Телами. Воскресшими и восстановившимися. Это не гнилые зомби, они возвращаются как новенькие! Том говорил, что отец выглядит, как в свои лучшие годы.
Неужели ты веришь в этот бред?
Я давно знаю Тома, сам я ничего такого не видел, но... Да, я ему верю.
Ты каждый день имеешь дело с покойниками, как ты можешь?..
"Как я могу" что? Кен помолчал. Видишь ли, чем больше я узнаю, тем больше понимаю, как мало я знаю. Да, конечно, это клише, и тем не менее когда я оканчивал школу, мне казалось, что я уже все знаю. Когда я только начинал работать, я бы не поверил в эту историю, даже если бы отец Тома вошел ко мне в спальню и схватил меня за задницу. Но за все эти годы я научился слушать и воспринимать не только те факты, которые затвержены у меня в голове. Я научился понимать людей и ситуации. И как бы дико это ни звучало, думаю, это может быть. Думаю, это правда.
Сторми хотел было высмеять старину Кена, купившегося на столь чудовищный бред суеверной публики, но убежденность его была столь искренней, что в нее можно было поверить, и Сторми смешался.
Мало того, дело не только в мертвых. Говорят, люди в резервации видели кукол... которые умеют ходить. Те самые тряпичные куклы, которых они мастерят для туристов. Похоже, кукольные мастера теперь и близко не подойдут к мастерской. Все закрыто.
Это тебе все Том рассказал?
Нет. Ты же его знаешь. Я и про отца его узнал только потому, что сам спросил об этом. Это я слышал в другом месте и решил проверить.
Сторми уставился взглядом в свою пустую кружку. Что-то во всем этом было очень знакомое, но он никак не мог сообразить, что именно. Может, в кино видел? Пожалуй, что нет. Связь была более реальной, более личной, более непосредственной. Подробности ускользали, но в этих странных происшествиях он чувствовал продолжение чего-то, уже имевшего место раньше. Хотя и не мог сообразить, "чего" именно.
Кстати о куклах, откашлявшись, заговорил он. Они что, ходят? По ночам?
Уловил, кивнул Кен.
До этого он мог и догадаться. Вполне логично. А что еще должны делать ходящие куклы? Но он не догадался. Он знал. Или вспомнил. Точнее трудно было сказать. В сознании застряла картинкапримитивная кукла, сделанная из тряпья, покачиваясь на негнущихся ногах, медленно, но неуклонно движется по длинному темному коридору.
Длинный темный коридор?
Сторми не хотелось об этом думать, и он был рад, что в этот момент к столику подошла Карлен с его кружкой пива. Он расплатился, добавив чаевые, и завел легкий разговор, стараясь задержать ее подольше. Однако в "Хогане" уже стало многолюдно; народ закончил трудовой день, и ей надо было торопиться обслуживать других посетителей.
Кен был настроен еще что-то поведать ему насчет резервации, еще о каких-то сверхъестественных событиях, имевших там место. Но Сторми не дал ему вымолвить и слова, резко сменил тему, поинтересовавшись, удалось ли приятелю посмотреть видеокассеты, которые он одолжил ему на прошлой неделе. Оказывается, удалось, один фильм ему жутко не понравился, Кен завелся, подробно объясняя, чем именно, Сторми сделал вид, что оскорблен в лучших чувствах, бросился защищать, но мысленно испустил вздох глубокого облегчения от того, что тема резервации больше не появилась.
Но она тем не менее осталась, осталась в его сознании, и он возвращался к ней и за ужином, и по дороге домой, а к тому времени, когда пришла пора спать и он тихонько пристроился сбоку уже заснувшей Роберты, Сторми уже практически не сомневался, что когда-то у него самого была живая кукла.
Глава 5Марк
Кристен умерла.
Марк сидел один в просторном угловом кабинете кафе "Деннис", в Индио, когда к нему пришло это понимание. Потребовалось некоторое время, чтобы зафиксировать информацию. Он сидел, держа в руке чашку и делая вид, что пьет давно остывший кофе, чтобы официантка не подошла и не предложила повторить заказ, и глядел в окно на ржавые гаражи у полотна железной дороги на противоположной стороне шоссе. Уже совсем рассвело; по бледно-голубому небу плыли легкие розоватые облачка. Недавно еще пустынное шоссе начали заполнять грузовики-дальнобойщики и случайные легковушки.
