О, зашибись! Кого мы видим! Антон-гандон собственной персоной.
Антон сник, засуетился. На него стало жалко смотреть. Меня эти термоядерные прыщи не удосужили своим вниманием. Привычная им добыча будоражила их плоские мозги. Ноздри расширялись, клыки наползали на мокрые губы.
Дивов засадил смачный шлепок промеж лопаток Тоши, а Гринько довольно урча и наползая, как мутантская гусеница, схватил его за шкирку и не давал судорожно вырывающемуся телу продолжить путь к фонтанчику. Поистине фанатичное стремление проявил мой товарищ Тоша. Ему бы повернуть назад и ходу из школы, а он упорно продолжал буксовать под непристойные комментарии о его мужских способностях этих двух пещерников. Мозги у Антона отключились, предохранители перегорели и теперь он соображал не больше, чем обоссавшаяся от страха полевая мышь, угодившая в лапы к разбойнику коту.
Что мне оставалось делать? Дима Кашин спешит на помощь! Я подскочил к Антону, ввинтился-вбурился между его спиной и хулиганами со следующими словами:
Отвали! Оставьте его.
Я не толкался, я отпихивал. Защищал. Такой манёвр всегда срабатывал: особенно он хорошо работал, когда приходилось защищать признанных мускулами школы отщепенцев и новичков. Антон был новичком, а от меня таких смелых действий никто не ждал. Планктон и те, кто не принадлежал касте, в таких случаях предпочитали держаться в стороне и с тайным облегчением (фу, хорошо, что не я) и явным любопытством наблюдать за унижением пускай и их приятеля. Никто на такие кидки не обижался. После окончания ритуала макания в дерьмо, дружба того, кого истязали и того, кто наблюдал, продолжалась. Что уж говорить о посторонних, для которых ты был просто частью декорации к их школьной жизни.
Что скрывать, мне нравилось защищать тех, кто слабее меня: пусть и в качестве элементарной вежливости я так и не дождался от моих подопечных и капли благодарности. Наоборот, потом они наглели и воспринимали как должное мои действия, считая, что это я им обязан! Тянули и звали меня при любой возможности в такие замесы, которые сами и замутили, но разруливать не хотели. Мне иногда казалось, что это я учусь в интернате для слабоумных, а не мои соседи по улице. К хренам, не за этим я лез в дракуя защищал их в погоне за справедливостью.
К моему стремлению к торжеству добра в отдельно взятой точке пространства, в наборе с приятным (! редкое для меня чувство) возбуждением всегда обнаруживался побочный эффект реакции на мою смелость. Те парни, у которых я отнимал добычу, впадали в ступор. Со стороны мне казалось, что им становилось не по себене так, когда их за суходрочкой в ванной застукивала мама, но что-то похожее, родственное. Может, мне это просто казалось, но они, не ожидая, что к их жертвенному агнцу придут на помощь, теряли весь свой пыл, становились растерянными и не знали, что им делать дальше. Во! Мне пришла в голову ещё одна мысль, возможно объясняющая их поведениенас так учили. Что я имею в виду? По телевизору постоянно гоняли фильмы про наше доблестное боевое прошлое; в школе бубнили про взаимовыручку; советские книги подтверждали информацию, получаемую из первых двух источников. Вот и получалось, что нас программировали на определённое восприятие тех или иных событий, пользуясь нашим общим генетическим славянским фундаментом. Герои всегда приходили на выручку своим боевым товарищам, подвергающимся насилию женщинам и детям. И как бы в то время большинство из нас не стебалось над дряхлеющей на глазах идеологией, уважение к защитникам было записано у ребят на подкорке. Для них такая форма взаимодействия с агрессивной клеткой социума означала почти что высшую силу. На следующий день, да что там, через час эти мгновения гипнотического прозрения ими забывались и меня могли начать прессовать так же, как и других (вообще никакой разницы), но тогда, когда я выступал как защитник, наступал миг моего торжества.
Гринько отпустил Антона, вяло толкнул. По инерции Дивов отвесил ему пендельне попал, скосил и его мысок бутсы заехал мне в ляжку. Больно. Даже очень. Важно было не показывать виду, и я его не показал.
Пойдём, сказал я Антону, как назло, застывшему теперь, когда всё кончено истуканом посреди коридора. Когда его травили, он рвался вперёд, отпустилизастыл. Мля, ну не тормоз ли? Моему лучшему в ту пору другу явно не хватало смекалки. Ну что тебе ещё тут высматривать-дожидаться, спрашивается? Новых трындюлей?
