Марина не слушала девушку, а потому и не прерывала. Ее мысли были далеко отсюда и во времени, и в пространстве. Обычно она не выносила почти физически, когда ее принуждали к чему-то, и яростно сопротивлялась любому насилию над собой. Но когда-то она сама захотела этой кабалы, в первые месяцы безысходной тоски и отчаяния после смерти мужа, и была даже рада, что есть место, где она может выплакать свое горе в компании таких же безутешных женщин. Ей так казалось тогда. Но со временем выяснилось, что это оказалось заблуждением. «Видимо, на миру красна бывает только смерть, а горе надо выплакивать в одиночестве», думала она. «Я влипла, как муха, возомнившая себя пчелой, в мед. Или пчела, возомнившая себя мухой, во что-то похуже. Но винить в этом некого, кроме себя. А потому, если насилие неизбежно, то расслабься, голубушка, и получи удовольствие».
Конверт, сказала Марина. Распечатай его.
Таня охотно выполнила распоряжение.
Прочитай, велела Марина.
Девушка, словно прилежная ученица, отвечающая урок, начала громко, с выражением, читать послание, отпечатанное крупным шрифтом на плотной, очень дорогой бумаге.
Клуб одиноких вдов
Голос Тани дрогнул, она с немым вопросом взглянула на хозяйку, но та только кивнула, предлагая ей продолжать.
приглашает Марину Львовну Тукову на очередное заседание, которое состоится
Это можешь пропустить, махнула рукой Марина. Такого-то числа, в такое-то время, по такому-то адресу Это все как обычно. Переходи сразу к главномук повестке. Чем будут угощать на этот раз?
Но Таня ее не поняла, воспринимая по своему обыкновению все слова буквально.
Здесь нет меню, растерянно сказала она. Наверно, голодом будут морить. Вам бы хорошенечко поужинать дома, Мариночка Львовна, перед тем как отправиться в этот, как его
Клуб одиноких вдов, звучно и четко произнесла Марина, словно вынося приговор самой себе за недавние невольные мысли. Она уже раскаивалась в них. Это была минутная слабость, вызванная сожалением о том, что уже никогда не вернется.
Она встала из-за стола и прошла мимо удивленной ее официальным тоном Тани. В дверях остановилась и, не оглядываясь, бросила через плечо:
Кстати, приготовь мне на вечер платьето, черное, которое висит в шкафу, с накладным вышитым воротничком. Я заеду после работы переодеться.
И добавила, уже почти выйдя из столовой:
А ты сегодня вечером свободна. Сходи в кино, в театр, в кафе. В общем, развлекайся. И за меня тоже. Счет я оплачу.
И быстро ушла, чтобы не видеть осветившееся радостной улыбкой лицо девушки и не выслушивать ее благодарность. На душе у Марины скребли кошки. Даже разноцветные краски сада за окном разом поблекли, словно небо обволокла грозовая туча, отбросив мрачную тень на весь мир.
Подобное случалось каждый раз, когда она получала приглашение от Клуба одиноких вдов. Впрочем, так было не всегда. Однако Марина упустила тот момент, когда она начала относиться к этому именно так. И, как ни старалась, не могла припомнить. Быть может, потому что подсознательно сама этого не хотела. Ведь, весьма вероятно, это началось, когда она решила заказать свой портрет. Но думать так означало бы оскорбить память мужа. А потому она гнала от себя эти мысли, тем самым не давая ни единого шанса прозрению.
В такие дни она хорошо понимала волков, тоскливо воющих на луну. Если бы она была не человеком, а волчицей, то выла бы тоже. Быть может, это принесло бы ей облегчение, как верующемуего молитвы. Если только волкам это помогает избавиться от тоски. А вот в этом Марина не была уверена. Поэтому она никогда и не молилась, даже заходя иногда в церковь, построенную на деньги ее мужа. Как говорил при жизни Олег, котлеты отдельно, а мухи отдельно.
И Марина была с ним согласна, хотя какое отношение это имело к религии, она так и не смогла понять.
Глава 2
Джип, тихо урча мотором, выехал за ограду, автоматические ворота медленно закрылись за ним. Шоссе, ведущее в город, начиналось в ста метрах от коттеджного поселка, в котором она жила. Домов здесь было немного, виднелись только крыши, возвышающиеся над высокими заборами. Но даже по крышам можно было понять, что жили в этих домах солидные, респектабельные люди, если в чем и нуждающиеся, так это лишь в уединении и покое.
