Истребитель не возвращался. Они ушли. И вдруг Володя понял, что он, совершив маневр, сбился с курса и не знает сейчас, куда летит. Зайцев ясно видит, что доска приборов прошита очередью, левый бензобак тоже. Шкала гидрокомпаса потухла, а Михеев молчит. Было слышно только, как бортрадист кричал в микрофон: «Полтава! Полтава, яГусь-один! Полтава, мы атакованы неизвестным самолетом!»
Что они там? спросил Зайцев.
Рация к черту! Сеня выругался. Земля нас не слышит.
Зайцев перегнулся, тронул первого пилота за плечо:
Товарищ капитан Товарищ капитан!
Лицо первого пилота чуть повернулось. Володя увидел его глаза и понял, что командир экипажа мертв.
Гарамов некоторое время прислушивался. Так неожиданно обстрелявший их истребитель не возвращался. Судя по звуку моторов, «Дуглас» продолжает полет, а провал, который ощутил Гарамов, верней всего был маневром пилотов. Сергей оглядел носилки. Раненые лежали в тех же позах, только ближний к ним с Викой Левашов повернул голову в ту же сторону, где исчез свист. Послушал и снова лег прямо. Арутюнов, сидевший у передних носилок, оглянулся на Гарамова и открыл дверь кабины пилотов. Спросил что-то, исчез там. В глазах Вики мелькнул страх, но она держалась молодцом.
Что это было? спросила она.
Ничего страшного, Вика. Думаю, какой-то ошалевший японец выпустил по нашему самолету очередь. И все. Такое бывает. Посидите здесь, посмотрите за ранеными. Хорошо?
Вика все еще ждала чего-то от него, но он уже пробирался к кабине пилотов. Там было темно, горела только маленькая лампочка над разбитой панелью приборов. Есть раненые? Он вгляделся: второй пилот, будто ничего не случилось, сидит за штурвалом. Над первым, сползшим с кресла, склонился Арутюнов.
Что с ним? спросил Гарамов.
Мертв, процедил, не оборачиваясь, военврач.
Рядом склонились над Михеевым штурман и бортмеханик. Радист пытался что-то сделать с рацией.
Несколько пулевых ранений. В голову и шею, продолжил Арутюнов.
Гарамов повернулся:
Остальные целы?
Целы-ы! бортмеханик зло затряс головой.
Они егосразу! всхлипнул второй пилот. С-сволочи!
Вдруг Гарамов понял, что лейтенант плачет. Плачет, кажется, уже давно. И когда Гарамов заглянул сюда, лейтенант плакал, продолжая вести самолет.
Что с машиной? спросил Гарамов. С курса не сбились?
Лейтенант не отвечал, некоторое время приходя в себя. Кашлял, облизывая губы. Наконец сказал, обернувшись:
С курса вы что, шутите? Командира убили.
Гарамов пытался понять, что же из себя представляет этот лейтенант. По виду хоть и молод, но злой. Где-нибудь во дворе, да и потом, в училище, скажем, такие обычно верховодят. А вот здесь, в деле, что будетнеизвестно. Невидящими глазами встретив взгляд Гарамова, лейтенант отвернулся. Сказал в пространство:
А вы у штурмана спросите насчет курса.
Гарамов повернулся к штурману, веснушчатому здоровяку с толстенной шеей. Тот пожал плечами:
Половина приборов сгорела, компас выведен из строя, рация разбита. Левый бензобак пуст.
Лейтенант ладонью вытер со щек слезы:
Когда я от него уходил, высоту сбросил, заложил вираж. А теперь как слепой котенок.
Гарамов посмотрел на радиста. Маленький, чернявый, с большими девичьими ресницами, он молча снял наушники:
Буду делать все, что могу. Но рации, считайте, нет. Яйцо всмятку это теперь, а не рация.
На вид бортрадисту лет двадцать пять, штурмануоколо тридцати.
Нам теперь, товарищ капитан, остается только ждать, когда ночь кончится. А заодно и облачность пройдет.
Бортмеханик, имевший погоны только с одной маленькой звездой, но на вид выглядевший старше всех, вздохнул:
И тянуть на всю катушку на одном баке.
Вот только куда вытянем. Радист снова надел наушники и взялся за ручку настройки.
Что, определить курс никак нельзя? Гарамов обращался сразу ко всем.
Когда выбьемся из облаков, посмотрю по звездам, ответил штурман.
Мы что, можем не выбиться?
В лучшем случае, думаю, мы все-таки летим на северо-восток, сказал штурман.
А в худшем?
