Минул год, но графиня была непреклонна в своем решении. Не желая принуждать ее и желая понять причины, побуждающие столь юную и прекрасную обладательницу счастливой фортуны хоронить себя в монастырских стенах, король объявил о своем намерении теперь, когда истек срок ее траура, посетить замок Виллиньев. Если его приезд, сказал монарх, не повлечет за собой перемен в ее намерениях, то ему не останется ничего другого, как дать ей высочайшее соизволение.
Много дней и ночей в слезах, в безутешном горе провела Констанция, много печальных часов протекло. Ворота ее затворились для посетителей; подобно леди Оливии в «Двенадцатой ночи» она препоручила себя одиночеству и печали. С непоколебимой, неизменной твердостью она отвергала увещевания и сочувствие своих подданных; нянчила и пестовала свою тоску, как если бы это была единственная дорогая ей вещь на свете. И все же печаль была еще слишком свежа, слишком горька и болезненна, чтобы быть желанной гостьей в ее покоях. Молодая, живая и пылкая, Констанция не переставала противиться своему горю, преодолевала и желала забыть его; но все, что дышало радостью, все, что было прекрасно вне стен, только будило горе. И легче было выносить его тяжесть в смиренном уединении; Констанция покорилась своему горю; и оно угнетало ее, но не пронзало болью.
В надежде рассеяться недолгой прогулкой в окрестностях Констанция вышла из замка. В высоких и просторных покоях своего жилища она чувствовала себя стесненной. Древний лес и холмы хранили дорогие ее сердцу воспоминания; деревья манили ее, обещая упокоить часы и дни ее жизни под густым лиственным покровом. Подобно ветру, шумящему в кронах, или солнцу, катящемуся по небесному своду, вечное движение и перемена утешали ее в глубокой печали, неизбывной болью и тоской сжимавшей ее сердце под сводами замка.
На краю густо заросшего тенистыми деревьями парка, в одном из уголков его, находилось место, откуда взору открывалась равнина, раскинувшаяся у подножия гор. Констанция отреклась от этого уголка, но бессознательно ноги ее направлялись туда; и теперь, в двенадцатый раз за этот день, она вновь обнаружила себя стоящей среди знакомых деревьев. Она присела на поросший травою холмик и в задумчивости посмотрела на цветы, посаженные ею для украшения этого зеленого убежищазамка ее любви и воспоминаний. В руке она держала письмо короля, по-отечески опекавшего ее в великом горе. Грусть затемняла ее черты, и нежное сердце в тоске вопрошало судьбу: как должно ей, столь юной, незащищенной, оставленной милостью небес, сопротивляться новому несчастью.
«Единственное, чего я прошу, думала она, позволить мне жить в замке отцажить там, где все мне знакомо с детства. Слезами я буду орошать цветы на могилах тех, кто был дорог мне; я буду плакать здесь, в этом лесу, где жила моя безумная мечта о счастье, я буду оплакивать ее смерть, ибо счастье мое отныне погребено навеки!»
Легкий лесной шорох достиг ее слуха; сердце ее учащенно забилосьно снова все стихло.
Глупо! произнесла она полушепотом, глупо обманывать себя и тешить чувства фантазией; все это оттого, что когда-то мы виделись здесь; когда-то, сидя в беседке, я ожидала, и звуки, подобные этим, предвещали его столь желанный приход; и кролик, зашуршавший в траве, и птица, разбудившая тишину своей песней, все говорит о нем. О, Гаспар! мой когда-то; отныне никогда дорогое место не озарится радостью, принесенной тобою, отныненикогда более!
Снова зашелестели кусты, и стали отчетливо слышны шаги в чаще. Констанция поднялась; сердце ее учащенно билось: должно быть, это глупая Манон идет уговаривать ее вернуться в замок. Однако шаги были тверже и размеренней, что было совсем не свойственно ее горничной; выйдя из тенистой беседки, Констанция разглядела пришельца. Убежатьбыл первый ее порыв; но хотя бы еще раз увидеть, взглянуть на него, еще раз услышать его голос; еще раз, прежде чем страшная клятва разлучит их навеки, побыть вместе! Бездна отчаяния переполняла душу ее в долгие часы и дни одиночества, и Констанция решила, что краткий миг не оскорбит память умерших и, может быть, отчасти смягчит смертельную тоску, что мертвенной бледностью покрывала ее щеки.
