Ночь ползла по мешкам с песком черными извивающимися червями похоронного шелка. Дыхание было тихим, сердцебиениеучащенным. На лицах выступил пот. Конечности дрожали так сильно, что их приходилось удерживать на месте.
Сержант Бёрк стоял рядом с ним.
- Держись крепче, приятель, - сказал он. - Мы пройдем через это.
Старый добрый Бёрк. Крепкий, как гвоздь. Сделан из прочного материала, как говорили про него. В отличие от самого Крила, который все больше и больше считал себя одержимой смертью падалью, подбирающей остатки жизней, Бёрк был настоящим человеком: солдатом, героем, кем-то, на кого можно равняться, кого можно было бы с радостью назвать другом, тем, за кого бы ты был рад выдать замуж свою дочь, зная, что, в конце концов, он всегда поступает правильно, благородно. Думая об этом, он почувствовал, как Бёрк взял его за руку и крепко сжал ее в знак дружбы. Так делали солдаты во время сильного обстреладержались друг за друга, сливаясь воедино. Но Крил никогда в этом не участвовал. Он всегда был один... Теперь Бёрк сделал его частью цепи, и Крил почувствовал слезы на своих глазах.
Когда небо затмила тьма и густо поползли тени, над головой вспыхнули вспышки немецких орудий, зеленые и желтые, превратив систему траншей в какое-то странное мерцающее шоу теней, когда осветительные снаряды летели к земле на своих маленьких парашютах, освещая рваные раны в земле и насекомых, которые в них копошились.
А потом все началось.
Снаряды стремительно спускались, падая, как осенние листья, и рассыпая по изуродованной местности измельченную землю и разбрызгивая черную грязь. Пылающая шрапнель подожгла все, что было хоть отдаленно воспламеняющимся. Древесина и поваленные деревья почернели, превратившись в угольные палочки, вода вскипела до пара, мешки с песком расцвели огненными цветами.
Крил увидел вспышку молнии, услышал гром и почувствовал дрожь под ногами. Дым и огонь, крики и горящая плоть. Вдалеке хлопали тяжелые орудия, словно пробки от шампанского, и каждый человек в окопах внимательно прислушивался, придавая каждому выстрелу индивидуальность. Для них это были не просто бессмысленные снаряды, а смертоносные персты судьбы, которым было предопределено отнимать одни жизни и щадить другие. ХЛОП, ХЛОП, ХЛОП, гремели выстрелы, и солдаты напрягались, волновались, размышляли о неизвестном, о великой тайне. Этот... звук там... этот звук должен быть для меня последним, я знаю этот звук, я слышал его раньше, может быть, я слышал это, когда умирал в последний раз. С неба посыпались снаряды, некоторые взорвались вдалеке, а некоторыесовсем близко, но все они визжали, извергая шрапнель, ищущую плоть, чтобы разорвать ее.
Скорчившись у стены траншеи, в то время как вокруг него кричали и рыдали люди, Крил слушал, как летят снаряды, как он всегда слушал, как они летят, все крепче сжимая руку Бёрка; свистящие и кричащие, жужжащие, как стаи саранчи... и другие снаряды, выпущенные из тяжелых орудий... ревущие, как грузовые поезда, проходящие над головой. Но результат всегда был один и тот жеизвержение, летящая шрапнель, ударная волна, которая сбивает с ног и вызывает сотрясение мозга, если находиться достаточно близко к взрыву.
Снаряды продолжали лететь и лететь, как будто противник намеревался уничтожить сами траншеи, стереть с лица земли следы озабоченности человека убийством себе подобных. Они летели залпами, которые продолжались минут тридцать или больше, затем наступила тишина, может быть, на десять или пятнадцать минут, и снова полетели снаряды.
Когда стена траншеи развалилась, покрыв его землей, грязью и мешками с песком, Крил пополз по ней, как крот, ищущий солнечный свет. Повсюду в мерцающем свете немецких сигнальных ракет он мог видеть, что система траншей была уничтожена, реконструирована. Вокруг него не было ничего, кроме неровного ряда тлеющих дыр от снарядов, окруженных кучами земли, палок, обломков и трупов. Люди звали носильщиков, но их не хватало, потому что большинство либо погибли, либо были похоронены заживо.
Он все еще сжимал руку Бёрка... но Бёрка больше не было рядом. Он вскрикнул и отбросил руку в сторону, почти ненавидя себя за это.