В худшем куда угодно. Вслепую летим.
С бензином совсем плохо?
На час-полтора хватит, сказал бортмеханик.
Некоторое время Гарамов прислушивался к шуму моторов. Ему было жаль первого пилота, хотя его совсем не знал.
Не выбьемся, сказал штурман. Все заложило.
В кабину заглянула Вика. Арутюнов кивнул ей. Вдвоем они осторожно сняли тело первого пилота с кресла, положили сбоку, укрыв плащ-палаткой.
Слушайте, товарищ капитан, не переживайте вы, сказал штурман. Гарамов все никак не мог привыкнуть к его оскалу, к тому, что он как будто улыбался при каждом слове. Идите к раненым. Мы тут сами разберемся.
Гарамов вернулся к скамейкам. Через несколько минут из кабины вышли Вика и Арутюнов. Медсестра села рядом с ним. Повернулась, и Гарамов вдруг совсем близко увидел ее глаза.
Мы долетим? тихо спросила она.
Вот что. Вот что, Вика. Соберитесь. Вы понимаетесоберитесь.
Она кивнула, будто все еще спрашивая его о чем-то, и он увидел по ее глазам, что она все поняла, но сумела как-то справиться со своим страхом и со своей растерянностью.
Хорошо, я соберусь.
Еще раз, на всякий случай, он показал ей глазами: держись! Посмотрел на часы. Было десять минут третьего, и он попытался прикинуть, что может произойти теперь, когда они сбились с курса. Бензина осталось на час, пусть даже на полтора. Ясно, что все это время они будут лететь над территорией противника. Примерно минут через сорок начнет светать. Скажем, если штурман прав и они не слишком удалились от начального курса востоксеверо-восток, то с рассветом, определив точней, где они находятся, они вполне могут дотянуть до занятой нашими войсками территории где-то в районе Муданьцзяна. И сесть уже в расположении своих. А если нет? Что тогда?
Исидзима проснулся и прислушался. Он явственно услышал далекий гул самолета, который долго приближался к нему, пищал, как назойливая муха, не уходил. Наконец он понял, что это не во сне. Открыл глаза. Привычно напрягся, всматриваясь и вслушиваясь.
За окном было темно, но уже неуловимо угадывался рассветв бликах, пробивавшихся сквозь ночные сумерки, в шуме ветра, тихих и легких всплесках моря.
Он посмотрел на часы: двадцать минут четвертого. Снова прислушался. Гул самолета медленно приближался и скоро стал совсем близким. По звуку Исидзима попытался угадать тип самолета. Тяжелый бомбардировщик? Нет, тот ревет, а этот, скорее, ноеттягуче, с ритмичными усилениями. Штурмовик? У штурмовикови американских, и японскихсовсем другой звук.
Исидзима потянулся к брюкам. Осторожно, чтобы не помять складки, надел их, продолжая слушать. Похоже на транспортный самолет, и, кажется, «Дуглас». Точно, он. И совершенно ясно, что самолет летит в одиночку. Скорее, это или американцы, или русские. Десант? Только вряд ли его будут выбрасывать с одного самолета. Тогда что же ему может понадобиться здесь, над пустынным побережьем? Исидзима быстро оделся. Может быть, американцы хотят высадить здесь спецгруппу. Такое уже бывало, правда не здесь, а дальше, у Аньдуна, и их быстро накрыли. Исидзима натянул туфли. Нащупал на спинке стула и повязал на ощупь галстук. Прошел в прихожую. Сначала он надел пояс с пистолетом, потом фрак. Выскользнул в коридор. Все тихо, отель спит, только справа слышен совсем уже близкий звук приглушенных моторов. Самолет идет на посадку? Да, они явно идут на посадку. Наверное, знают, что вдоль пляжа тянется годная для посадки, плотная, будто специально утрамбованная лента поросшего бурьяном глинозема. Эта полоса учитывалась при постройке отеля.
Исидзима спустился вниз, достал ключ, открыл запасный выход. Сразу за дверью, подходя вплотную, начинались густые заросли бамбука вперемешку с кустами олеандра. Выскользнув, он двинулся между стволами и остановился у кромки рощи. Он был надежно скрыт густой кустарниковой порослью.
Садятся. Исидзима увидел самолет, идущий на посадку. Колеса выпущены. Вот брюхо самолета опускается все ниже, ниже. Колеса почти касаются земли. Пока он не видит на «Дугласе» никаких опознавательных знаков. Подумал: кого в отеле может заинтересовать звук приземляющегося самолета? Официантов? Нет, они просто отметят это про себя. Масу? Да, как человек Цутаки, Масу наверняка примет это к сведению. Генерала Исидо? Генерал может проснуться, последнее время он страдает бессонницей. И генерала Ниитакэ, хотя тот обычно спит как убитый.