Пришлось его подтолкнуть. После чего он, наконец, сдвинулся с места (УФ!!!), мы пошли пить. Кому оно, после всего случившегося, надо было? Неизвестно. Грёбаный водопой. Лучше в ментуре сидеть, лекции про тяжёлую жизнь в колонии для несовершеннолетних слушать, чем с нашими родными школьными бандерлогами за жизнь тереть. Поравнявшись с раздевалкой, мы услышали уже знакомоехрипло звонкое, двойное (они синхронно выкрикнули):
Га-андон! Первая гласная задвоилась, внося немного диссонанса в спевку хищного Тенитолкая. Меня обуял почти мистический трепет. Тогда такие чувства меня частенько посещали, особенно после вечерних сеансов в видеосалоне, где мне удавалось насладиться забойным ужастиком, после просмотра которого бессонная ночь, полная страхов, была гарантирована. С возрастом леденец мистики в голове растаял-кончился, остался лишь страх в животе. Дежавю.
«Гандон» и ржач. Понятно, куда же без него. Это ничего, это нормально. Длинноволосый, немытый Дивов и гиппопотам Гринько заняли исходную позицию на подоконнике. Что меня беспокоило, так это наше возвращение. Священный трепет перед неизведанным подвигом защиты одного кролика другим улетучился и нас вполне мог ожидать второй акт бесконечной пьесы"Я Большой и Сильныйты маленький и сраный". Такие как я не любили парней этого типа, но никакой ненависти к ним я лично не испытывал, только жалость, что мне от рождения не досталось их силы. Для меня стало открытием, когда намного позже оказалось, что Тоша испытывал по отношению к его мучителям похожие на мои чувства. Он их уважал и считал за людей, а не за животных. Редкость. Обычно в среде подвергающихся насилию подростковых лузеров хулиганы воспринимались как недоживотные, примитивные ящеры, тупые аллозавры из жарких, влажных, гниющих, всегда тёмных джунглей, ядовитых зарослей, где их власть определялась размерами не мозга, а зубов.
Мы пришли. Фонтанчик мирно журчал. Неплохой контраст после нехилого напряжения нервной системы. Мы вдвоём, в полумраке, стояли у чаши с хлорной водицей, тупо наблюдая за мокнущим мелким мусором, набившимся вокруг писюна выплёвывающего вялую струйку хлорированной влаги. Пить не хотелось.
Давай, предложил Тоша.
Я дал. Вообще я заметил за собой, что, если мне предлагали и просили, а не заставляли и приказывали, мне никакого труда не составляло пойти на встречу и сделать так, как меня просят. Сейчас пить не хотелось, но Тоша сказал "давай" и мне полегчало. Наклонившись, принюхался. Ручей в лесу. Такое представление о фонтанчике в городе несколько натянуто и, как ни странно, довольно реалистично. Букет из разных размытых ароматовнержавейки стальной чаши, мокрых клочочков бумаги, самой холодной воды, зелёного налёта по краям выпускающей фонтанчик шишкисмешались, превратились в журчание в песке, а кругом мох, лес и грибы.
В глубине горла проснулась жажда, во рту пересохло: переживания подходящего к концу дня давали о себе знать. Мой открытый рот поймал фонтанчик, губы к железу не прикасались, брезговали, вода напрямки лилась на язык, брызгая прохладой на нёбо, охлаждая горячие румяные яблочки щёк изнутри. Первый глотокблаженство. Все невзгоды забылись. Сознание в моём возрасте переключалось с события на события со скоростью полёта на предельных скоростях истребителя перехватчика. Меня это устраивало. Нравилось. Удовлетворяло. Я пил и никак не мог напиться. Пил пока заскучавший Тоша не стал тыкать мне под рёбра своим рабоче-крестьянским кулачищем.
Эй, всю воду выхлебаешь, оставь и мне чуток. Завидует. Что емужалко? Минуту назад он об этом и не думал, а теперь заспешил. Пример рождает желание. Основы введения в маркетинг. Тогда таких мудрёных слов мы не знали, но наше плотское естество активно ими пользовалось. Вслепую. Работа на инстинктах. Борьба за вершину пищевой цепи. Привилегии и ресурсы. А мне по барабану вся эта суета была уже тогда. Я хотел быть первым (да, и я тоже об этом мечтал) не для того, чтобы наслаждаться властью над возможностями, а потому, что считал себя достойным выбирать. Не брать, хватать и жрать, а просто любоваться, перебирать эти самые возможности, наслаждаться ими, как скупой рыцарь своим золотом. Обеспечивать других, жертвовать, отдавать, а не получать. Люди этого не ценят, если их ежедневно, ежечасно, ежеминутно, ежесекундно в бескорыстные благодеяния, свершённые для них, ради них, носом не тыкать. Сейчас я это понимаю, а тогда хотел просто приносить не отягощённую личной корыстью пользу.
На, пей, проговорил я, обтирая губы рукавом куртки.