Любимый, он вновь стоял перед ней; взаимные клятвы верности соединяли их. Как и Констанция, он был печален, и она не могла противиться его умоляющему взгляду, взывавшему к ней не уходить, остановиться.
Я пришел сюда, леди, сказал молодой рыцарь, без всякой надежды переменить твою волю. Я пришел еще только раз взглянуть на тебя и сказать «прощай», прежде чем отправиться в Святую Землю. Я пришел молить тебя не уходить в мрачный монастырь; ты избегнешь меня, столь ненавистного тебе, ибо ты не увидишь меня никогда более. Погибну ли я или буду житьФранция и я расстались навеки!
То, что ты говоришь, страшно! сказала Констанция. Однако, пожелает ли король терять своего верного рыцаря? Трон, который ты помогал воздвигать, нуждается в твоей защите. Если слова мои когда-то были не безразличны тебе, умоляюне уходи в Палестину.
Одно твое слово могло бы остановить меня, одна улыбка, Констанция, юноша опустился перед ней на колени: образ, когда-то столь дорогой и любимый, пугающий и запретный теперь.
Не медли более! вскрикнула она. Ни улыбка моя, ни слово отныне не принадлежат тебе. Зачем ты пришел сюда; здесь живут души умерших. Если эти тениих; они проклинают неверную, позволившую убийце тревожить их освященный покой.
Когда любовь наша была юна, ты нежно встречала меня, отвечал рыцарь, ты научила меня находить путь среди этих деревьев. Ты с радостью встречала меня здесь, в этом месте, и однажды ты поклялась быть навеки моейздесь, под этими древними кронами.
Было преступлением, великим грехом, сказала Констанция, отворить двери отца сыну его заклятого врага. Но разве небо недостаточно наказало меня за это?
Пока она говорила, молодой рыцарь в тяжелых раздумьях опустил голову и стоял не двигаясь; Констанция трепетала, каждое мгновение готовая обратиться в бегство. Наконец он освободился от минутной задумчивости и медленно отвечал:
То были счастливые дни, Констанция, тревога и радость наполняли их, когда вечер приводил меня к твоим ногам; когда ненависть и месть окутывали далекий замок, тени и звезды, подобно храму любви, укрывали сенью эту беседку.
Счастливые? Нетгорестные дни! эхом отозвалась Констанция. Как я могла думать, что из несоблюденного мною долга произрастет что-то доброе; разве Господь вознаграждает непослушание? Не говори о любви, Гаспар! Пролитая тобою кровь разлучила нас навеки! Не приближайся ко мне. Мертвые даже теперь стоят между нами! Их бледные тени предупреждают меня и грозят мне за то, что я внимаю речам их убийцы.
Но я не убийца! в отчаянии вскричал бедный юноша. Констанция, мы обапоследние в своих родах. Смерть жестоко обошлась с нами, и мы одиноки. Но все было не так, когда мы впервые полюбили; моя семья, отец, брат, даже моя матьвсе дышало ненавистью к дому Виллиньев, но я благословлял наши встречи. Я видел тебя и благословлял небеса. Господь заронил любовь в наши сердца. В залитых луною домиках теплыми летними вечерами назначали мы тайные свидания. Стоило дню разгореться неясными лучами, мы находили приют в этом укромном убежище, и здесь, на том самом месте, где я сейчас стою, мы преклонили колени и поклялись в верности друг другу. Неужели клятва будет нарушена нами?
Слезы катились по бледным щекам Констанции, когда любимый оживлял в ее сердце образы счастливых часов.
Нет, никогда! вырвалось у нее. О, никогда! Ты знаешь или узнаешь скоро решимость и верность той, кто не смеет принадлежать тебе. Приличествовало ли нам говорить о любви, о счастье, когда война, кровь, ненависть бушевали вокруг! Весенние цветы, собранные нашими руками, попрали сошедшиеся в жестокой битве рыцари. От руки твоего отца погиб мой отец; мой брат поклялся отомстить, и малое утешение знать, что не твоя рука направляла смертоносный удар, поразивший его. Ведь ты сражался на стороне убивших его. Не говори ничего больше, ни словаэто бесчестит непокойные души, что слушают тебя. Иди, Гаспар! Забудь меня. С благородным и храбрым Генрихом твоя карьера вознесет тебя; прекрасная девушка примет, как я когда-то, твои клятвы и будет счастлива с тобой. Прощай! Пусть Дева Мария благословит тебя! В монастырской келье я буду помнить христианский заветя буду молиться за своих врагов. Гаспар, прощай!