Самолет, несколько раз ударившись о кромку пляжа, наконец грузно приземлился и тяжело помчался к отелю. Ход его постепенно замедлялся, и Исидзима видел, что машина приближается к отелю все тише, тише и тише. Остановилась. Пропеллеры несколько раз дернулись и застыли. «Дуглас» стал примерно в двухстах метрах от того места, где стоял Исидзима.
Прошло пять, десять, двадцать минут. В зарослях снова начали трещать птицы. Он внимательно следил за дверью самолета, но никто не выходил. И все-таки если кто-то выйдет, надо остаться незамеченным. Он отступил назад и пошел боком, неслышно скользя между стволами. Так Исидзима подошел почти вплотную к самолету. От крыла его теперь отделяло метров пять. Увидеть его сквозь листву невозможно, но все-таки он на всякий случай отступил еще на метр вглубь. Никаких знаков на самолете нет, только ровная защитная краска. Чей же это все-таки самолет? Японский? Американский? Русский? Не надо сбрасывать со счетов Цутакиэто вполне могут быть его штучки. Хорошо, вариант первыйсамолет связан с Цутаки и его людьми. Но Цутаки любит работать тихо, без шума. Что еще? В любом случае вряд ли это десант. Иначе те, кто в самолете, давно бы уже вышли. Может быть, это вынужденная посадка американского или русского транспортника, летящего с каким-то спецзаданием, поэтому и нет опознавательных знаков?
По звуку моторов и по взгляду, брошенному вторым пилотом на бортмеханика, Гарамов понял: бензин на исходе. Он стоял в кабине пилотов и смотрел вниз, пытаясь понять, где же они находятся. Еще не рассвело, но все-таки можно было различить, что внизу, справа, до самого горизонта тянется темное серое пространство, и он догадался, что это вода. Прямо под ними, чуть слева по курсу, колебалась белой изогнутой линией пена прибрежной полосы. Весь этот берег, отгороженный видневшейся вдали горной грядой, казался безлюдным, хотя вдоль него и тянулось что-то похожее на дорогу. Никаких строений на земле поблизости Гарамов не видел, только ровные квадратики полей, перемежаемые зарослями и пустырями. Экипаж сидел на своих местах.
Сергей понимал, что все пытаются сейчас сообразить, какое внизу побережье. Корейское? Или наше? Если самолет не очень сбился с курса и продолжал лететь к востоку и только сейчас свернул к северу, значит, справа по курсу самолета Японское море.
Где же это мы, а, братцы? спросил радист.
Японское море, сказал сидящий рядом с Гарамовым бортмеханик.
А Желтое не хочешь? Штурман насмешливо посмотрел на него.
Бортмеханик, вместо ответа, посмотрел на второго пилота.
Бензина уже нет. Второй пилот выругался сквозь зубы, вглядываясь вниз. Летим на честном слове.
Хибара какая-то, смотрите. Штурман чуть привстал.
Угу. Охотничий домик. Прямо по курсу.
Гарамов посмотрел туда, куда вглядывался штурман, и увидел далеко впереди, у горизонта, у самой кромки моря казавшееся отсюда крохотным строение. Что-то небольшое, похожее на жилой дом. Кажется, там есть еще какие-то домики поменьше, но их скрывают заросли.
Надо садиться, сказал бортмеханик.
Чужая территория, заметил радист.
Лучше места все равно не выберешь.
А хибара? спросил штурман. Место-то хорошее, только хибара.
Все замолчали, вглядываясь в проплывающую внизу кромку пляжа.
Иду на снижение. Второй пилот чуть опустил штурвал.
Да, если бензина нет, его можно понять. Гарамов сразу ощутил наклон. Земля стала приближаться. Ближе, ближе. Ну что ж, садиться так садиться. Надо исходить из новых обстоятельств. Сейчас Гарамов хорошо различал проносившиеся совсем близко под самолетом заросли бамбука, пустыри, покрытые травой, а ближе к морюрезко очерченную белой пеной песчаную полосу пляжа. Пилот нажал рычагвнизу зашумели выпускаемые шасси.
Как будто глинозем, вглядывался штурман. Володенька, ты понял? Пронесло.
