Да какого же дьявола! наконец прорвало меня. Рехнулась, красавица?
Свят, свят, свят, не мешкая ни секунды, тут же после моих слов забубнил Трофим. Не поминай нечистого... Вот ведь грех. Вот ведь грех-то, грех-то вселенский!
В темноте я сумел разглядеть, как он истово крестится.
Слезай. Я подошел к лошади и протянул руки, чтобы помочь Настасье спуститься на землю. Спасовка, кажется, только того и ждала. Обрушилась мне в объятия, чуть не опрокинув меня на землю. Я еле устоял на ногах, а Настя уже висела на мне, обвив тоненькими ручонками мою шею, тыкалась в меня зареванным личиком и, словно безумная, бормотала:
Костушка... родненький... любушка мой единственный... вот и свидились снова... любушка мой желанный... грешница я, не замолить мне грехов, да не могу без тебя... сердушко так и болело, так и тянуло к тебе еще хоть на денек... и молитвы не помогли, согрешила... увело к тебе мое сердушко... Костушка... любушка...
Я погладил девушку по туго укутанной тонкой косынкой головке, крепче прижал к себе. И подумал, что ее стенания разжалобили бы, пожалуй, и самого сатану. А еще подумал, как хорошо, что стою сейчас спиной к Трофимунаверное, даже в темноте я сумел бы разглядеть выражение его физиономии. И хорошо, что он, должно быть, совершенно опешивший, не бормочет свое вечное «свят, свят, свят; грех, грех, грех». За это я был ему благодарен.
Трофим, займись, пожалуйста, лошадью, послышался у меня за спиной голос самоеда. В мыле вся... А вы, идиоты, давайте отлипайте друг от друга. Раскладывайте костер. Спать нынче всяко не доведется. С рассветом в дорогу.
Я наконец сумел оторвать от себя Настасью, и в меня цепко впилась своими когтями злость на сопливую дуру.
«Любушка»... «Родненький»... А на то, что по ее милости этот родненький любушка с завтрашнего дня, скорее всего, останется без лошадей и дальше попрется пешком ей глубоко начихать! А ведь можно быть уверенным на все сто, что с рассветом Трофим отправится с ней и всем нашим маленьким табуном обратно в спасовский сикт, а мы с Комяком, опять напялим на себя рюкзаки и поплетемся пехом по болотам и буреломам. Вот ч-ч-черт!!!
Вот ч-ч-черт!!!
Миленький, не поминай нечистого.
Да пошла ты!
Любушка мой, да ты только скажи, куда надо идти, так ради тебя хоть...
Дура!!! Иди занимайся костром. И набери в речке воды. Котелок там, возле палатки.
Я решительно развернулся и отправился упаковывать обратно ПНВ. Тихо кипя от злости и шепотом матерясь сквозь зубы. И больше всего в этот момент я был зол даже не на Настасью, а на себя, дурака. На себя, кобеля! Ведь предупреждал же Комяк, что любовной интрижкой с сумасшедшей спасовкой могу легко разрушить добрые отношения с ее общиной. И лишиться лошадей. А то и нажить еще больших головняков. Я же...
Да не послушал я его! Не послушал! Наплевал на мудрый совет!..
Во всем виноват только я! И если бы при этом подставил только себя! Так нет же! Почему из-за моей дурости должен страдать такой правильный мужик Тихон?! При чем он-то здесь?..
Комяка я обнаружил возле палатки. Вытащив наружу, он аккуратно сворачивал свой спальный мешок.
Упаковывай вещи, Коста, произнес он, услышав, как я подошел к нему сзади.
Что будем делать?
С рассветом поедем.
Назад к спасовцам? В этом я был просто уверен, но самоед неожиданно вселил в меня каплю надежды.
А пес его знает. Щас сварим чай, сядем у костерка и все перетрем. Может, отправим девку обратнонашла дорогу сюда, найдет и обратно. А может, потащим ее с собой. Тайги она не боится, в седле держится получше тебя. Помехой не будет.
И третье, продолжил я за него. Трофим забирает завтра всех лошадей, говорит нам: «Гладкой дорожки»и конвоирует Настасью обратно домой.
И такое может случиться. Комяк вставил спальник в чехол и закрепил его у себя на рюкзаке. Тока уж больно он повелся на «Тигра». А если возвернется обратно, то шиш ему, а не винтарь. Он в это четко въезжает... Короче, хорош языком молотить. Собирай барахло. А будет утро, будет базар. Сядем вокруг костерка и перетрем непонятку с девкой твоей...