Вскоре Марина осторожно встроилась в поток машин, пока еще редкий в этот час. При этом она в очередной раз подумала, что неплохо было бы установить светофор, чтобы не рисковать каждый раз, выезжая с второстепенной дороги на главную. Иногда ей не хватало терпения дожидаться, пока кто-нибудь уступит ей дорогу, и она нарушала все правила, отвоевывая себе место в бесконечном ряду стремительно двигающихся автомобилей. Все спешили, и мало кто из мужчин проявлял галантность, видя женщину за рулем. Но женщины были еще хуже. Они никогда не уступали ей дороги, а вдобавок издевательски сигналили, проезжая мимо. Ее джип ярко-красного цвета бесил их, как красный плащ матадорабыков. Марина искренне ненавидела всех женщин за рулем, оправдывая саму себя только насущной необходимостью.
Каждое утро Марина начинала свой рабочий день, объезжая принадлежащие ей студии танца фламенко. Почти два десятка их было разбросано по всему городу, в разных районах. Клиентами были в основном женщины, но встречались и мужчины, считающие себя «мачо» и не видящие ничего зазорного в увлечении древним испанским танцем. Марина не могла бы поручиться, что в карманах они не носили навахи, непременного атрибута истинного махо, которых любил рисовать Гойяжителя мадридских трущоб и зачастую бандита. Возрастных ограничений в ее студиях не было, обучали всех, от детей до пожилых людей, которых деликатно называли «сеньорами».
Когда-то Марина, решив закончить карьеру профессиональной танцовщицы, создала первый и единственный на тот момент в городе театр танца фламенко, дав ему звучное и интригующее имя «Бэсо дель фуэго», что в переводе означало «Поцелуй огня». Она была в своем театре и директором, и хореографом, и всем, в ком только возникала нужда, иногда даже бухгалтером. Сначала было непросто, новое всегда приживается с трудом, а потом ей повезлов Россию пришла мода на фламенко с его жгучими, волнующими кровь танцами, песнями, музыкой. И пока другие только пытались осознать этот факт, она не упустила свой шанс и начала открывать филиалы по всему городу, занимая пустующие ниши. К тому времени, когда конкуренты опомнились, в городе для них просто не осталось местакак в прямом, так и в переносном смысле. Ее имя«Марина Тукова», напечатанное на доброй трети рекламных щитов в городе, стало фирменной маркой, символом, знаком престижа и жизненного успеха. Ни один городской праздник не обходился без танцовщиц и певцов фламенко, которые обучались в ее театре.
Сама Марина уже почти не выступала на сцене и только изредка давала концерты, где в основном представляла зрителям новые юные дарования, радуя и потрясая публику одним или двумя танцами в собственном исполнении. Она была лично знакома с мэром и губернатором, а также со всеми, кто имел высшую власть и наибольшее влияние в городе, включая правоохранительные структуры и депутатский корпус. Ей не раз предлагали пойти на выборы от той или иной партии, но она неизменно отказывалась, заявляя, что депутатов много, а Марина Туковаодна. Ей прощали эту дерзость, считая легкомысленным enfant terrible несмотря на ее возраст и просто одной из тех красивых и необыкновенных женщин, которым во все времена прощалось многое. По слухам, нашлось бы немало желающих, готовых, только объяви она об этом по примеру легендарной Клеопатры, купить ее ночь ценою своей жизни. Но она не пустилась во все тяжкие, а вышла замуж за того, кого полюбила, и кому хранила верность после его смерти. Многие не понимали ее, считая женщиной-загадкой, подобной тем, которые загадывал путникам мифический сфинкс, считая их неразрешимыми. Ее это устраивало. Она смеялась над своими поклонниками, порхала по жизни, словно бабочка, вызывала всеобщую женскую зависть и скрывала все свои горести под занавесом, который опускается на сцену по завершении спектакля, скрывая смертельно уставшего актера и оставляя зрителям воспоминания только о сыгранном им искрометном беспечном персонаже, которому удается все, что он задумал.