Шавырин присосался к шишке будто вампир к вскрытому скальпелем горлу соблазнительной девственницы. Буль, буль, ум, ум. Он так пил, так глотал. Жажда его мучила не меньше, чем меня. Тоша легко отделался. Никто сегодня ему в штаны не засунул дохлую крысу, не разбил нос, не плюнул на спину. Он отмечал избавление, как победу в войнев эпизоде войны, о котором, к тому времени, когда, утолив желание воды, он забыл. Я не забыл. Завтра в школу, как на плаху, и ему и мне. Перед этим и перед тем, как попасть домой, нам предстояло вернуться по коридору к выходу из школы. А там, на подоконнике сидели ониего и теперь отчасти мои (нашёл дополнительных траблов на свою голову) естественные враги. Он не думал не потому, что был тупым, учился он как раз лучше меня, просто не хотел отягощать себя тоской, блокировал мысли о плохом. Я так не мог, не хотел и не умел.
Ночевать у фонтанчикане вариант, мы пошли назад. Звучит как «в ад». Для меня так и было; не знаю как для него, но для меня точно встреча с дьяволом в образе двух бандерлогов и не из мультика, а из проклятой реальности периода подросткового взросления.
Их не было. Свалили по своим делам. Не дождались, не захотели продолжения веселухи. Облом с моим вмешательством повернул мысли Дивова и Гринько по ветру новой крови. Они ушли, а мы, спокойненько покинув поле несостоявшейся битвы, отправились по домам. Так в тот день за бутылками мы и не сходили. Кино гикнулось в яму небытия; вместо фильма на ужин мы скушали ментов и хулиганов. Завтрак с дворовыми, приготовленный из нарушителей границ и обуваловом, я не считаю. Ко времени моего появления в квартире события начала дня порядком выветрились, вытерлись из памяти ластиком вечернего стресса. Крепкий сон мне был обеспечен.
Дополнение 1
Я уже отмечал, что буйная фантазия мне не давала спокойно жить. Иногда мне становилось мало просто рассказывать дворовым и школьным оболтусам выдуманные мной страшные истории, иногда ко мне приходило желание напугать всех по-настоящему, по-взрослому устроить мистификацию в стиле уличного хоррора.
Идея испуга до усрачки зрела во мне давно. Я всё прикидывал, искал место, обдумывал детали. Наконец, закончив с предварительной подготовкой к волшебству, я пошёл на дело. Мне был нужен напарник и мой выбор пал на Еликаво-первых, он в авторитете, во-вторых, смекалист и в-третьих, дружески ко мне настроен (в известных приделах). Подговорить его на акцию устрашения наших знакомых ребят оказалось проще простого, он сразу, как мне показалось, понял о чём идёт речь и включился в работу.
Елик, ты их приведёшь, я выскочу, а ты первым сделай вид, что испугался и беги. Все за тобой повалят. Так. А после сразу всех уводи к трубам. Понял?
Да. Но там темно, не видно ничего.
Ты с собой фонарик из дома возьми заранее.
Точно!
Главное, не забудь увести их оттуда.
Да-да. Елик слушал уже невнимательно, ему скорее хотелось начать.
Гуляли в тот день, как обычно, нашей неполной толпой, но с неким непостоянным дополнением. Елик, я, братья БурляевыАлекс (крупный парень) и Дима (очкарик и придурок)из соседней башни, Башковитый и Квадрат. Воскресенье, погожий денёк, солнышко светит, тепло и нельзя себе представить, что когда-нибудь и твоё изъеденное молью времени погрузневшее, ставшее тяжёлым и вонючим тело впихнут в деревянный ящик и снесут на кладбище. Дети наслаждались благодатью беззаботного времени. От погремушек уже отказались, а деньги зарабатывать ещё не обязательно. Бегали вокруг дома с самого утра, играли в ножички. Божье царствоне на небе, а на земле. Ну, если не присматриваться.
Как было условлено, около полудня, я улизнул домой, сказав всем, что мне маме надо по дому помогать. Сам же, зайдя за угол дома, прокрался (тихонечко, чтобы меня никто не приметил случайно) к соседней пятиэтажкек той, у которой вечно деревянная дверь в подвал стояла открытой. Небольшая деревянная, выкрашенная в зелёную краску дверца в торце дома теоретически закрывалась на висячий амбарный замок, а по факту петли, на которых он висел, свободно выходили из пазухов и кто угодно мог проникнуть во влажный душный мрак, плескавшийся под домом. Мог-то мог, только кому из взрослых это надосгибаться в три погибели и кряхтя, пачкая одежду, пропихивать себя в подвал. По здравым размышлениям вообще не понятно, зачем кто-то сделал эту дверцу, похожую на вход в королевство гномов и гоблинов. Ну кому она понадобилась-то? Ни в одной другой пятиэтажке района такого нелепого лишнего прибамбаса не наблюдалось. Хорошо! Мне это было только на руку.