Темноту нарушали только пылающие обломки или случайные вспышки над головой, воздух был густым от клубящихся столбов дыма и пыльной бури из грязи, песка и измельченных осколков, которые медленно сыпались дождем на землю. Повсюду были пепел и сажа. Весь пейзажто, что он мог разглядеть,был разобран и перестроен, и невозможно было точно сказать, где был тыл, или где были линии немцев, или куда бежать. Контуженный, с лицом, черным от пепла и грязи, Крил обнаружил, что не может встать, а когда встал, то упал на колени. Поэтому он полз по земле, взывая к выжившим сухим, прерывистым голосом, который был едва громче шепота. Из мрака выступила тень, и он понял, что это немецкий солдат, крупный парень в блестящей стальной каске, с винтовкой в руках, огромным штыком, поднятым для удара. Затем раздался один глухой звук, и немец упал на землю и замер. Из мрака появилась еще одна фигура, и Крил окликнул его, но его проигнорировали. Кто бы это ни был, он взял у немца шлем и винтовку и исчез в тени.
Охотник за трофеями, - подумал он, - чертов охотник за трофеями.
Он встал на колени и снова пополз. Теперь артиллерия БЭС отвечала немцам тем же, бросая снаряды на немецкие позиции. Вокруг него раздавались случайные выстрелы, звуки разрывающихся гранат и время от времени глухой стук траншейного миномета. Он понял, что немцы открыли огонь, и теперь в сектор двигались рейдовые отряды. Он увидел силуэты нескольких человек, взбирающихся на вершину холма, которого до обстрела там не было.
Он снова поднялся на ноги, все еще шатаясь, но уже чувствуя себя лучше. Он постоял там какое-то время, прочищая голову, спотыкаясь о землю, которая беспорядочно петляла среди ряда воронок от бомб. Затем он споткнулся и упал в яму, выбравшись наконец из грязи и воды. Он услышал пулеметный залп и почувствовал, как по нему ползут крысы. Его цепкие пальцы обшарили грязную стену, и оказалось, что ему повезло: лестница. Кратер, должно быть, был частью траншеи.
Он выполз наружу по грязной изрытой земле, карабкаясь по горбатым предметам, которые, как он вскоре понял, были трупами. Затем над головой пронеслась еще одна вспышка, и он увидел, что находится в поле трупов, сотни из которых были разбросаны во всех направлениях. Но мертвы были не все. Некоторые корчились на земле, зовя медиков и санитаров. Он видел людей без конечностей. Люди, которые были живыми туловищами, которых грызли крысы.
Он продолжал двигаться, измученный, разбитый, потерявший всякую надежду.
- Эй, приятель, сюда, - раздался голос.
Крил пополз к телу. Обхватил изуродованное тело руками и понял, что мужчина мертвего мозг был раздавлен. Его голова в руках Крила, хотя и целая, была почти жидкой внутри, череп почти раскололся. Вместо мозга там было студенистое месиво.
Крил снова пополз.
Через трупы. Везде было то же самое. Сквозь грязные ямы и лужи стоячей воды вокруг него сновали крысы, доведенные до паники бомбардировкой. Он наткнулся на солдата, который сидел прямо, прижавшись спиной к борозде почерневшей земли.
- Привет, капитан, - сказал он.Ну и денек сегодня выдался, не так ли?
У него не было левой ноги, а правая рука представляла собой обгоревшую массу без плоти. Левой рукой он держал свой живот и кишечник. Он продолжал говорить так, как будто Крила там не было.
- Немного повезло, - сказал он, когда Крил тронулся с места.
Как долго он пробирался по ночному пейзажу, он не знал; только то, что спустя, казалось, часы, когда война все еще время от времени подавала голос, он начал видеть идущих людей в лунном свете. Казалось, их были сотни, израненных и сломанных, из ран текла кровь. Их глаза были выпучены. Они рвали себе глотки. Отравленные газом. Все они отравились газом. Между их губами хлестала желтая пена, и он наблюдал, как они все начали падать, наваливаясь друг на друга, извергая желтую слизь изо рта. Даже в бледном лунном свете он мог видеть, что их лица почернели, когда они испускали последние вздохи.
Уже не в первый раз его писательский разум начал размышлять о возможности того, что он попал в ад. Потому что он участвовал во множестве сражений, но никогда не видел ничего подобного. Не видел ничего подобного, что полностью разобрало бы землю и снова собрало ее воедино, как пазл, в котором не хватает половины кусочков.
