Свет фонаря ярко освещал то, что было внутри, и мы увиделикак передать это? мы увидели там, среди истлевших тряпок, тело прекрасной женщины, которая лежала как живая, с нежно-розовым лицом, мягкими темно-красными губами и грудью цвета перламутра, словно приподнимавшейся, как если бы женщина сладко спала. Сгнившие лохмотья, в которые она была завернута, составляли жуткий контраст с ее прекрасными формами, свежими, как утро! Руки были вытянуты вдоль тела, розовые ладони слегка повернуты наружу, глаза закрыты так умиротворенно, как у спящего ребенка, а длинные волосы, сиявшие в тусклом свете фонаря подобно красному золоту, заплетены в мелкие косички и тщательно уложены вокруг головы, лишь надо лбом из прически выбивались непослушные завитки. Я мог поклясться, что в голубых венах на ее божественно прекрасной груди течет живая горячая кровь!
Мы остолбенели, и Магнен, задыхаясь, склонился над саркофагом, бледный как смерть, гораздо бледнее, чем когда-либо, не отрывая глаз от почти улыбающегося лица. Я не сомневаюсь, что побледнел не меньше при виде этого необъяснимого зрелища. Пока я смотрел, красные губы, казалось, стали еще краснее. Они и правда стали еще краснее! Между ними показались жемчужные зубы. Раньше их не было видно. И тут по округлому подбородку потекла яркая рубиновая капля и соскользнула на шею. Охваченный ужасом, я смотрел на оживающий труп, пока не отвел глаза, не выдержав этого зрелища. Взгляд мой снова упал на надпись, но теперь я смог увидеть и прочитать ее целиком «К Веспертилии»было написано по-латыни, и даже в латинском имени женщины было что-то дьявольское. Но самое страшное скрывала греческая надпись τηξαιματοπωιδοξ«кровопийца, женщина-вампир». А Флавиусее возлюбленныйvix ipse sospes, «сам едва спасшийся» из смертельных объятий, похоронил ее здесь и запечатал могилу, надеясь на тяжелый камень и крепкий раствор, чтобы навсегда замуровать прекрасное чудовище, которое он любил.
Мерзкая убийца! воскликнул я. Ты убила Марчелло!
Я вдруг ощутил, как меня охватывает спокойствие мстителя.
Дайте кирку, сказал я Магнену.
Говорил я очень тихо. Он подобрал кирку и передал ее мне, словно во сне. Вид у Магнена был совершенно идиотский, на лбу блестели бисерины пота. Я взял нож и отщепил от деревянной ручки кирки отличный заостренный кол. Потом безо всякого отвращения влез в саркофаг. Ноги мои потонули в окутывающей Веспертилию истлевшей ткани, которая рассыпалась под ботинками, как пепел.
Мгновение я смотрел на белоснежную вздымающуюся грудь, где ажурное переплетение вен просвечивало сквозь кожу, подобно бирюзе, и выбирал место, а потом одним ударом глубоко воткнул в нее кол острым концом и придавил каблуком.
Раздался страшный вопль, пронзительный и ужасный, я даже подумал, что сейчас оглохну, но и тогда не почувствовал страха. Бывают минуты, когда мы становимся особенно сильны духом. Я замер, вглядываясь в ее лицо, которое на глазах менялось, эти изменения были страшными ипоследними!
Грязная вампирша! размеренно и гневно произнес я. Больше ты никому не причинишь вреда!
И, не оглядываясь на это проклятое лицо, выбрался из ужасной могилы.
Мы подняли Марчелло и медленно понесли его по крутой лестнице. Это оказалось трудной задачей, поскольку проход был узкий, а тело окоченело. Я заметил, что до конца второго пролета ступеньки были древние, а более поздний туннель наверху оказался несколько шире. Выбравшись на поверхность, мы увидели гвардиано, лежавшего на каменной скамье. Он не хотел остаться без вознаграждения. Я дал ему несколько франков.
Видите, мы нашли синьора. Я старался говорить непринужденно. Он очень слаб, мы отнесем его в экипаж.
Я закрыл лицо Марчелло носовым платком, но гвардиано понял, что он мертв. Окоченевшие ноги говорили сами за себя, но итальянцы не любят впутываться в подобные дела. Они боятся полиции, как дети.
Бедный синьорино! сказал гвардиано. Он очень болен. Лучше отвезти его в Рим.