Сама же Марина по прошествии некоторого времени начала считать себя паяцем, кривляющимся на потеху публики, своеобразным персонажем площадного уличного театра, перенесенным с чужеземной почвы на российскую.
Это случилось где-то за полгода до смерти ее мужа. Они путешествовали с Олегом по Италии, и однажды в Риме, на одной из площадей этого многоликого древнего города, попали на представление уличного театра кукол. Пьеса оказалась незатейливой, в ней было много грубых шуток, рассчитанных на самого неприхотливого зрителя. Куклы, пытаясь достичь своей цели, проявляли чудеса находчивости, и при этом хитрили, лицемерили, обманывали, лжесвидетельствовали. Она весело смеялась над проделками марионеток. Олег грустно смотрел на происходящее, а потом, когда спектакль закончился, спросил:
А ты никого не узнала в этих куклах?
Она удивилась, но, сколько потом ни расспрашивала мужа, он ничего не сказал ей. И только после его смерти, вспоминая этот эпизод, как и многие другие из их прошлой жизни, она поняла, о чем он промолчал. И выбрала тот персонаж, который, как ей казалось, более всего соответствовал роли, которую она играла в жизни. Это была Коломбина. Неунывающая субретка, неизменно противостоящая старику Пульчинелле и разрушающая все его планы единственно из своей прихоти, любящая меланхолика Пьеро, но не щадящая его чувств, вечная кокетка, не приносящая никому счастья.
Эти горькие мысли пришли к ней не сразу. Долгое время Марине нравилась ее жизнь. А потом оказалось поздно что-либо менять. И она просто продолжила плыть по течению.
На окраине города шоссе раздваивалось. Марина сбавила скорость, словно раздумывая, куда повернуть руль. Но, как обычно, свернула на трассу, ведущую к городу, оставив в стороне дорогу, уходящую по направлению к лесному массиву, постепенно взбирающемуся по склонам гор, туманной дымкой колеблющихся у горизонта. Там, через много километров, начиналась terra incognita, о которой Марина знала только то, что она существует. Марина была городской жительницей, и вся ее жизнь от рождения была неразрывно связана с городом. Дикую природу она боялась, и лишь иногда грустила о ней, как заблудшая душа о земле обетованной. Но, подобно библейскому старцу, никогда не хотела достигнуть этой земли, довольствуясь тем, что имела. В заботах о насущном она забывала о дне завтрашнем, полагая, что тот сам позаботится о себе. Когда же ее упрекали в этом, обвиняя в недальновидности, она ссылалась на библию, прикрываясь высшим авторитетом. Вычитав когда-то эту мысль в Нагорной проповеди, Марина поразилась ее созвучности своей душе и приняла на вооружение, нимало не заботясь скрытым в ней глубинным истинным смыслом.
Город привычно встретил ее шумом, гарью и суетой. Лавируя в густом и суматошном автомобильном потоке, Марина уже не могла предаваться праздным мыслям и мечтам. Она мгновенно преобразилась, и сама не заметила этого. Черты ее лица заострились, стали жесткими. Теперь это была рационально мыслящая деловая женщина, рассчитывающая каждый свой шаг и верующая в то, что времяденьги. Подобное превращение происходило каждый раз, когда она оказывалась в городе по делам своего театра. Уже давно ее взаимоотношения с искусством переросли из бескорыстной любви в приносящую выгоду привычку, как это часто бывает с затянувшимися и изжившими себя супружескими браками.
Когда-то муж, видя это, говорил ей, словно в шутку, что, видимо, всемогущая злая колдунья наложила на нее заклятие и обрекла на вечную бессмысленную суету, не сказав об этом никому, чтобы никто и никогда не смог ее расколдовать. Марина только смеялась над его словами. Она не воспринимала всерьез его предложение уйти от дел и продать свой театр. В деньгах они не нуждались, у мужа был собственный бизнес, он владел несколькими крупными предприятиями. Она опасалась не бедности, а скуки. Когда муж сравнивал ее с белкой в колесе, бегущей неизвестно куда и зачем, она соглашалась с ним, обещала подумать над его словами, но тут же забывала об этом, откладывая решение на неопределенное будущее. А потом уже никто не говорил ей об этом, и она перестала даже задумываться над смыслом своего существования.