Так как какое-то время он ничего не слышал, он заполз в грязную канаву и позволил себе закурить, позволил своим нервам успокоиться, а сердцувернуться к своему ритму. Он, наверно, ползал кругами. Лучше подождать. Прислушаться. Все обдумать. Организовать отступление, когда придет время.
Конечно, это было разумное военное мышление.
Он пролежал там какое-то время, грохот орудий теперь раздавался где-то вдали, война перешла к более плодородной добыче.
Тихо.
Да, внезапно стало неестественно тихо. Не было слышно ни звука, только эта странная тишина, как будто кто-то щелкнул большим выключателем.
Крил уже проходил это раньше, на многих полях сражений и во многих войнах.
Обычно в самые глухие ночные часы над траншеями взрываются снаряды, и в течение нескольких шокирующих, вызывающих мурашки по телу мгновений ты задаешься вопросом, не умер ли ты. Что, если снаряд с визгом обрушился на твое укрытие и разнес тебя на мелкие осколки. Говорят, что невозможно услышать, как в тебя попадает снаряд и, вероятно, в этом есть доля правды, но иногда тишина бывает намного хуже, чем обстрел.
На Ничейной земле, за периметром и проволочными заграждениями, просто... не было ничего. Ни крыс, роющихся в мусоре, ни воющей стаи диких собак. Никто не двигался. Не было даже дождя. Это было жутко, тихо, выжидающе. Как будто что-то прячется в темноте, готовясь прыгнуть и вцепиться тебе в горло. И хотя была тишина, у этой тишины было свое собственное качество. Величина, объем, вес, который можно было почувствовать под тяжестью ветра, который давил, как каменная плита над открытой могилой.
Это никогда не длилось больше часа или около того, а часто и намного меньше, но пока это происходило, было невозможно не чувствовать, как оно собирается вокруг тебя. Невозможно не прислушаться к нему, чтобы узнать, есть ли что-то там, что-то, скрывающееся во мраке с пустым лицом... Или, может быть, услышать мягкий стук его сердца или звук его дыхания.
Суть заключалась в том, что, как бы долго это ни продолжалось, он знал, что органы чувств становятся очень чувствительными, и твой разум начинает уверять, что он слышит то, чего не могут уловить уши: разлагающиеся тела, крысы, вылизывающие шерсть, мухи, откладывающие яйца, личинки, вырывающиеся из сладко-тошнотворной мякоти падали.
Крил тяжело дышал.
Он ненавидел это.
Как будто вся Фландрия чего-то ждала, напрягшись, свернувшись в тугой безмолвный клубок.
Дрожа, он закурил еще одну сигарету, и звук его зажигалки эхом разнесся в ночи с такой громкостью, как будто сама физика воздуха стала каким-то образом... ненормальной, вывернутой наизнанку.
Подожди, просто подожди, парень, потому что оно надвигается, и ты знаешь, что оно надвигается. Что-то должно произойти. Приготовься.
Теперь над землей сгустился совершенно белый туман, который, казалось, поднимался из кратеров, пробоин от снарядов и неровных канав. Сначала он в панике подумал, что это газ, но газ никогда не был таким идеально белым, цвета свадебного кружева. Примерно в то время, когда он докурил сигарету, он начал слышать звуки там, в поле. Похоже на шепчущие голоса.
Были ли это люди, такие же как он, крадущиеся, или...
Он слышал, как по грязной земле ступают ноги, шлепают по лужам, погружаются в грязь и снова поднимаются. Далеко-далеко, и они двигались в его направлении. Сглотнув, он почувствовал внезапную тяжесть в груди, холодное покалывание в позвоночнике и что-то вроде электрического тока в костях.
Теперь ближе.
Он их не видел, но знал, что они там. Он почувствовал запах гниения, теплый и дрожжевой, но он мог исходить откуда угодно, из дюжины непогребенных мертвецов. Это не означало, что... то, что было снаружи, не было человеком. И все жевсе жеон был уверен, что то, что пришло на зов, не было потерявшимися солдатами, ползущими по разрушенным остаткам траншей.
Это было что-то другое.
Что-то, что было не отступлением, а... охотой.
Он услышал звук, совсем рядом, как будто кто-то дышал через нос с быстрым хриплым вдохом. Звук, похожий на то, как кто-то принюхивается, словно животное, пытаясь учуять добычу, идущее по следу.