Глаза привыкли к темноте быстро. Фонарик зажигать в начале подвала я опасался, да ещё и спешил. Гримировался я во втором помещении, заполненным обмотанными тряпками и обмазанными специальным теплоизоляционном раствором трубами, изгибающимися питонами-анакондами, уходящими в стены, пол, потолок. Из бойницы окошка в верхней части стены, справа, струилось совсем немного света, но и его мне хватило, чтобы перевоплотиться в образ. Для начала я снял брюки и надел синие бананыпопулярный тогда род штанов с пузырями на бёдрах, в них меня никто из дворовых не видел. Переобулся, сменив лёгкие ботинки на строительные говнодавы отчима на каблуках. Так я подрос сразу на пять сантиметров. Снял ветровку, натянул прямо на кофту плотный коричневый с красными вкраплениями свитер. Сложил ветровку и засунул её под свитер, подложив плечи и грудьменя сразу распёрло в малолетнего стероидного качка. Оставалось самое интересноеизменить внешность кардинально в отношении лика. Без стоящего грима меня сразу расколют. И вместо"УААА, как страшно!", выйдет"Гы Гы Гы, ну ты и придурок". Мне удалось найти простой и дешёвый выход. Немного туалетной бумаги я стибрил дома: бумага розового цвета и вода. Чуть выдумки и ты перевоплощаешься в чудовище с обожжённой рожей. Туалетную бумагу я смачивал аккуратно, чтобы не порвать и густо накладывал себе на лицо. Получалось отлично. Мама родная, в первые секунды появления такого нечто пред её ясны очи, могла сына не узнать. Знаю, о чём говорю, лично проверял.
Переоделся, обклеился бумагой, забрался в конец подвала, в пустую комнату за дверью, присел на корточки; сижу жду. Долго томиться ожиданием не пришлось. Через пять минут (ну очень быстро, прям непривычно) мне показалось, что вдалеке зазвучали голоса. Елик, когда я ушёл, должен был рассказать следующую историю ребятам: в подвале дома Лёхи Завра обитает монстр, он сам его видел мельком, всего один раз, заглянув в бойницу окошка, услышав идущие из него завывающие звуки. Было это неделю назад, рассказывать не решался, боялся, что никто не поверит. Любопытство у мальчишек в этом возрасте чешется, словно экзема на половых органах, терпеть нельзя, можно лишь на время приглушить зуд, расчесав до крови. Как я и предполагал парни купились на утку и, забыв об игре в ножички, примчались в подвал. Галдели они без почтения к затаившемуся в подвале страху. Не верили Елику, но все были приятно возбуждены, о чём говорили их голоса и громкие шаги. Я смотрел в щелку между досок двери. Когда показался бегущий по бетону и мелькающий в воздухе луч фонарика, я встал. Дверь я открывал медленно. До меня им оставалось миновать большое помещениезал, шагов семь сделать и нос к носу, как говорится. Нельзя было допускать, чтобы они подходили так близко.
Я вышел. Вытянув вперёд руки параллельно полукисти вниз, делая широкие шаги, громко топая, побрёл к ним. Елик стоял впереди, увидев меня, он присел. Свет от его фонаря заплясал по моей физии. Толпа замерла. Я сделал шаг, другой, ещё Дрогнула шобла, не выдержала. Ребята побежали. Елик так и не стал инициатором отступления, протупил, млять, бежал последним. Пускай. Теперь он их уведёт, а я домой, и через полчаса выйду на улицу как ни в чём не бывало. А? Что случилось? Да что вы говорите! Не может быть!
Хрен в рыло! Ну почему всё в жизни так? Никогда ничего, как хочется, не получается. Елик никуда никого не увёл. Не пытался даже. Осёл! Наоборот, не возражал, когда Алекс Бурляев сгонял к Завру и вызвал его на подмогу. Быстро вокруг подвала образовалась небольшая толпа парней и девчонок. Всем хотелось своими глазами увидеть монстра. Ничего не стоит разрушить легенду: стоит к ней прикоснуться нечистыми ручонками, и она гниёт, вянет, испаряется. Испаряться я не хотел, пришлось ныкаться. Содрав туалетную бумагу с морды и вытащив из-за пазухи ветровку, я заметался по подвалу в поисках укрытия. Успел спрятаться перед самым началом второй (карательной) экспедиции за монстром. Во втором помещении от входа нашёл лазейку под трубы, заполз в эту малозаметную щель и затаился защищённый горячими, пованивающими асбестом трубами. Убежище скрывалось идеально и меня укрывало надёжно. Меня в обличье обожжённого персонажа видели в конце подвала, а я прятался в начале, что значило, что они начнут обшаривать подвал именно с концас той пустой каморки за дверью.