Тут же пальцы на моей шее разомкнулись, Соня вскочила и кинулась в окно. Раздался треск разбитого стекла, и в черном проеме исчезло белое пятно ночной рубашки. Я потерял сознание.
Очнулся я уже на диване. У моего изголовья сидела женщина и что-то невнятно шептала. Она еще не заметила, что я пришел в себя, а я тем временем прищурился, делая вид, что еще лежу без сознания, и попытался ее разглядеть. Женщине было далеко за пятьдесят, она была невысокого роста, чуть полновата и казалась какой-то заторможенной. Все ее движения казались замедленными. На ней была длинная черная юбка и какая-то невзрачная темная кофта. А голова обмотана черной лентойпризнак траура (к которому я понемногу стал привыкать). Я смотрел на нее и не узнавал, неужели это была Татьяна Александровна, мать Обухова? Боже, она не могла так измениться! Я помнил ее энергичной, полноватой женщиной, которая всегда на мои ябеды на Димку отвечала дежурной фразой: «Мальчишки должны сами разбираться». Да уж, разобрались
Витя, ты уже очнулся? Голос у нее был сухой и сдавленный, совсем не похожий на тот, что я помнил в детстве.
Да, добрый вечер, Татьяна Александровна, я попытался сесть на диване, но у меня это не получилось, резко заныла шея, видимо, эта сучка Соня отдавила мне там все мышцы.
Лежи, не двигайся. Тебе надо набраться сил, еще рано. Да и ночь уже, а не вечер, мать Обухова даже, кажется, улыбнулась.
А чего, еще рано? Истоп! Как «уже ночь»?! Меня же ждет Алиса!
Я в очередной раз потянулся и, превозмогая боль, сел на диван.
Татьяна Александровна, никто не звонил в дверь, пока я был без сознания?
Нет, Витя. Никто. Ты ложись, набирайся сил. Будешь до восхода солнца здесь, куда тебе идти. Ночь на улице.
Меня девушка ждет там, я договорился, что вас наведаю и поеду с ней. Она, наверное, уже вся извелась в ожидании меня.
Я сделал попытку встать, но Татьяна Александровна остановила меня жестом:
Витя, нет там уже никого. (Что значит«уже»?) Но если ты так волнуешься, я пойду и посмотрю, если там стоит какая-то девушка, я приглашу ее в дом, хорошо?
Давайте я сам.
Да куда ты в таком состоянии пойдешь, ты без сил совсем. Я сейчас вернусь, и Обухова направилась к выходу.
Я услышал, как на веранде открылась дверь, а затем щелкнул дверной замок. Странно, зачем, выходя на минуту из дому, запирать меня в доме? На столе лежал мой мобильный, я дотянулся до него рукой и посмотрел на часы, было десять минут второго ночи. Получается, я без сознания был больше двух часов. Хорошо же меня приложила Сонечка.
Дверной замок щелкнул опять, кто-то открыл ключом дверь. Я весь напрягся в ожидании. На веранде, а затем и на кухне послышались шаги. На пороге появилась Татьяна Александровна. Она была одна.
Глава 16ОБЛАВА
14 апреля. Пятница. Ночь
Я же говорила тебе, никого там нет. Уехала твоя Алиса домой, завтра ее увидишь, Татьяна Александровна прошла в комнату и вновь уселась на стуле возле меня.
Меня передернуло, я почувствовал невидимое напряжение и какое-то подспудное беспокойство.
А откуда вы знаете, что ее зовут Алиса, я вам не говорил ее имени.
Говорил, Витя, говорил, и мать Обухова вновь сделала попытку улыбнуться. А может, в забытье сказал, я уже и не помню. Ты много сегодня имен выкрикивал, маму свою вспоминал, Димку.
После упоминания о Димке голос у Татьяны Александровны дрогнул, а ее глаза налились слезами.