Пока мы шли с нашей ношей по падубовой аллее, он держался от нас подальше и даже не подошел к воротам, чтобы его не заметил кучер, дремавший на козлах. Мы с трудом втащили тело Марчелло в коляску. Возница обернулся и с подозрением посмотрел на нас. Я объяснил, что наш друг очень плох, и сунул ему золотой, велев ехать на виа дель Говерно Веккьо. Он взял деньги и хлестнул лошадей, чтобы поскорее добраться до места. Мы сидели в коляске, поддерживая твердое тело, которое подпрыгивало на каждом ухабе, как сломанная кукла. Наконец мы добрались до виа дель Говерно Веккьо. Никто не видел, как мы внесли Марчелло в дом. У двери не было ступенек, и мы остановились поближе к входу, чтобы скрыть свою ношу. Мы внесли тело в комнату, положили на кровать и заметили, что глаза уже закрыты. Наверное, они прикрылись от дорожной тряски, хотя это едва ли возможно. Квартирная хозяйка повела себя так, как и следовало ожидать, ведь я уже говорил, что знаю итальянцев. Она тоже сделала вид, что синьор очень болен, и предложила привести доктора, а когда я решился сказать ей, что он умер, заявила, что это, должно быть, случилось только что, поскольку она видела, как он посмотрел на нас и снова закрыл глаза. Она всегда говорила, что он слишком мало ест и непременно заболеет. Да, его свели в могилу слабость и дурной воздух, к тому же он слишком много работал. Мы с радостью согласились с ее фантазиями, так как не хотели связываться с полицией, и она побежала разносить новость по кварталу.
Так умер Марчелло Соувестре, и так закончила наконец свой земной путь кровопийца Веспертилия.
Осталось рассказать немногое. Марчелло, успокоенный и красивый, лежал на кровати. Проститься с ним пришли студенты, они стояли и молча смотрели на него, а потом опустились на колени, чтобы помолиться, совершили крестное знамение и навсегда оставили его.
Мы поспешили на виллу Медичи, где спал Детайе, и сестра Клавдий смотрела на него с довольным выражением обычно строгого лица. Она бесшумно поднялась, когда мы вошли, и встретила нас на пороге.
Он поправится, мягко сказала она.
Сестра оказалась права. Когда Детайе проснулся и открыл глаза, он сразу узнал нас.
Слава богу! выдохнул Магнен.
Я был болен? спросил Детайе очень слабым голосом.
Всего лишь лихорадка, поспешил ответить Магнен. Но все позади. Вас пришел навестить месье Саттон.
А Марчелло приходил? был следующий вопрос.
Магнен смотрел на него не отрываясь.
Нет, только и ответил он, надеясь, что выражение его лица доскажет остальное.
Неужели он и правда умер?
Магнен наклонил голову.
Бедный друг! пробормотал Детайе, опустил тяжелые веки и снова уснул.
Спустя несколько дней после похорон Марчелло мы отправились в Винья-Мардзиали, чтобы забрать вещи, которые ему принадлежали. Когда я аккуратно собирал рукописную партитуру оперы, мой взгляд упал на один отрывок. Он показался мне похожим на тот, что Детайе постоянно напевал в бреду; я его записал. Как ни странно, когда я позже напомнил ему о той мелодии, для него это стало новостью. Детайе заявил, что Марчелло не позволил ему заглянуть в рукопись. Что касается бюста, спрятанного в другой комнате, мы не стали его тревожить и оставили разрушаться вдали от людских глаз.
Элиза Линн Линтон
Элиза Линн Линтон (18221898) родилась в Кесвике, графство Камбрия, в семье священника. Женщина независимых взглядов, она в 1845 году самостоятельно отправилась в Лондон в качестве протеже поэта Уолтера Сэвиджа Лэндора.
Опубликовав несколько романов, не имевших особого успеха, она сменила литературные занятия на ремесло журналиста и стала сотрудничать в газете «Морнинг кроникл» и журнале «Круглый год», который издавал Чарльз Диккенс. В 1858 году она вышла замуж за У. Дж. Линтона, знаменитого поэта и гравера по дереву; спустя десятилетие они развелись, но, по-видимому, оставались в хороших отношениях, так как она взяла на воспитание одну из его дочерей от первого брака. После развода ее бывший муж эмигрировал в США, и Линтон вернулась к беллетристике, на сей раз добившись широкой известности благодаря таким романам, как «Подлинная история Джошуа Дэвидсона» (1872) и «Кристофер Киркленд» (1885), в значительной мере автобиографическим, несмотря на то что повествование в них ведется от лица мужчины. Ее взгляды нередко приводили исследователей в замешательство: сильная женщина с ярко выраженной индивидуальностью и независимым стилем поведения, она вместе с тем была решительной противницей феминистского движения, утверждавшего в общественном сознании образ «новой женщины».