Смысл ее нынешней жизни был в том, чтобы решать проблемы, возникающие в театре. В первой же студии, куда Марина заехала этим утром, ее встретили известием, что хореограф, которая должна была вести занятия, внезапно заболела, а клиентов не успели об этом известить. Это был час, когда занимались дети. Несколько матерей с девочками от семи до десяти лет пришли в назначенное время, и теперь все они толпились в фойе в ожидании начала занятий, оживленно переговариваясь. Увидев и узнав Марину Тукову, они сразу притихли, глядя на нее кто с немым обожанием, как на своего кумира, а кто оценивающе. Некоторые достали телефоны и начали ее фотографировать. Марина сделала вид, что ничего не заметила. Она привыкла к тому, что привлекает внимание, где бы ни появилась. Это не раздражало ее, но давно уже и не радовало.
За стойкой у входа ее встретила растерянной улыбкой администратор, светловолосая девушка лет двадцати. Она явно не читала инструкции, разработанной самой Мариной, в которой были описаны подобные случаи и даны рекомендации, как разрешать конфликты. Поэтому теперь она не знала, как ей поступить, и была очень напугана появлением хозяйки. Девушка долго и путано объясняла Марине, что произошло, с ненужными подробностями, в которых не было никакой необходимости.
И что теперь делать, Марина Львовна? взволнованно спрашивала она, глядя на нее большими и глупыми, как у коровы, глазами.
Марина досадливо морщилась, но не потому, что ее расстроила ситуация. Такое случалось, жизнь есть жизнь. Ей не нравилась девушка, вернее, как она одевалась. На той была короткая юбка, казавшаяся непозволительно крохотной в сравнении с ее бесконечно длинными стройными ногами. Несомненно, девушка выглядела чрезвычайно привлекательной в глазах мужчин. Однако, на ее беду, мужчин сейчас не наблюдалось, да и вообще они были редкими гостями в студии танца, rara avis. Это было первое, о чем подумала Марина, увидев девушку.
Вернуть деньги и извиниться, коротко сказала она. А тебе переодеться. Сними эту непристойную юбку. На все даю полчаса.
Ой, а что же мне одеть? в глазах девушки появилась паника. Все сотрудники Марины Туковой знали, что ее приказания должны выполняться беспрекословно. Те, кто спорили или высказывали сомнение, увольнялись немедленно.
Магазин одежды в соседнем здании, сказала Марина. Вот тебе деньги, сходи и купи что-нибудь более подходящее.
Она протянула девушке пятитысячную купюру.
Да, кстати, как тебя зовут?
Виолетта, дрожащими губами едва выговорила девушка. Она едва сдерживала слезы. Виолетта Смольякова. И спросила, от страха уже ничего не понимая: Так мне идти?
Иди, Виолетта, а я пока поработаю за тебя, сказала Марина тоном заботливой матери. Заодно извинюсь перед клиентами, коли уж ты не успела.
Все, кто знал ее, поняли бы, что гроза, от которой нет спасения, вот-вот разразится. Но Виолетта приняла насмешку за чистую монету. Просияв благодарной улыбкой, она почти выбежала из фойе. Покачав головой, Марина достала телефон и позвонила своему начальнику отдела кадров.
Скажи-ка мне, Оленька, ласково сказала она, кто принял на работу Виолетту Смольякову?
Вы, Марина Львовна, после короткой паузы ответила та. В ее голосе просквозила нотка недоумения. Вы забыли, что беседуете со всеми претендентами на вакансию, а потом отдаете распоряжение?
А зачем тогда мне ты? задумчиво спросила Марина. Как ты думаешь, Ольга Петровна?
А, в самом деле, зачем? хмыкнула ее собеседница. Они работали вместе уже много лет, со дня основания театра, и та, с молчаливого разрешения Марины, имела право на некоторую вольность в общении с хозяйкой. Давно ломаю над этим голову. Вы могли бы прекрасно обойтись и без меня.
А затем ты мне нужна, чтобы исправлять мои ошибки, доброжелательно пояснила Марина. Именно за это я и плачу тебе так много, а вовсе не из-за нашей старой дружбы.
Шутить изволите, Марина Львовна, недоверчиво произнесла та. Вы никогда не ошибаетесь.
Невольно Марина почувствовала себя польщенной. Она не сомневалась, что ее собеседница сказала то, что думала. В ее тоне не было и намека на иронию.