Сыночек мой, Димочка. но тут же Обухова резко дернула головой и вытерла лицо неизвестно откуда взявшимся платком. Извини Витя, тяжело мне без него. Год почти прошел, а я не могу.
Я совершенно не знал, что сказать. В голову лезла всякая ерунда вроде «да не расстраивайтесь вы так» или «с кем не бывает». Наконец, я взял ее за руку и неожиданно для себя тоже заплакал. Мне вдруг стало так обидно на весь белый свет за то, что я без работы, без жилья, без Алисы, в которую успел влюбиться, а ее сейчас нет рядом, за все свои последние беды. Татьяна Александровна расценила мои слезы совершенно по-другому, притянулась ко мне, и мы вместе стали рыдать, правда, каждый о своем.
Ничего, Витенька, ничего. Мы все еще исправим, все исправим. мать Димки стала тихонько причитать, при этом поглаживая меня рукой по голове.
Что именно можно исправить в смерти Димки, я не знал, хотя вполне можно понять мать, убитую горем. У нее теперь свои тараканы в голове, и я совершенно не собираюсь вторгаться в ее песочный мир. Это горе с ней теперь навсегда, а мне не мешает вспомнить о цели поездки в Васильков.
Витя, ты хочешь чаю? Или уже будешь спать ложиться?
Только сейчас я почувствовал, как же я чудовищно проголодался.
Да, чай, с удовольствием. И, если можно, с какими-нибудь бутербродами. К черту скромность!
Сейчас, Витенька, посмотрим, что у нас есть, и Татьяна Александровна слегка заторможенной походкой направилась на кухню.
Вам помочь?
Из кухни раздалось приглушенное: «Не надо, я сама».
Тем временем я вновь стал разглядывать комнату, только уже при полном освещении. Ваза с двумя искусственными цветками вновь стояла на столе, похоже, Обухова водрузила их на место. Правее от входа в комнату, где меня душила Соня, стояла этажерка со старыми советскими книгами, а над ней висела большая черно-белая фотография Димки в красивой деревянной рамке. Напротив меня стоял старый телевизор, хотя, похоже, все же цветной. Экран был весь запыленный, и я с трудом в нем отражался. Мое внимание привлек сервант, вернее, его содержимое. Раньше, при тусклом свете торшера и в присутствии Сони, я лишь заметил, что все стекла на нем тоже были покрыты толстым слоем пыли. Но теперь я увидел, что внутри самого серванта за всевозможными фужерами и рюмками находились вырезанные из картона вставки, которые закрывали все зеркала. А помимо серванта в доме я больше вообще не увидел ни одного зеркала. Может, примета такая нехорошая? За моей спиной по-прежнему висел огромный ковер с повешенными поверх него механическими черными часами. Я готов был поклясться, что именно такие видел в своем злосчастном сне.
На пороге появилась Татьяна Александровна с подносом, на котором были две кружки чая, блюдце с печеньем и бутерброды со шпротами. Мы пересели за стол и, вместо того чтобы начать «чаепитничать» под медленный разговор, я накинулся на бутерброды. Татьяна Александровна молча смотрела, как я уминаю провизию, иногда отпивая маленькими глотками чай из своей кружки. Лишь после третьего съеденного бутерброда я стал немного походить на человека и потянулся к печенью.
Ты не стесняйся, ешь. Я еще нарежу батона. Извини за скромный стол, больше ничего на скорую руку в доме не нашла.
Да что вы, Татьяна Александровна! И так все замечательно. И очень даже вкусно. И почему Соня меня попыталась убить?
Переход получился быстрым, и для Димкиной матери даже неожиданным. Татьяна Александровна отодвинула от себя чашку с чаем и тупым взглядом уставилась на меня. Она какое-то время продолжала смотреть немигающими глазами, и тут на ее лице появилась (или мне померещилось?) чуть заметная ухмылка.
Почему меня пыталось убить чудовище, лишь слегка напоминающее жену покойного Димы? Почему в доме завешены все зеркала, как будто здесь находится покойник, хотя Обухов умер почти год назад? И почему мы сейчас сидим с Димкиной мамой и усиленно делаем вид, как будто ничего не произошло? И.