Она торопливо выбежала из беседки, быстрыми шагами пересекла лесистую лощину и вскоре достигла замка. Лишь в уединенной замкнутости своих покоев она позволила горю, как буря разрывавшему ее грудь, выйти наружу; новые горести омрачали память давно ушедшей радости и делали зловещей ловушкой само воспоминание о прошлом блаженстве; сокрытая в тайниках сердца любовь вместе с воображаемой виной составляла ужасное сочетание, грозящее, подобно жестокому тирану, обратить в прах живое тело. Внезапно странная мысль пронзила ее. Констанция отбросила ее, как детскую, суеверную, но мысль не оставляла ее.
Манон, в необычайном волнении позвала она горничную. Манон, ты когда-нибудь спала на ложе святой Катерины?
Манон в ужасе перекрестилась.
Святители небесные! Кроме двух девушек, там никто не спал с тех пор, как я помню себя на свете. Одна из девушек упала в Луару и утонула, другая только поглядела на каменную постель и возвратилась домой без единого слова. Это страшное место; если монахиня не ведет примерную и благочестивую жизнь, то беда коснется ее в тот самый час, когда она положит голову на святой камень!
Констанция тоже перекрестилась.
В течение всей нашей жизни единственно через посредство Господа и через благословение святых мы можем, каждый из нас, надеяться на свою праведность. Завтра ночью я усну на этом ложе!
Но госпожа! Ведь завтра прибывает король.
Тем более; мне необходимо утвердиться в решении до его приезда. Нет такого горя, которое переполняло бы сердце и было бы столь велико, что для него не отыскалось бы лекарства. Когда-то я надеялась принести мир нашим домам; и если лучше мне будет надеть венок из тернийнебо укажет мне свою волю. Завтра я буду спать на ложе святой Катерины, и если, как я слышала, святая направляет во снах монахинь, то и я буду ведома ею. Я поступлю так, как мне укажут небеса; я готова ко всему, даже к самому худшему.
На пути из Парижа в Нант король остановился и провел ночь во владениях, отстоящих на несколько миль от замка Виллиньев. Перед самым рассветом в его покои был проведен молодой рыцарь; вид его был серьезен и даже печален, мужественная красота его поблекла, сокрытая чрезмерной усталостью. Он молча стоял в приемной Генриха, когда тот, быстрый в движениях, обратил к нему взгляд живых голубых глаз и мягко проговорил:
Итак, ты нашел ее непреклонной и решившейся, Гаспар?
Да, я нашел ее решившейся на наше обоюдное горе. Увы! Поверьте, это не только моя беда; разрушая мое счастье, Констанция приносит в жертву свое.
Так ты действительно веришь, что она скажет «нет» тому галантному шевалье, которого мы представим ей?
О моя клятва! Я не допускаю и мысли о том! Это невероятно. Мое сердце признательно вам и глубоко благодарит вас за ваше великодушное участие. Но даже голос любимого, звучавший в беседке, где воспоминания и уединенность помогали чарам, не смог убедить ее; она не последует даже приказу вашего величества. Она собирается уйти в монастырь, ухожу и я, примите мою отставку: отныне явоин креста.
Гаспар, сказал монарх, я знаю женщин лучше тебя. Их не победить уступками и покорностью. Смерть родных, естественно, тяжким бременем легла на сердце графини; лелея в одиночестве свое горе, она вообразила, что самому небу противен ваш союз. Дай время голосу света достичь ее души; голос земной силы и голос земной доброты, один приказывая, другойумоляя, найдут отклик в ее сердце, иклянусь честью и святым крестомона будет тогда твоею. А пока будем исполнять задуманное. По коням; занимается день, и солнце уже высоко.
В Нантское аббатство король прибыл к началу службы, отправлявшейся в кафедральном соборе. За мессой последовал пышный обед, и был уже полдень, когда монарх достиг берега Луары, где, чуть выше Нанта, высился замок Виллиньев. Графиня встретила короля у ворот. Тщетно Генрих искал следы безысходного горя на ее щеках, тщетно он пытался отыскать в ее лице печаль и отчаяние, которые ожидал увидеть. Щеки ее цвели, и манеры ее были живы; голос ее дрожал, но не сильно. «Она не любит его, подумал Генрих, или сердце ее уже согласно».
Легкий ужин ожидал короля. После некоторого колебания, вызванного цветущим видом молодой графини, он упомянул имя Гаспара. Вместо того чтобы побледнеть, Констанция вспыхнула и отвечала поспешно:
Завтра, мой государь, все решится завтра, и я прошу вас отложить наши дела, потому что я связана клятвой Богу
Она смутилась, но король, одновременно и удивленный и польщенный, спросил ее:
Значит ли это, что ваше решение переменилось и вы прощаете молодому де Водмонту то, что в его венах течет кровь, враждебная вашей?
Мы должны любить и прощать врагов наших, отвечала графиня в некотором смятении.
Клянусь святой Денизой, это добрый ответ для начинающего, смеясь, проговорил король. Но где же мой верный слуга, дон Аполлон? Подойдите и поблагодарите свою леди за ее любовь.
Держась поодаль, изумленный рыцарь с бесконечным удивлением наблюдал столь изменившиеся манеры и столь спокойное выражение лица молодой леди. Он не мог слышать ее слов, но ее ли, плачущую и трепещущую, видел он вечером накануне? Ее ли сердце разрывали вчера враждующие страсти? Она ли видела бледные призраки мертвецов, вставших между ней и любимым? Эту загадку было непросто решить. Призыв короля прозвучал в унисон с чувствами де Водмонта; рыцарь бросился вперед. Он был у ее ног, когда графиня, спокойствием своим скрывая терзавшие ее страсти, неожиданно вскрикнула, узнав де Водмонта, и без чувств опустилась на пол.
Все это было в высшей степени загадочно и странно. Когда прислуга привела ее в чувство, последовал новый обморок, а за нимнеудержимый поток слез. Все это время монарх находился в гостиной. Он внимательно рассматривал стол с остатками ужина, насвистывал романс о непостоянстве женского сердца, и он явно не знал, как отвечать на полные беспокойства и горького разочарования взгляды молодого де Водмонта. Наконец появилась горничная графини с запоздалыми извинениями.
Леди очень плохо себя чувствует. Завтра она припадет к ногам короля, чтобы просить его снисхождения, и завтра же она откроет ему свое решение.
Завтра, снова завтра! Чем так притягательно завтра, скажи нам, девушка? спросил король. Не поможешь ли ты разрешить эту загадку? Что за странная история принадлежит завтрашнему дню, коль все так настаивают на его наступлении?
Зардевшись и опустив глаза, Манон колебалась. Но Генриху не пришлось уподобляться тирану, чтобы узнать секрет ее леди. Манон сама была сильно напугана затеей госпожи, и упорство графини более, чем что-либо другое, побуждало ее выдать тайну. Утес, на котором стоит каменное ложе святой Катерины, нависает над глубокими и стремительными водами Луары, и спать там, по ее мнению, было сущим безумием. Сам Генрих считал, что едва ли бы нашлась женщина, способная решиться на подобный поступок; если несчастная сновидица и избежит падения в бурные воды, ее неминуемо ждет тревожное видение, произведенное нелегким сном по диктату небес. Однако Констанция решилась, и королю оставалось только изумляться, как она, чьему уму и талантам он слышал так много похвал, могла увлечься такой затеей. Может ли страсть так играть нами? Подобно смерти, она гасит возвышенный блеск, уравнивает дворянина с темным крестьянином, забирает и мудрого, и глупца в вечное рабство в свои чертоги. Странным было желание графини, но она могла поступать, как ей того хотелось. Было очевидно, что она колебалась в решении, и оставалось только надеяться, что святая Катерина не сыграет в ее судьбе роковой роли. С другой стороны, образы, отличные от тех, что указует небесный перст, грозили помешать видению спящей. Чтобы предотвратить вмешательство земных сил, было решено поставить вокруг охрану.
Нет на свете чувства более пугающего, чем то, что вторгается в слабое сердце; не внимая голосу рассудка, человек покоряется действию неуправляемых импульсов; и так случается даже с грубыми натурами, стихия которыхборьба, сражения, вечный спор; так происходит и с теми, для кого счастьев смертельной схватке и радостьв смятении страстей. Нежная душа Констанции была добрее и мягче; долг и любовь попеременно сжимали, терзали ее бедное сердце. Избавлением от невыносимых мук было для нее обращение к таинствам веры; и опасности, что грозили ей на этом пути, придавали ей сил и энергии; осмелиться и дерзнуть ради любимого было счастьем, ибо того требовали ее любовь и ее отчаяние. И если отречение от любви было ее судьбоюопасности и смерть меркли в сравнение с той болью, что наполнила бы тогда ее существо.