И в этот момент осознание поразило его.
Кристен умерла.
Он чуть не выронил чашку. Большим усилием воли ему удалось подавить дрожь в руках и опустить чашку на блюдце. За этим осознанием не стояло никакой конкретики; он не мог сказать, как она умерла и почему. Он только был абсолютно уверен, что ее больше нет.
Он остался один.
Они не виделись с сестрой больше десяти лет. Он уехал из дома, когда ей было шестнадцать. Она только-только вышла из возраста "гадкого утенка" и, судя по всему, через годик-другой должна была стать очень красивой молодой женщиной. Расставаться с Кристен было гораздо труднее, чем с родителями, друзьями и всеми остальными. Именно из-за нее он чуть было не остался. Он потратил все лето, уговаривая ее отправиться с ним, убеждая, что единственный способ спасениявырвать себя с корнем и бежать как можно дальше от Драй Ривер, но она говорила, что не хочет спасаться, не чувствует нужды спасаться и что счастлива там, где есть.
А теперь она умерла.
В глубине души он понимал, что так и должно было случиться, и винил себя за то, что не предпринял больших усилий, чтобы спасти ее, за то, что не вернулся поговорить с ней. Разумеется, он писал письма, но это не одно и то же, и его письма всегда были о нем, а не о нейо том, где он был, что делал и что собирается делать дальше.
Он совершенно спокойно пережил смерть отца. К нему поступила информация, он зафиксировал ее и продолжил жить своей обычной жизнью. В тот момент он должен был вернуться к Кристен. Он думал об этом. В то время он жил в Колорадо Спрингс, работал в торговом павильоне. Был обеденный перерыв. Он сидел на заднем крыльце, курил, смотрел на проплывающие облака, и в этот момент пришло осознание, что отец умер. Он понимал, что следовало бы опечалиться, какая-то часть души даже хотела опечалиться, но слишком много всего произошло за слишком долгий срок, и единственным возникшим чувством оказалось лишь легкое сожаление, что они с отцом так и не смогли установить более близких отношений между собой.
Он докурил сигарету, загасил окурок о подошву ботинка и вернулся в магазин продолжать работу.
Вот когда ему следовало вернуться домой. Вот когда ему надо было вернуться к Кристен.
Он размышлял об этом и в тот вечер, придя домой, даже набрал ее номер. Странно, как за все эти годы номер домашнего телефона не выветрился из памяти. Но после первого же гудка положил трубку и просидел весь вечер, глядя на телефонный аппарат. Он лелеял слабую надежду, что Кристен сама позвонит ему, но она, конечно, не позвонила. Даже если бы и почувствовала что-то, она не знала его нынешнего номера.
На следующий день он взял расчет в своем павильоне, получил деньги и послал Кристен открыточку, что направляется в Юту.
Кристен.
Он виноват перед ней. Больше всего на свете ему хотелось защитить ее, спасти ее, не дать ей оказаться в той ловушке, в которую попали все остальные, но ничего этого он так и не сделал. Он не оказался с ней рядом, когда она в этом нуждалась, он слишком боялся за себя, чтобы вернуться к ней.
Теперь самым разумным было бы двигаться дальше, не оглядываться, спрятать в душе боль о Кристен и продолжать жить своей жизнью. Если уж за все эти годы он не удосужился вернуться домой, то сейчас в этом нет нужды и подавно. Розыск его не даст никаких результатов, наследство выставят на аукцион недвижимости, распродадут, и на этом все кончится.
Но он не может так поступить. В этот разнет. У него долг перед Кристен. Он должен свести концы с концами. Должен вернуться.
И должен выяснить, как она умерла.
Рассвет перешел в утро. Силуэты деревьев за окном превратились в финиковые пальмы. Он взял чашку и допил последние капли холодного кофе. "Деннис" стал заполняться людьми. Два кабинета справа заняли путешествующие семейства; за стойкой завтракали строительные рабочие.
Марк потянулся за рюкзаком. В дверях кафе появилась пожилая женщина с девочкой-подростком, наверное, племянницей или внучкой. Смуглая девушка с длинными черными волосами чем-то напомнила Кристен. Внезапно захотелось заплакать.