Неожиданно я вскочил на ноги и выкрикнул:
И где Алиса?!
Димкина мама даже не вздрогнула. Она по-прежнему продолжала смотреть на меня, только ухмылка на ее лице стала еще отчетливее. Наконец, она сказала ровным, не терпящим возражения, голосом:
Сядь, Витя. Сядь и слушай меня.
Татьяна Александровна продолжала смотреть на меня не мигая, а я не знал, что делать. Бежать? Боже, куда?! Сейчас ведь ночь, а за разбитым окном где-то рядом бродит это чудовище Соня. Довериться Димкиной маме? Да ведь очевидно, что она тоже ненормальная. Я решил пока сесть на стул и выслушать ее, но сел не рядом, а за противоположный конец стола. За мной зиял темнотой открытый проем двери, ведущей в комнату, где меня пыталась убить Соня, а по левую руку был еще один проем темнотыразбитое окно, куда выпрыгнуло чудовище.
Тем временем Татьяна Александровна начала говорить:
Когда-то мы с твоей мамой, Витя, были лучшими школьными подругами. Мы очень много времени проводили вместе, часто бывали друг у друга в гостях, вместе ходили на танцы, сейчас вы их называете дискотеками. Но больше всего мы обожали фантазировать. Мы вместе хотели стать милиционерами, затем вместе решили убежать из дома и поехать устроиться работать на БАМе, покорять Сибирь (на хрена она мне это все рассказывает?) А потом, когда мы уже с твоей мамой учились в выпускном классе, у нас появилась новая девочка. Никто не знал, откуда она взялась. Мы никогда не видели ее родителей, в школу ее привела какая-то старушка, она объяснила, что родители ее приедут в Г. позже, они находятся в каком-то дальнем гарнизоне. Девочка пробыла в нашем классе чуть больше трех месяцев, а затем куда-то пропала. Родителей ее так никто и не увидел, пропала куда-то вместе с девушкой и старушка. Но все это произошло потом. Наш класс сразу же как-то чудовищно преобразился. С появлением этой девочки стали происходить какие-то странные случаи. У детей стали разводиться родители, мы стали все агрессивными и злыми, но, самое главное, мы разругались с твоей матерью. Эта девочка тут Татьяна Александровна запнулась. Видимо, воспоминания захлестнули ее с новой силой, я почувствовал, как у нее стал слегка дрожать голос. Эта девочка очень любила писать странные стихи и дарить их своим одноклассникам. Сначала нам казалось, что это весьма мило, но затем Затем это стало всех раздражать, кто-то попытался ударить или оскорбить девочку, но большинство стали просто ее избегать, и даже бояться. Получили по стихотворению и мы с твоей мамой.
Девочку звали Ангелина?
Татьяна Александровна вздрогнула и посмотрела на меня удивленными глазами:
Откуда ты знаешь? Тебе мама про нее рассказала?
Никто мне про нее не рассказывал. Я сегодня с ней познакомился. Только представилась она мне Анилегной.
Димкина мама вновь как-то опустошенно заулыбалась и тихонько запричитала:
Время пришло, Витенька. Время пришло.
Так что там со стихотворениями? мой голос прозвучал неестественно громко для этого злосчастного дома, и Татьяна Александровна в который уже раз вздрогнула.
Стихотворения? Ах, да, стихотворения. В них, Витенька, и Обухова с обескураживающей улыбкой посмотрела на меня, были предсказания о Димкиной и твоей смерти.
Я побледнел, а кожа на руках покрылась крупными пупырышками:
Но я ведь еще не умер.
Татьяна Александровна ничего мне на это не ответила, зато по-прежнему продолжала на меня смотреть с идиотской улыбкой. Неожиданно Обухова стала читать по памяти вслух:
Мы малые детии ты, и я,
И вырастем раньше, чем будет беда.