Но все оказалось гораздо проще, чем предполагал Комяк. Пока мы с ним в темноте, при тусклых сполохах костра, возились с палаткой и рюкзаками, Трофим и Настасья о чем-то пошептались, сотворили пару коротких молитв, еще пошептались, а в результате с рассветом спасовец обрадовал нас неожиданным сообщением.
Сестрицу Настасью придется нам брать с собой. Одну назад отпускать ее боязно. А так, сподобит Бог, путь, куда направляемся, у нас будет нетрудный. А обратно сестрица подмогнет мне лошадей довести... Конечно, коли есть на то позволение ваше.
Последнюю фразу Трофим произнес скорее с вопросительным выражением и бросил при этом взгляд на Комяка. Меня он просто проигнорировал, словно давая понять, что мое мнение знает и так.
Пускай девка едет, коль хочет. Самоед с трудом удержал усмешку. Нам она не помеха. Вот тока лошадь у ей отдохнуть не успела.
Лошадка божьей милостью молодая, сильная. Трофим улыбнулся в окладистую бороду. Да и груз у ей невелик... Так тогда сотворим на дорогу молитву ив путь. И да поможет нам Бог.
Дабы Бог нам и правда помог, молитва в дорогу сотворялась на протяжении минут сорока, и за это время Комяк, отойдя подальше в кусты, успел выкурить несколько «беломорин». А я в последний момент вспомнил о пойманной накануне рыбе. Как-никак первый в моей жизни такой крупный улов. Жалко бросать. Но оказалось, что рыбу уже кто-то прибрал.
Ты хариуса с ельцами куда положил? поинтересовался я у Комяка, когда мы по окончании спасовской молитвы седлали лошадей.
Какого хариуса? удивленно уставился на меня глазками-щелочками Тихон. Не видел я ничего.
Я вспомнил, что самоед, когда я отправился на рыбалку, уже сладко спал и про мой богатый улов ничего знать не может. Тогда я бросил вопросительный взгляд на Трофима.
Рыбешку-то, что на уду вечор взял? переспросил он и, не сдержавшись, расхохотался. Дык туюсь рыбешку еще ночью Секач себе в нутро и прибрал. Весь день не емши, прибег, а тута глядит...
Сейчас Секач глядел на меня. Притом таким виноватым взором, словно понимал, что обсуждают его маленькое воровство. Я даже немного расчувствовался. И смущенно пробормотал:
Ништяк, Секач, лапушка. Сожрал, ну и Бог с ней, с этой рыбой. Не протухать же ей здесь. Поехали, что ли?
Поехали, с Богом.
Я вскочил в седло. Но перед этим внимательно прочитал на нем «...ая шко... вой езды. Инв. 1275». Еще вчера я решил взять за правило каждый раз, садясь на кобылу, прочитывать эту надпись. Почти у каждого есть амулет или какое-то заклинание, помогающее бороться с превратностями судьбы. Так пусть будет такое заклинание и у меня. Хотя бы «...ая шко... вой езды»...
* * *
К третьему схрону мы не пошли. Оставили его в стороне, решив не соваться в места, где хозяйничали военные. Плюс мусора, до сих пор надеявшиеся отыскать четверых беглых урок, которые, наверное, давным-давно уже свалили из этих мест.
То ли дивизия, то ли полк ракетчиков оседлал Тиманский кряж у самых истоков Выми. Где-то в этих краях когда-то была отгорожена зона, которую за «вредительство» довелось потоптать старцу Савелию. А теперь там отстроили большой посад, который поровну делили между собой семьи военных и местные коми. Первые стояли у «щита Родины», вторые разводили коров и свиней, выращивали на супесях скороспелую непривередливую картошку и чахлый лен. А кроме того, что те, что другие с аппетитом хлебали самогонку и шило и браконьерствовали в окрестных лесах. Так что перспектива сдуру нарваться на кого-нибудь в радиусе полусотни верст от ракетных шахт была весьма реальной. И весьма нежелательной.
Черт с ними, с местными. Случайно встретив нас в парме, они не стали бы направо-налево трепать об этом языком. Не в привычках местных подобное. «Меньше знаешькрепче спишь», основной принцип их жизни.
А вот как посмотрел бы какой-нибудь армейский дозор на странный квартет: спасовец-скрытник с густой бородой, старой двустволкой и без охотничьего билета; молодая девица, судя по всему, тоже из староверов; ненец, вооруженный дорогим карабином с оптическим ПСО; и, наконец, некий подозрительный небритый тип сподумать только! неведомым боевым дробовиком и, кстати, тоже без документов? Пожалуй, неприятности были бы нам обеспечены.