Оставив на блюдце долларплату за кофе, включая чаевые, он быстро направился к выходу.
На улице он остановился, глубоко вдыхая теплый сухой воздух. Легкие жадно впитывали утреннюю свежесть. Каждый вдох загонял в глубину готовые уже навернуться на глаза слезы.
Он пытался представить Кристен взрослой. Стала ли она взрослой? Она дожила до двадцати шести лет, но годы ни о чем не говорят. Для него она оставалась такой же, как тогда, когда он ее оставил, девчонкой, увлекающейся мальчиками, популярной музыкой и школьными девчоночьими сплетнями. Он помнил, как она плакала, когда он уезжал, и как он обещал, что вернется, помнил, как она крепко обхватила его обеими руками за шею, прильнув в последнем прощании.
Он заплакал.
Рассердившись на себя, он стер слезы ладонью, еще раз глубоко вдохнул, закинул на плечо рюкзак и двинулся в путь.
Большинство людей на его месте в этом состоянии предпочли бы общение. Чтобы было с кем поговорить, выплакаться на плече, но он был рад своему одиночеству. Горе, полагал он, это глубоко личное переживание, которое не полагается ни с кем делить. В этот момент ему не хотелось ни о ком думать, не думать, что может испортить своими слезами чью-то хорошую рубашку, не думать, что вынуждает их, например, откладывать назначенную встречу или опаздывать на ужин, не думать, что ведет себя слишком навязчиво, или слишком эмоционально, или, наоборот, недостаточно эмоционально. В данный момент ему хотелось быть абсолютно одному, абсолютно сосредоточенным на себе, чтобы иметь возможность почувствовать то, что должен почувствовать, и столько, сколько требуется, не ощущая влияния посторонних людей на собственные переживания.
Из открытого окна проезжающего мимо пикапа вылетел полупустой стакан от "Макдоналдса", остатки кофе расплескались и забрызгали штанины джинсов. Грубый хохот умчался вдаль.
Козел, буркнул Марк.
Однако случайный инцидент вернул его к реальной действительности, что было на пользу.
Немного подумав, он торопливо перебрался на противоположную обочину шоссе и встал лицом к движению, выставив вверх большой палец. Он собирался отправиться в Южную Калифорнию и попробовать подыскать работу на стройке в Лос-Анджелесе, но теперь планы изменились. Он решил выполнить наконец то, что должен был сделать давным-давно.
Он решил вернуться домой.
* * *
"Лендровер" катил по Шестидесятому шоссе, водитель хранил молчание, Марк думал о смерти Кристен. Прошлую ночь он провел в степи на окраине Кварцита и хотя думал, что вообще не сможет уснуть и будет вынужден всю ночь пялиться на звезды, отрубился почти в тот же миг, как забрался в спальный мешок, и проснулся, когда солнце уже поднялось над вершинами гор.
Сила таяла. Пока была жива Кристен, пока между ними существовала кровная связь, он мог подключаться к ней, подпитываться, но теперь Сила убывала с каждым часом, от нее оставалась лишь слабая пульсация, и скоро она совсем исчезнет. Уже сейчас он был вынужден использовать свою собственную память, полагаться только на свои собственные мысли и предчувствия. Было даже страшно подумать, насколько он привык полагаться на Силу, какую важную роль она играла в его жизни. Теперь, с ее исчезновением, он ощутил себя более изолированным от мира, чем когда-либо, словно лишился какого-то из основных чувствзрения или слуха.
Он даже не замечал, насколько часто ею пользовался.
Это немного пугало.
Вероятно, он бы не оказался и в этом фургоне, если бы не смог проникнуть в мысли водителя.
Похоже, денькам автостопа тоже наступает конец.
Впрочем, настоящей утратой была Кристен. Невозможность обладать Силойвсего лишь определенное неудобство. Смерть Кристенэто трагедия.
Они ехали по направлению к Финиксу мимо ряда умирающих пустынных городков, перетекающих один в другой. Заброшенные серые шлакоблочные постройки, занимающие собой все открытые пространства, не давали возможности определить, где кончается один город и начинается следующий.
В боковое стекло Марк заметил магазинчик, торгующий камнями. На грязных стеклах блеклой розовой краской было намалевано: "Распродажа! Агаты! Яшма! Геоды!" Рядом с магазином располагалась автомобильная свалка. Машины, сплющенные, разбитые до неузнаваемости, громоздились одна на другой, растопырив ржавые оси без колес.