Родишь ты сынишку, он будет плохим,
При жизни ты будешь несчастней других.
Когда он уйдет, ты захочешь вернуть
И сделаешь так, совершив страшный путь.
Проклясть не забудь одного малыша,
Которого любит «сестричка» твоя.
Он будет хорошимтвой будет плохим,
Он будет счастливымтвой будет больным.
Но ты повернешь и проделаешь вспять,
Душа никому не нужна просто так.
И что это было такое?
Это стихотворение, которое подарила мне Анилегна.
Ее, кажется, Ангелина зовут.
Витенька, называй ее, пожалуйста, Анилегна.
А Диму будем называть Амид?
Я добился своего. Глаза Обуховой вспыхнули двумя огоньками гнева, она вскочила со стула и начала кричать:
Не смей так говорить про Димку, дрянной мальчишка! Он ушел из-за тебяты во всем виноват! Ты и будешь расплачиваться, ты и твоя мамаша! Я верну своего сынулю!!!
Да? И каким образом? Убьете меня для этого? Обухова немного остыла. По крайней мере, она вновь загадочно заулыбалась.
Ну что ты, Витенька. Прости старую несчастную дуру. Я сама не знаю, что говорю. Несчастна я, не слушай мою ерунду, говоря это, Татьяна Александровна начала коситься в сторону окна. Я проследил за ее взглядом, и она это заметила.
Отодвинься от окна, Витенька, тебя может продуть. Димка мой так и схватил пневмонию.
Да? А я думал он от передоза умер.
Глаза Обуховой вновь налились ненавистью, но в этот раз она быстро ее подавила.
Витенька, ну что ты такое говоришь. Я просто беспокоюсь за тебя. Да и Соня там в саду бродит, она совсем одичала после ухода Димки.
Почему она вместо «смерти» постоянно говорит «уход»?
Обухова медленно начала обходить стол и постепенно приближаться ко мне.
Татьяна Александровна, сядьте на место. Я хочу с вами поговорить.
Как скажешь, Витенька, и Димкина мама тут же вернулась на свой стул.
Меня стала беспокоить ее неожиданная покладистость. Она чего-то боится, и боится серьезно. И это касается непосредственно меня. Но чего? Чтобы на меня вновь не набросилась Соня? Может быть. А может. А может, она боится, чтобы я не убежал в открытое окно?
Я демонстративно приподнялся и подал корпус в сторону окна и тут же заметил, как стала подниматься и Татьяна Александровна. Я сел обратно на стул. Так и есть, она очень сильно хочет, чтобы я оставался в доме. Бежать! Отсюда просто необходимо как можно быстрее бежать!
Татьяна Александровна, а прочитайте, пожалуйста, стихотворение, которое было написано Анилегной для моей мамы.
У меня его нет, Витенька.
Ну, а о чем там говорилось?
Я не знаю, Витенька, твоя мама никогда мне его не показывала.
А вы просили ее?
Просила. И Анилегну просила потом уже рассказать, что она ей написала.
И что Анилегна говорила?
Сказала, что сама узнаю, когда время пробьет.
Угу. Понятно.
Неожиданно я почувствовал, что меня со страшной силой стало клонить ко сну. Голова стала тяжелеть, а веки сами по себе слипаться. Я резко тряхнул головой, но сон согнал лишь на несколько мгновений. Такого у меня еще не было.
Ты устал, Витенька, что мы все разговоры да разговоры. Давай я тебе постелю, и Татьяна Александровна вновь стала приподниматься.
Погодите, давайте еще немного поговорим. Минут пятнадцать-двадцать, если вы, конечно, не против? Татьяна Александровна замерла в нерешительности. А затем я у вас лягу спать, хорошо?
Конечно, Витенька, и Обухова вновь примостилась на стуле, но уже не так удобно, а как-то ближе к краю. Теперь она посмотрела украдкой на часы, а затем вновь краем глаза покосилась на проем разбитого окна.