Пилот не ответил. Лицо его было сейчас потным; оскалившись, он вгляделся в несущуюся навстречу землю, чуть заметно двигая штурвалом. Все молчали, понимая, что сейчас, через несколько секунд, последует толчок о грунт. Вот он. Самолет встряхнуло, подбросило, снова встряхнуло. Сели. Все облегченно вздохнули. Корпус самолета мелко дрожал, но эта дрожь была теперь уже от того, что колеса мчались по земле. Гарамов ясно различил быстро приближавшееся к ним светлое трехэтажное здание.
Охотничий домик к нашим услугам. Штурман промокнул обшлагом рукава пот на лбу.
Здание впереди стремительно приближалось, летело прямо на них, но Гарамов почувствовал, что они остановятся ближе. Да, вот ход самолета замедлился, стал тяжелым. Штурман тяжело вздохнул.
Порядок.
Сели, не верится просто. Бортмеханик будто убеждал в этом самого себя.
Наступила тишина.
После жужжания моторов, все еще стоявшего у него в ушах, наступившая тишина сначала показалась Гарамову глухой, бесшумной до болезненности, будто уши залепило пластилином. Только привыкнув, он понял, что эта тишина была фоном, состоявшим из многих звуков. Он прижался к окну лбом; в рассветных сумерках неясно слышался шум листвы, плеск воды, крик вспугнутых самолетом чаек. В трехэтажном доме, находившемся теперь совсем близко, метров за двести, три окна были открыты, а дальше, за домом, он разглядел что-то вроде солярия и у самой водывышку, напоминавшую маяк. За вышкой причал, у которого стояли лодки и катера.
Готовь бердан начал было штурман, но не докончил. Гарамов, резко обернувшись, сунул к самому носу кулак:
Ш-ш-ш Молчите!
Штурман понял и послушно кивнул. Гарамов жестом показал остальным: всем молчать, пока я осмотрюсь. Переглянувшись, экипаж затих, и Гарамов снова приложился к стеклу. Вглядывался. Взял бинокль.
Прежде всего он попытался понять, что представляет собой здание, стоявшее метрах в двухстах от самолета. Оно показалось ему странным: европейское по архитектуре, но по завиткам и узорам у окон, по разбросанным кое-где на стенах выпуклым иероглифам оно явно было корейским, китайским или японским. Прямо от фасада здания к морю вел хорошо ухоженный садс выделенными группами кактусов и розарием. Еще раз оглядев его, Гарамов отметил вкрапления вишневых и сливовых деревьев, магнолии и дальневосточную карликовую березу. Сад богатый, подумал он, и за ним хорошо следят. Сзади, за зданием, в обе стороны тянулись густые заросли бамбука. Как раз оттуда, из этих зарослей, и доносился резкий предутренний гомон птиц. Если это чужая территория, то хорошо бы понять, кто в этом домегражданские или военные. Сам дом, если бы не открытые окна, показался бы Гарамову безжизненным. Чужая территория, подумал он. И скорей всегокорейская. В Северной Корее население смешанное, там живет много китайцев. Это наверняка какой-то пансионат или гостиница. Вот только кто в ней? Если бы знать! Хорошо, если гражданские. Во всяком случае, судя по безжизненному пейзажу, народу там немного. А у нихэкипаж. Шестеро, не считая Вики. Причем пятеро офицеры. Как-никак это уже боевой отряд. «Ладно, подумал Гарамов, надо выйти и узнать, что это за здание. И все это тихо и аккуратно». Он прикинул: дверь самолета с левого борта, обращена как раз к бамбуковой роще. От двери до зарослей примерно метров десятьдвенадцать. Их он проскочит, а дальше уже бамбуковая роща, которая тянется до самого здания. Если в доме живут гражданские, все будет легко. Гарамов обернулся, сказал шепотом:
Позовите врача и медсестру.
Радист выскользнул и скоро вернулся с Арутюновым и Викой. Вика сразу же чуть не выбила его из собранного состояния. Осмотрев всех шестерых, Сергей произнес шепотом:
У кого есть оружие, прошу достать.
Четверо офицеровАрутюнов, второй пилот, бортмеханик и штурмандостали четыре ТТ. Радист, нагнувшись, вытащил из-под сиденья карабин. Гарамов приготовил два своих пистолетаказенный ТТ и личный парабеллум. Этот трофейный работяга, хорошо отлаженный и пристрелянный, в его руках практически не знал промаха. Кроме того, в голенищах сапог Гарамов, памятуя довоенную специальность, всегда носил две финки.
У меня нет оружия, будто извиняясь, сказала Вика.
Стрелять умеете? спросил он, будто проверяя, можно ли ей доверить оружие.
Она твердо встретила его взгляд: