в лесах, я был бы причислен к бессмертнымя превзошел бы самого Эдгара По, самого Готорна. А вынеуклюжий пьяный лжец
Я в свою очередь поднялся и яростно запротестовал:
Он не лжет! В него стреляликто-то выстрелил ему в голову. Ты только погляди на эту рану. Господи, да ты не имеешь никакого права его оскорблять!
Ярость Говарда улеглась, огонь в глазах погас.
Простите меня, покаялся он. Ты не в состоянии себе представить, как мне хочется поймать этот высший ужас и увековечить его на бумаге, а вот ему это удалось играючи. Если бы он только предупредил, что станет описывать нечто подобное, я бы все законспектировал. Но разумеется, он сам не сознает, что он настоящий художник. Блестяще он сыграл, что и говорить, но повторить он наверняка не сможет. Прошу прощения, что я вспылил, приношу свои извинения. Хотите, я схожу за доктором? Рана и впрямь серьезная.
Мой сосед покачал головой.
Не нужен мне доктор, заверил он. У доктора я уже был. Никакой пули у меня в голове нетдырка проделана не пулей. Когда доктор не смог объяснить, в чем дело, я над ним посмеялся. Ненавижу докторов; и в гробу я видал идиотов, которые считают, я вру. В гробу я видал людей, которые мне не верят, когда я рассказываю как на духу, что своими глазами видал длинную белую тварьвот как вас вижу, она соскользнула вниз по дереву.
Невзирая на протесты моего соседа, Говард уже изучал его рану.
Дыра проделана чем-то острым и круглым, сообщил он. Занятно, но ткани не повреждены. Нож или пуля оставили бы рваный край.
Я кивнул и наклонился рассмотреть рану поближе. И тут Уэллс пронзительно завопил и схватился руками за голову.
Ахххх! захлебнулся он. Снова началосьужасный, чудовищный холод!
Говард вытаращился на него.
Только не ждите, что я поверю в эту чушь! негодующе воскликнул он.
Но Уэллс, держась за голову, в агонии метался по комнате.
Не могу больше, не могу! кричал он. У меня мозг леденеет. Это не обычный холод, нет. О господи! Вы ничего подобного в жизни не чувствовали. Он жжет, испепеляет, рвет на куски. Словно кислота.
Я тронул его за плечо, пытаясь успокоить, но Уэллс оттолкнул меня и кинулся к двери.
Я должен отсюда выбраться, визжал он. Эта тварь хочет на простор. В моей голове она не поместится. Ей нужна ночьбескрайняя ночь. Она упивается ночной тьмой
Уэллс распахнул дверь и исчез в тумане. Говард вытер лоб рукавом и рухнул в кресло.
Псих, подвел он итог. Трагический случай маниакально-депрессивного психоза. Кто бы мог ожидать? Рассказанная им историяэто никакое не искусство. Просто кошмарный грибок, порождение больного мозга.
Да, согласился я. Но как ты объяснишь отверстие в голове?
А, это? Говард пожал плечами. Да оно небось всегда там былонаверняка что-то врожденное.
Чушь, отрезал я. Никакой дыры в черепе у него никогда не было. Лично я считаю, что в него стреляли. Надо что-то делать. Ему необходима медицинская помощь. Позвоню-ка я доктору Смиту.
Вмешиваться бесполезно, возразил Говард. Эту дыру проделала не пуля. Советую тебе позабыть о нем до завтра. Помешательство может быть временным, вероятно, оно само пройдет, и тогда твой сосед будет винить нас за вмешательство. Если он и завтра будет вести себя неуравновешенно, если заявится сюда и примется шуметь, тогда и впрямь придется сообщить куда надо. За ним вообще такое водится?
Нет, заверил я. Он всегда вел себя в высшей степени разумно. Пожалуй, я с тобой соглашусь и подожду до завтра. Но дыра в голове меня по-прежнему озадачивает.
А меня больше занимает рассказанная им история, отозвался Говард. Запишу-ка я ее, пока не забыл. Разумеется, воссоздать этот почти осязаемый ужас так, как он, у меня не получится, но, может, удастся уловить хоть малую толику странного, нездешнего ощущения.
Мой друг снял колпачок с ручки и принялся покрывать бумагу прихотливыми фразами.
Поежившись, я прикрыл дверь.
Несколько минут тишину в комнате нарушало только царапанье ручки по бумаге. Несколько минут царило безмолвиеи вдруг послышались пронзительные вопли. Или стоны?
Мы услышали крики даже сквозь закрытую дверь: они перекрывали голоса туманных сирен и плеск волн на Маллиганском взморье. Они заглушали миллионы ночных звуков, что ужасали и удручали нас, пока мы сидели за беседой в одиноком, одетом туманом доме. Мы различали этот голос так ясно, что на мгновение померещилось, будто он раздается едва ли не под окном. Лишь когда затяжные, пронзительные стенания прозвенели еще раз и еще, стало ясно, что расстояние до них немалое. Медленно пришло осознание, что крики доносятся издалекавозможно, из Маллиганского леса.
Душа под пыткой, пробормотал Говард. Бедная проклятая душа в когтях того самого ужаса, о котором я тебе рассказывал, ужаса, который я знал и чувствовал многие годы.
Пошатываясь, он поднялся на ноги. Глаза его горели, дышал он прерывисто и тяжело.
Я схватил друга за плечи и основательно его встряхнул.
Не следует отождествлять себя с персонажами собственных историй, воскликнул я. Какой-то бедолага попал в беду. Не знаю, что там случилось. Может, корабль затонул. Сейчас надену непромокаемый плащ и выясню, в чем дело. Думается, мы кому-то нужны.
Очень может быть, что мы и впрямь нужны, медленно повторил Говард. Очень может быть, что нужны. Одной жертвы твари будет мало. Ты только представь это долгое путешествие сквозь пространство, жажду и мучительный голод, что тварь изведала! Глупо предполагать, что она удовольствуется одной жертвой!
А в следующий миг Говард разом преобразился. Свет в глазах погас, голос уже не дрожал. Он передернулся.
Прости меня, покаялся он. Боюсь, ты сочтешь меня таким же сумасшедшим, как этот твой деревенщина. Но я не могу не вживаться в собственных персонажей, пока сочиняю. Я описал что-то невыразимо недоброе, а эти вопли именно такие вопли издавал бы человек, если бы если
Понимаю, перебил его я, но сейчас на разговоры времени нет. Там какому-то бедолаге солоно приходится. Я указал на дверь. Он сражается с чем-тоне знаю с чем. Но мы должны помочь ему.
Конечно, конечно, согласился Говард и последовал за мною на кухню.
Не говоря ни слова, я снял с крючка плащ и вручил его приятелю. А в придачуеще и громадную прорезиненную шапку.
Одевайся быстрее, приказал я. Человек отчаянно нуждается в нашей помощи.
Я снял с вешалки свой собственный дождевик и кое-как просунул руки в слипшиеся рукава. И секунды не прошло, как мы уже прокладывали путь в тумане.
Туман казался живым. Его длинные пальцы тянулись вверх и безжалостно хлестали нас по лицу. Он оплетал наши тела и вихрился гигантскими серыми спиралями над нашими головами. Он отступал перед намии вдруг снова смыкался и окутывал нас со всех сторон.
Впереди смутно просматривались огни немногих одиноких ферм. Позади рокотало море и неумолчно, скорбно завывали туманные сирены. Говард поднял воротник плаща до самых ушей, с длинного носа капала влага. Челюсти стиснуты, в глазахмрачная решимость.
Мы долго брели, не говоря ни слова, и лишь на подступах к Маллиганскому лесу Говард нарушил молчание.
Если понадобится, мы войдем в этот лес, объявил он.