Нас по-прежнему разделял стол, а до окна мне было не больше трех метров, правда, если прыгать в него, надо будет быстро подтянуться на подоконнике, а он здесь весьма высокий. Все осложнялось тем, что меня чудовищно тянуло в сон. Глаза мои вновь начали слипаться, а голова казалась просто какой-то невероятно тяжелой. Да и все тело быстро становилось ватным. Эта тварь мне подсыпала снотворного. Дальше медлить было нельзя.
Димка, это ты?! я расплылся в улыбке и вскочил со стула, смотря в дверной проем кухни.
Обухова тоже вскочила со стула и растерянно, ничего не понимающим взглядом тоже стала смотреть на кухню. Там никого не было. В этот же момент я двумя прыжками подбежал к подоконнику и попытался на него вскочить.
С первой попытки у меня не получилось, руки совсем не слушались.
В этот же миг за моей спиной раздался жуткий крик:
Не уйде-е-е-ешь!!!
Сзади раздался грохот падающих стульев и тяжелое дыхание приближающейся Обуховой. Оглядываться я не стал. Ногой с трудом нащупал батарею и, упершись в нее, подтянулся на подоконнике и тут же попытался сигануть в окно, выставив вперед руки. Сделал я это как-то нерешительно, на подоконнике было полно битого стекла, и я не хотел порезать руки. В это же время я почувствовал, что в мою ногу вцепились две руки, которые потянули меня обратно в комнату.
Назад, гаденыш, не уйдешь!
Голос Обуховой узнавался с трудом, в нем было столько ненависти и ярости, что я из последних сил уцепился за оконную раму и второй ногой ударил ее по лицу. Удар получился не сильным, но, похоже, болезненным, по крайней мере, я почувствовал, что хватка немного ослабла. Я еще раз дернул ногу и, как только окончательно освободился, выпрыгнул в окно. Упал я на куст крыжовника, расцарапав окончательно и так окровавленные руки. Досталось и лицу. Свежий воздух и очередная порция боли на некоторое время отогнали сон и общее бессилие организма.
Я поднялся и огляделся. Вокруг меня была сплошная темень. Свет на землю падал только из двух окон за моей спиной. Чтобы выбежать на улицу Гагарина, откуда я, собственно, и пришел, нужно было обежать дом по периметру, а возле входной двери меня может ждать Обухова. Поэтому я двинулся по огороду к высокому черному забору. Каждый шаг мне давался все с большим трудом, да к тому же еще земля была мокрой. Уже возле самого забора я оглянулся на крик. В оконном проеме виднелся силуэт сгорбленной Обуховой.
Соня! Дитя ночи! Не дай ему уйти! Твое время пришло! Соня, спаси Диму!
В тот же миг мое внимание привлекло что-то около беседки. Мне показалось, что там мелькнула белая ночнушка. Соня возле беседки! Слава богу, что я не стал бежать на Гагарина! Я заторопился к забору и через несколько секунд был уже возле него. Сил у меня почти не осталось. Меня так клонило в сон, что хотелось завалиться прямо в огороде под забором, и пусть со мной делают, что хотят. Я действительно стал оседать, быстро засыпая, похоже, снотворное вступало в полную силу.
«Сыночек!!! Не спи!!!»в голове у меня громом раздался голос мамы. На некоторое время я взбодрился, поняв, что это мой самый последний резерв. Меня хватит еще на несколько минут. Я приподнялся и обхватил руками пару досок забора. Он был слишком высоким, мне его не перелезть. Не хватит даже сил, чтобы подтянуться. Неожиданно одна доска пошла в сторону. Забор оказался слишком старым, все гвозди в нем давно были прогнившими, поэтому даже совершенно обессилевшему человеку удалось бы раздвинуть доски. За ними я увидел небольшие деревья, похоже, это были яблони, а еще чуть дальше массивное двухэтажное здание. Это был или детский сад, или школа, впрочем, мне было безразлично.