Кроме ракетчиков вторым геморроем в этих местах была небольшая зона, отгороженная верстах в тридцати от посада вниз по течению Выми. Зона, мусора которой, наверное, до сих пор находились на шугняках после месячной давности побега. Плюс после вчерашней потери дозорасразу троих человек. И какого же черта Комяк замутил эту бодягу?!
Короче, оставить в стороне эти два источника геморроевпосад ракетчиков и зону, было совершенно не лишним, и самоед, наутро посовещавшись с Трофимом, решил лишний раз не искушать судьбу, резко изменил курс и тут же завел нас в бескрайнее болото.
Ништяк, я его знаю, виновато оправдывался он. Тут нигде и не топко, мусором буду. Да лошадь в трясину и не пойдет.
В трясину они и правда не шли, но могли переломать ноги на высоком кочкарнике, поэтому нам пришлось спешиться и, ведя лошадей в поводу, целый день плестись через густые заросли высокой осоки-резуньи или по толстой мягкой перине из мха, в которую ноги погружались чуть ли не до колена. От подобного упражнения на выносливость натужно гудели все мышцы, а мы продвигались вперед со скоростью беременных женщин, у которых давно начались предродовые схватки. И все это время, несмотря на непрекращающийся моросящий дождь, над нами вились четыре черные тучи ненасытной мошки. Если бы где-нибудь рядом пролетел вертолет, то нас легко обнаружили бы только по этой примете.
На наше счастье, погода была нелетной, и вертолетчики взяли себе выходной. Зато целый день был напрочь потерян. Мы продвинулись вперед с гулькин нос. Вернее, даже не вперед, а вбок, ибо почти все время направлялись не на юго-запад, а на север. И, голодные, измученные донельзя, устроились на ночлег уже в сумерках, выбрав для лагеря сырую узкую гриву, поросшую темным неприветливым ельником.
На этот раз Комяк не пылал таким энтузиазмом, что накануне. Пробурчал, раскладывая костер:
Ладно, денек загубили. Зато болото прошли. Подтверди, Троша.
Миновали почти, с божьей помощью, подал голос возившийся у своего костерка спасовец. Версты две-три и на подъем парма пойдет, на Кряж. Боры там, еще наверстаем.
Я облегченно вздохнул и начал возиться с палаткамиодной для нас с Комяком, второй для Настасьи, не уверенный в том, что самоед и на этот раз не раскритикует мою работу.
Но у него на это не осталось сил. Он даже не стал варить свой вечный суп из тушенки, а ограничился тем, что вскрыл две банки и поставил их на угли. А чифир и вовсе кипятил в кружке на таблетке сухого спирта. И, хлебнув горяченького, тут же скрылся в палатке. А у меня, семижильного, еще хватило силенок на то, чтобы, предварительно обрызгав задницу репеллентом, сходить в дальние кустики.
Потом, уже забравшись в теплый уютный спальник, я долго не мог уснуть и вслушивался в молитвы, которые нараспев бубнили Трофим и Настасья. Вот уж кто из нас четверьк был на самом деле неутомим! Или их, и в самом деле, поддерживала вера в Бога?..
* * *
Вера в Бога, должно быть, поддерживала и двоих спасовцев, которые, не покидая седел на протяжении вот уже восьми часов кряду и чуть не загнав двух великолепных гнедых жеребцов, так и не успели пока нагнать грешницу-беглянку.
Попутанную нечистым!
Пустившуюся в мир следом за беглым татем без дозволения и благословения!
Заблудшую душу, которую еще можно уберечь от грехопадения, избавить несчастную от геенны...
Они почти сумели настичь беглецов, но... Им не хватило какого-то часа. Группа из четырех человек, среди которых была и Настасья, совершенно неожиданно свернула в большое болото, которое, насколько знали преследователи, раскинулось в ширину не меньше, чем на дюжину верст. Охотники с детства, прирожденные следопыты, спасовцы без труда определили место, где беглецы резко изменили курс с востока на север и углубились в поросшие трехаршинным тростником топи. А внимательно приглядевшись, они вскоре обнаружили верстах в полутора от себя и четверых человек. Вернее, ни самих людей, ни их лошадей, пробиравшихся через тростник, они не видели, но четыре черных, словно дымовых, столба мошки безошибочно указывали на место, где в данный момент находятся беглецы.