Крил почувствовал жар, а потом холод во всем теле. Его кожа покрылась каплями пота, и в животе что-то скрутилось от страха.
Что-то приближалось к нему.
Он скоро это увидит.
Оно приближалось со стороны горы.
А потом он действительно увидел это и, возможно, он смотрел на это в течение некоторого времени, потому что там, на вершине хребта, в почти идеальной полосе лунного света было то, что он сначала принял за высохшее мертвое дерево, уходящее корнями в землю... но оно двигалось и выглядело, во всяком случае, как марионетка: скелет, сломанная кукла, скрученная в талии, голова низко опущена на одно плечо, волосы как вялая паутина, конечности свисают, как живые палки.
Оно принюхивалось.
- Где ты прячешься? - раздался женский голос, переходящий в визгливый сухой скрежет, как будто железом скребли по бетону. - Я знаю, что ты там... Я чувствую твой запах.
Ее лицо было обесцвеченным и бескровным, изрытым кратерами и осунувшимся, как темная сторона луны. Он видел ее глаза - горячие, цвета тлеющих углей - сканирующие пейзаж, ее пальцы подергивались, когда принюхивалась.
- Здесь, - сказала она. - Я чувствую его запах... Он здесь.
Вокруг нее поднялись фигуры. Дюжина, потом две дюжиныпризраки, дети-призраки, чьи лица в лунном свете казались белыми, как светящиеся бумажные фонарики. Куклы в рваных саванах, сквозь которые торчат перекладины из блестящих костей, их шепчущие голоса были чуть тише жужжания мух.
- Найдите его! - приказала женщина.
Они погрузились в туман, как пловцы, погружающиеся в воду, только они не исчезли. Они стояли на четвереньках, обнюхивая землю, как гончие, ползли вниз, как муравьи, по склону холма. Крил, охваченный безграничным ужасом, смотрел, как они приближаются, двигаясь, как неуклюжие насекомые, извергая густые глотательные звуки.
Несколько человек прошли совсем рядом с ним, и дело было не в том, найдут ли они его, а в том, когда его найдут. Это было оно. Все висело на волоске, и он болезненно осознавал этот факт. Погибнуть от обстрела или пули снайпераэто одно, но быть убитым этими... этими детьмиэто совсем другое. Он будет раздавлен до костей. Они будут сосать его кровь и костный мозг, плавать в его внутренностях и купаться в крови из разорванных артерий.
В отчаянии он попробовал самый простой трюк из описанных в книгах. Его рука нашла камень, который был совершенно гладким, потертым, как будто он пролежал на дне реки много-много лет. Он почувствовал его вес в своей ладони, взвешивая его. Он бросил его через плечо со всей силы и услышал, как тот ударился обо что-то, а затем всплеск.
Из тумана вынырнула дюжина голов, увитых мухами.
- Там! - позвала старая ведьма с гребня. - Вот он где!
Она присоединилась к погоне и прошла в пяти футах от него. Когда все они скрылись в тумане, он взбежал на гребень и спустился с другой стороны; бежал, спотыкаясь и переплывая затопленные воронки от снарядов. Он бросился вниз и упал на промокший труп, который превратился в хлещущую белую жижу под ним. Вонь была едкой и зловонной, но он не осмеливался закричать.
Ибо издалека он услышал каргу:
- Найдите его! Приведите его ко мне! Я хочу Крила! Он один из наших...
18. Блиндаж
Когда Крил очнулся, на нем были чьи-то руки. Человеческие руки. Лицо в тени сказало ему:
- Полегче, приятель. Мы нашли тебя там и перенесли сюда. Теперь тихо. Вокруг патрули гуннов.
Последнее, что он мог вспомнить, были те ползущие дети, а потом он долго бежал, прятался, полз на животе, обезумев наполовину, если не до конца. Должно быть, он потерял сознание. Что-то еще. Он не мог вспомнить. Только пронзительный голос...
Я хочу Крила! Он один из наших...
...он резко выпрямился, обливаясь потом, дрожа, будто в лихорадке. Его зубы стучали, и к его губам прижали фляжку с ромом. Он успокаивался с каждым глотком, дыхание замедлялось, морщины и неприглядные складки разглаживались, словно простыни на неубранной кровати. Даже в полумраке он понял, что все еще находится в 12-м Мидлсекском, потому что там был сержант Кирк, стоявший у орудийной щели в стене блиндажа и осматривавший местность.