На выгоревшей обочине промелькнул белый крестпамять о погибшем здесь водителе. Марк задумался о том, кто мог взять на себя хлопоты по похоронам Кристен. Интересно, там ли еще Биллингс? Остался ли помощник в доме после того, как погибли родители? Удалось ли Кристен удержать его или ей пришлось с ним расстаться? Были ли у Кристен друзья? Может, они позаботились о похоронах.
Он очень надеялся, что приедет не слишком поздно. Ему хотелось попасть на похороны. А если никаких похорон не устраивали, если городские власти или какие-нибудь социальные службы просто обеспечили обыкновенное захоронение, он должен был убедиться, что все в порядке, что она покоится с миром и достоинством.
Этого Кристен заслужила как минимум.
Марк прикрыл глаза, разморенный жарой, молчанием и движением автомобиля. Мысленно он представил себе Кристен такой, какой видел в последний раз, на фоне дома, с длинными прямыми светлыми волосами, в шортах и кофточке с бретельками, солнце поблескивает на металлических кнопках подтяжек, в глазах слезы.
Дом.
Он не часто вспоминал о доме, старался вообще о нем не думать. В памяти сохранилось воспоминание детства о том, как смотрел по телевизору "Исполина" и был потрясен поразительным сходством показанного там готического особняка с родительским домом. Как и в кино, их дом располагался изолированно на обширной голой равнинеэтакий остров мрака в бескрайнем буро-золотистом море. Дом в два с половиной этажа, окруженный по периметру верандой, деревянные стены, почерневшие от времени, окна, постоянно закрытые ставнями, башенки с флюгерами из кованого железавсе это создавало впечатление древности, неизменности и старомодной авторитарной власти. Грозное здание, всегда вызывавшее страх у его школьных приятелей, которые смотрели на него широко распахнутыми глазами и боялись приблизиться, охваченные трепетом и плохо скрываемым страхом. Этим он отличался от киношного дома, который, несмотря на внешний вид, не вызывал ощущения чего-то необычного, нестандартного. Он был всего лишь жилым домом на ранчо.
Тот фильм разволновал его. Он был не традиционным фильмом ужасов, скореелегкой эпической драмой с оттенками комедии, однако дурные предчувствия, которые навевала мрачная махина дома на ранчо, казались более чем малоприятными. К середине фильма интерьер дома изменился, его перестроили, и к лучшему. Более светлые стены и мебель уже выглядели фальшивыми, простецкими, и благодаря этому ассоциации между двумя домами распались.
Отец, как он помнил, любил этот фильм.
Он рано ощутил что-то необычное в своей семье. Они совершенно не общались с соседями из расположенных в окрестностях ранчо, которые и представляли собой городок у Сухого ручьяДрай Ривер. Родители были замкнуты на себе и контактировали лишь с помощником отца по фамилии Биллингс и случайно заезжавшими в гости давними друзьями и родственниками откуда-то с Восточного побережья. Даже когда Марк начал ходить в школу и обзавелся собственными друзьями, складывалось впечатление, что родители этого не одобряют и предпочли бы, чтобы он не приводил их к себе, что вполне устраивало его приятелей, которые и так побаивались их дома. В результате большую часть своего детства он провел в чужих домах, сочиняя и приукрашивая при необходимости рассказы о родителях, чтобы они выглядели более нормальными для посторонних глаз. Кристен тоже становилась персонажем его собственного мифотворчества.
Жесткие ритуалы, сопровождающие всю их жизнь, стали первой, на его взгляд, причиной того, что он начал подумывать о побеге. Отец неукоснительно требовал, чтобы все начинали завтрак ровно в шесть утра, садились ужинать ровно в шесть вечера, при этом у каждого было свое неизменное место. Все должны были ложиться в постель ровно в девять вечера, а перед этим каждый в своей комнате должен был проводить час в молитвах. Он знал, что другие родители такого не требовали. Конечно, люди иногда молились, часто ели вместе, но никто не требовал столь жесткого соблюдения режима, как его родители.
И они не били своих детей за малейшие оплошности или случайное опоздание на пару секунд к началу того или иного ритуала.