Я кивнул.
Не вижу, с какой бы стати нам туда не входить. Лес-то небольшой.
Оттуда можно быстро выбраться?
Еще как быстро. Господи, ты это слышал?
Жуткие вопли сделались еще громче.
Этот человек страдает, промолвил Говард. Страдает непереносимо. Как думаешь Как думаешь, не твой ли это безумный приятель?
Он озвучил тот самый вопрос, который я задавал сам себе вот уже какое-то время.
Очень может быть, отозвался я. Но если он и вправду настолько безумен, нам придется вмешаться. Жаль, я не позвал с собой соседей.
Ради всего святого, почему ты и впрямь этого не сделал? закричал Говард. Для того чтобы с ним совладать, возможно, понадобится дюжина крепких парней. Он завороженно разглядывал воздвигшийся перед нами строй высоких деревьев и, сдается мне, о Генри Уэллсе не особенно задумывался.
Вот он, Маллиганский лес, сообщил я. И сглотнул, борясь с подступающей тошнотой. Сам-то он невелик, добавил я не к месту.
О господи! прозвенел из тумана исполненный невыносимой боли голос. Они едят мой мозг. О господи!
В тот момент я страшно испугался, что, чего доброго, тоже лишусь рассудка. И ухватил Говарда за руку.
Вернемся назад, закричал я. Мы немедленно возвращаемся! Дураки мы были, что вообще сюда отправились. Здесь нет ничего, кроме безумия и страдания и, возможно, смерти.
Может, и так, отозвался Говард, но мы пойдем дальше.
Под промокшей шапкой лицо его сделалось пепельно-серым, глаза превратились в две синие щелочки.
Хорошо, мрачно согласился я. Пошли.
Мы медленно пробирались через лес. Деревья возвышались над нами, в густом тумане очертания их настолько искажались и сливались воедино, что казалось, они двигаются заодно с нами. С узловатых веток свисали ленты тумана. Ленты, сказал я? Скорее, змеи туманаизвивающиеся, с ядовитыми языками и плотоядными глазами. Сквозь клубящиеся облака просматривались чешуйчатые, корявые стволы, и каждый смахивал на искривленного злобного старикана. Лишь узкая полоса света от моего электрического фонарика защищала нас от их козней.
Так шли мы сквозь гигантские волны тумана, и с каждой секундой вопли звучали громче. Вскоре мы уже улавливали обрывки фраз и истерические выкрики, что сливались воедино, переходя в протяжные стенания.
Все холоднее и холоднее и холоднее они доедают мой мозг. Холодно! А-а-а-а-а!
Говард крепче сжал мою руку.
Мы его найдем, объявил он. Поворачивать вспятьпоздно.
Когда мы отыскали беднягу, он лежал на боку. Стискивал ладонями голову, сложился вдвое, подтянул колени так плотно, что они чуть в грудь не впивались. И молчал. Мы наклонились к нему, встряхнулини звука.
Он мертв? захлебнулся я.
Мне отчаянно хотелось развернуться и убежать. Уж очень близко подступали деревья.
Не знаю, отозвался Говард. Не знаю. Надеюсь, что мертв.
Он опустился на колени, просунул ладонь под рубашку бедолаги. Мгновение лицо его напоминало маску. Затем он встал и покачал головой.
Он жив, объявил Говард. Надо поскорее доставить его в тепло и переодеть в сухое.
Я кинулся на помощь. Вдвоем мы подняли с земли скорчившееся тело и понесли к дому, пробираясь промеж стволов. Пару раз мы споткнулись и чуть не упали; ползучие растения цеплялись за нашу одежду. Эти плети, точно маленькие ручонки, хватались за нас и рвали ткань по злобной подсказке высоких деревьев. Ни одна звезда не указывала нам путь, единственным источником света служил карманный фонарик, да и тот грозил вот-вот погаснутьтак выбирались мы из Маллиганского леса.