Сам нечистый увлек их туда, заметил худощавый мужчина лет тридцати с густой русой бородой и спешился. Да поможет им Бог. Братец Игнат, пойдем мы за ними?
Спешился и второй спасовец. Он оказался выше своего спутника, хотя был столь же худощав и имел точно такую жепрямо один к одномурусую бороду. На вид ему было лет пятьдесят.
Можно было бы, помолясь, заметил он, но кони устали. Падут. Болота не выдержат, братец Данила. Игнат, который явно был старшим в этой паре, ненадолго задумался и наконец твердо вынес решение. Нет. Сгинем. Лучше сейчас отдохнем и помолимся. Да и не ели мы нынче, а силы завтресь нужны. И он принялся расседлывать своего коня.
Данила послушно занялся тем же.
На небольшом костерке спасовцы приготовили похлебку из молока и муки, испекли в золе несколько картошек и, наскоро поев, принялись за молитвы. Они не вставали с колен на протяжении двух часов, а их кони за это время опустошили по большой торбе с ячменем и хорошо попаслись на соседней поляне, поросшей высокой сочной травой.
И слава Богу, положив последний поклон, Игнат первым поднялся с колен. Отдохнули по воле Господней. И кони кажись... В дорогу пора, братец Данила.
На болото? поинтересовался младший из спасовцев. В его голосе не звучало никакого энтузиазма.
Нет. Нельзя на болото. Ночь там застанет, так нечистый в топь заведет. В обход поедем, встретим Настасью на том берегу. Завтра утресь и встретим, коль не потопла сегодня. Игнат перекрестился. Даст Господь, не потопла... А дорога в обход мне знакома. Верст сорок тут будет. Успеем к утру, там и перехватим.
В ночь едем? удивился Данила.
Ночь звездная будет, светлая по милости Господа, уверенно заявил Игнат, взглянув на затянутое низкими облаками небо. К вечеру раззвездится.
Данила ничего не ответил и, не дожидаясь никаких указаний, пошел за лошадьми. Он точно знал, что братец Игнат, младший сын старицы Максимилы, ее единственный ученик и преемник ее ведовства, никогда не ошибается в подобных вопросах. Раз он сказал, что ночь будет звездной, значит можно не сомневаться, что будет именно так. Раз сказал, что до утра успеют обогнуть это болото и перехватить беглянку Настасьюопять же будет именно так. Вот только интересно, а смог бы предсказать братец Игнат, придется ли забирать беспутницу у Косты и Тихона силой или отдадут ее так. Хорошо бы, чтоб силой. Так хочется пострелять! Так хочется согрешить! Так хочется опробовать новую «тулку», которую еще на Троицу поднесла жена!
Прости, Господи!
* * *
Наутро я все на свете проспал и, когда выбрался из палатки, обнаружил: во-первых, погожий солнечный день; а во-вторыхто, что в нашем маленьком лагере стоит дым коромыслом, в еловых зарослях полыхает гигантский костер, а вокруг него прыгают в одном исподнем Трофим с Комяком и развешивают вокруг огня наши отсыревшие за два дождливых дня шмотки.
Че вылупился? заметив меня, хохотнул самоед и, спасаясь от мошки, чуть ли не влез в костер. Я испугался, что он может кончить так же, как Жанна д'Арк, но таежному дикарю все было до фонаря. Вылазь, вылазь, Коста. Гляди, како ведро на улице... С тебя завтрак, однако.
А где же Настасья? тут же дернулся я.
От греха в палатке сидит, дабы на страм на наш не глазеть. Молитву творит. Али не слышишь? Вылазь давай, ты-то страму небось не страшишься?..
Все вещи подсохли буквально за полчаса, пока мы с Комяком завтракали голландскими консервированными сардельками, которые я подогрел на костре. Трофим же с Настасьей заварили для себя в мятом жестяном котелке тюрю из черствой черняхи и нескольких ломтиков юколы и хлебали варево маленькими берестяными ложечками, попутно прихлебывая из кружки отвар из малины и листьев брусники.
Настюшка, хочешь сосиски? хихикнул Комяк, пребывающий с утра в прекраснейшем настроении.
Не, серьезно ответила спасовка. Мне не можно такого. Греховно.
Не кошерное, шепнул мне самоед, и я поразился, откуда он может знать о подобном. Хотя, посиди в зонебудешь знать обо всем. А Комяк тем временем продолжал:А чего греховного-то, Настюшка? Напоминает чего? И он приставил сардельку к прорехе в кальсонах. Вышло весьма натуралистично.