Ее весьма неторопливая, размеренная манера повествования едва ли способна удержать внимание современного читателя, и сегодня книги Линтон вспоминают редко.
Рассказ «Убийство мадам Кабанель» был впервые опубликован в авторском сборнике «Шелковая нить и другие истории» (Лондон: Чатто энд Уиндус, 1880).
Убийство мадам Кабанель
Деревушку Пьевро в Бретани не затронул прогресс, не осветила своим светом наука. Ее жители были простыми, невежественными, суеверными людьми и о благах цивилизации имели так же мало представления, как об учености. Всю неделю они занимались тяжелым трудом, возделывая неплодородную землю, которая давала взамен скудный урожай. По воскресеньям и дням святых посещали мессу в небольшой каменной часовне, безоговорочно принимая на веру все, что говорил им господин кюре, как и многие другие вещи, о которых он не упоминал. Все незнакомое казалось им дьявольским, а не прекрасным.
Единственной связью между жителями деревни и внешним миром, царством разума и прогресса, был месье Жюль Кабанель, истинный хозяин этих мест. Он одновременно исполнял обязанности мэра, мирового судьи и всех публичных должностных лиц. Иногда он ездил в Париж, откуда возвращался с немалым запасом всевозможных новинок, вызывавших зависть, восхищение или страх в зависимости от умственных способностей тех, кто их видел.
Месье Жюль Кабанель не считался красавцем, но душу имел добрую. Это был невысокий, коренастый, непритязательный мужчина со спутанной копной иссиня-черных волос и такой же иссиня-черной бородой. Он был склонен к полноте и любил пожить в свое удовольствие. Некоторые его качества могли возместить недостаток личного обаяния. Он был очень неплохой человек, просто самый обыкновенный и непривлекательный.
До пятидесяти лет он оставался видным женихом, но по-прежнему сопротивлялся попыткам поймать его в сети, которые предпринимали мамаши незамужних девиц, и свято оберегал от посягательств свою свободу и холостяцкую жизнь. Возможно, его красивая экономка Адель несколько способствовала столь упорному нежеланию вступать в брак. Поговаривали, что она захаживает в местный трактир «Вдова настоятеля», но никому и в голову не приходило с ней равняться. Она была гордая и неразговорчивая женщина, со странными представлениями о чувстве собственного достоинства, но возражать ей никто не осмеливался. Так, какие бы слухи ни ходили в деревне, они не достигали ни ушей Адель, ни ее хозяина.
Но вот, весьма неожиданно, Жюль Кабанель, остававшийся в Париже гораздо дольше обычного, приехал домой с женой. У Адель были только сутки, чтобы подготовиться к этому загадочному возвращению; задача казалась трудновыполнимой. Но она сделала все, как всегда, молча и решительно; устроила комнаты так, чтобы хозяину понравилось, и даже добавила к обычным милым украшениям букетик на столе в гостиной.
«Странные цветы для невесты», удивилась про себя маленькая Жаннетт (деревенская дурочка, которую иногда брали в дом для помощи по хозяйству), заметив гелиотроп, который во Франции называют «вдовьим цветком», алые маки, белладонну и аконит. Такой букет вряд ли подходит для свадьбы, и это знала даже глупая маленькая Жаннетт.
Тем не менее цветы стояли там, куда их поставила Адель; и если месье Кабанель и выразил неудовольствие, скорчив гримасу, то мадам, казалось, ничего не поняла, поскольку улыбнулась с неопределенным и отчасти снисходительным видом, который принимают люди, которые не осознают смысла происходящего.
Мадам Кабанель была иностранкаангличанка, юная, хорошенькая и белокурая, как ангел.
Дьявольская красота, сделали заключение пьевронцы со смесью насмешливости и страха, ибо в эти слова они вкладывали гораздо больше значения, чем хотели показать.
Смуглые, худые и низкорослые, они не могли оценить округлых форм, высокого роста и свежего лица англичанки. Они никогда не видели ничего подобного, и поэтому в ее красоте для них было больше зла, нежели добра. Чувство, которое появилось при первом взгляде на мадам, только усилилось, когда все заметили, что хоть она и пришла на мессу вовремя, а это достойно похвалы, но не знала текстов служебника и крестилась неправильно. Поистине дьявольская красота!
Тьфу! сказал Мартин Бриоли, старый могильщик на небольшом кладбище. С ее красными губами, розовыми щеками и пухлыми плечами она похожа на вампира, как будто всю жизнь попивала кровь.
Он изрек это однажды вечером с тяжелым вздохом осуждения, сидя в трактире «Вдова настоятеля». Мартин Бриоли считался самым мудрым человеком в округе, не считая господина кюре, мудрого в своей области, где был не сведущ Мартин, и месье Кабанеля, мудрого в своей области, в которой не были сведущи Мартин и кюре. Он знал все о погоде и звездах, о травах, которые растут на равнинах, и о пугливых диких животных, которые их поедают; он умел предсказывать и с помощью особого приспособления мог найти родник, скрытый глубоко под землей. Он также знал, где искать клад в сочельник, если ты достаточно быстрый и храбрый, чтобы войти в расселину в скале и вовремя из нее выйти; он собственными глазами видел Белых Дам,танцующих в лунном свете, и бесенят, играющих и шаловливо прыгающих у пруда на опушке. И он точно знал, кто из жителей Ла-Креш-эн-Буадеревни, с которой они враждовали, мог быть оборотнем, и никто не сомневался в правоте его слов! Эти познания носили по большей части мистический характер; поэтому, если Мартин Бриоли плохо отзывался о ком-то, все подхватывали, если же он говорил о ком-то хорошона это не обращали внимания.
Фанни Кемпбелл, которая теперь была мадам Кабанель, ни в Англии, ни где-либо еще не смогла бы привлечь к себе столь пристального внимания, как в таком скучном, невежественном, а следовательно, кишащем сплетнями местечке, как Пьевро. За ее плечами не было никакой романтичной тайны; ее история была достаточно банальна и по-своему печальна. Будучи сиротой, очень юная и очень бедная, она служила гувернанткой. Хозяева поссорились с ней и оставили в Париже, не заплатив, совсем одну и почти без средств. Выйти замуж за такого человека, как месье Кабанель, она могла только мечтать. Прежде Фанни никто не любил, следовательно, ее с легкостью заполучил первый мужчина, который был с нею добр как раз тогда, когда ей грозила нищета. И она приняла немолодого поклонника, который больше подходил на роль отца, чем мужа, с чистой совестью и искренним желанием как можно лучше исполнять супружеские обязанности, не считая себя мученицей или жертвой, подчинившейся жестоким обстоятельствам. Она не знала ни о красивой экономке Адель, ни о ее маленьком племяннике, которому хозяин любезно позволил жить в своем доме и которому кюре давал уроки. Возможно, если бы она знала о них, то дважды подумала бы, прежде чем решиться жить под одной крышей с женщиной, составившей свадебный букет из маков, гелиотропа и ядовитых цветов.
Главной чертой мадам Кабанель был добрый нрав. О нем говорили округлые, мягкие черты ее лица и фигуры, добрые синие глаза и неизменная безмятежная улыбка. Все это еще больше раздражало и без того вздорных французов и тем более вызывало отвращение у Адель. Казалось невозможным рассердить мадам или догадаться, что она оскорблена, когда экономка, по обыкновению, говорила с ней с глубоким презрением; Адель не прекращала попыток поставить мадам на место. Но та принимала надменную сдержанность Адель и то, что она дерзила и продолжала играть роль домоправительницы, с неизменным добродушием; то и дело благодарила Адель, что она так любезно взяла на себя все обязанности по дому.
Благодаря спокойной и размеренной жизни, когда все способности Фанни в некотором роде впали в спячку, когда она наслаждалась существованием, столь отличным от полной лишений и тревог жизни последних лет, как и следовало ожидать, расцвела ее красота, Фанни посвежела и окрепла. Ее губы стали краснее, щеки розовее, плечи еще более пухлыми, чем когда-либо; но пока она расцветала, жители деревушки стали болеть, и даже старики не могли припомнить, чтобы за сезон столько людей заболело и умерло. Хозяин тоже немного прихворнул, а малыш Адольф заболел очень сильно.
Эпидемии болезней в неосушенных деревнях обычное дело во Франции и Англии; французские дети, к сожалению, умирают постоянно. Но Адель это представлялось чем-то сверхъестественным, и, забыв о своей привычке к сдержанности, она взахлеб говорила с каждым встречным и поперечным о таинственной болезни, поразившей Пьевро и дом Кабанеля. Она полагала, что это больше, чем просто болезнь, но не могла ни дать ей название, ни найти средство, которое вылечило бы ее маленького племянника. Она говорила, что творятся странные дела и что в Пьевро с недавних пор все изменилось к худшему. Жаннетт нередко замечала, что Адель сидит, глядя на англичанку с убийственным выражением красивого лица, переводя взгляд со свежего личика и пышного тела иностранки на бледного, чахлого, исхудавшего ребенка. Потом Жаннетт рассказывала, что этот взгляд Адель заставлял ее стынуть от ужаса.