Чаще всегосамочувствие Юстины.
Все будет хорошо. Правда. Сначала плохо, а потомхорошо. Это естественно, говоря так, я резко выдохнул. Положил руку ей на колено. Она так резко его отдернула, что на миг я потерял контроль над машиной.
Просто поехали, повторила Юстина.
Это еще не самое ужасное несчастье, какое может случиться, напомнил я ей, потому что это и правда не было самым ужасным несчастьем, какое могло бы случиться. У нас, например, мог быть смертельно больной ребенок. У нас могло быть на сотни тысяч долга. Мы и сами могли быть смертельно больны.
А таку нас всего лишь нет денег на жизнь. Случается. Ничего страшного. Нет смысла от этого умирать, просто нужно не расслабляться.
Мы уже говорили об этом она хотела напомнить, сколько раз мы об этом говорили.
Но до тебя никак не доходит, прервал я.
Давай вести себя достойно, Миколай, сказала она тихо и безо всяких эмоций; я прекрасно знал этот ее тон, она говорит так, когда стоит за миг до взрыва и пытается оставаться сапером для самой себя.
Как только я организую какие-то деньги, всякий раз, когда я такое говорил, на миг и правда себе верил, как только организую какие-то деньги, мы вернемся в Варшаву, наймем квартирку, наша пусть сама себя содержит, может там жить кто угодно, студенты, китайцы, кто угодно. Потомпросто покрасим или как-то так. Все устаканится. Напишу книгуи все устаканится.
И как же ты организуешь эти деньги, Миколай? спросила она, а я не ответил.
Началоськогда это началось? Тот день, когда она вернулась с работы раньше, чем обычно, хотя приволакивала, когда вошла в квартиру, ноги, словно старушка. Мне кажется, тот день был очень давно, раньше нашей свадьбы, раньше всего остального. Раньше, чем день, когда я впервые увидел ее грудь и при виде ее заревел от счастья.
У моей жены прекрасная грудь. Когда я увидел ее грудь, то спросил Юстину, выйдет ли она за меня. Всякий бы так сделал.
Наверняка и он так сделал. Наверняка тоже расплакался при виде ее груди. Нет, не думай об этом, стоп, вернись, не думай, смени пленку, смени пленку. Не думай об этом, не то еще кого-нибудь убьешь.
Вернемся к нашей свадьбе. Свадьба была под Люблином, в огромном павильоне, который принадлежал дядьке Юстины. Мы пригласили всю семью и всех друзей. Всюду было полно желтых шариков. Мы велели музыкантам играть песни The Cure. Чувак забыл текст, на припеве, вместо того, чтобы петь Friday, Im In Love, пел «ла-ла-ла-ла-ла-ла». Я помню, у нее в волосы был вплетен большой красный цветок, а дядька ее, вместо того чтобы закусывать, нюхал хлеб.
Я женился на ней, а через два года, то есть месяц назад, случился тот день, когда она вернулась с работы раньше, приволакивая ноги, словно старушка. Вошла в зал и сразу уселась на диване. Я подумал, что у нее нашли какую-то смертельную болезнь, так бледно и плохо она выглядела.
Говорят, что закрывают репортерское приложение, что дело не только во мне, что Томек тоже вылетает, и Беата, разрывают контракт со всеми, сказала она тогда и добавила: Нам не с чего платить кредит.
Я помню, что под впечатлением от всего принялся бредить, словно лунатик.
Ну, зато зато мы взяли не во франках, взяли в злотых, сказал я, наверное, потому, что подсознательно был убежден: проблемы бывают только у тех, кто брал во франках. Те, кто брал в злотых, умные люди, и с ними никогда ничего не случится.
Ну и что с того? У нас нет ни франков, ни злотых, сказала Юстина.
На шоссе какое-то животное, сука, тормози! крикнула она сейчас.
На шоссе лежала молодая мертвая серна. Занимала почти всю правую полосу. Я заметил ее в последний момент. На проезжей части кроме нас никого не было.
А деньги за биографию этой, как ее там, Сосницкой? Ведь там обещали кучу деньжищ, поинтересовалась она тогда, и я хорошо помнил, что последнюю фразу: «ведь там обещали кучу деньжищ» она повторила дважды.
Марыли Родович, поправил я. Это было интервью с Марылей Родович .
Я включил аварийку. Мы вышли из машины. Молочно-розовое небо напоминало сбитень, сметану с каплей крови. Серна оказалась небольшой, мех ее был цвета кофе с молоком. Наверное, ее ударила большая машина, уехавшая после столкновения: сразу сломала хребет и раздавила внутренности. Водитель сбежал, наверняка был пьян.
Да, мне заплатили, сказал я тогда, отставляя стакан и кладя тряпку на стол.
И что ты сделал с деньгами? хотела она знать. Ты должен был заплатить три взноса вперед.
Но ведь у нас была страховка кредита. Нам дали ее в банке. Страховка как раз на случай утраты работы, мой мозг подсовывал мне бритвы, за которые я мог ухватиться.
Ты, сука, думаешь, что я туда не позвонила и не узнала, что эта страховка ни хрена не стоит? спросила она; голос ее звучал так, словно она вдруг стала одержима.
Проблема в том, что я«сбитый летчик». Никто уже не верил, что после «Черной холодной воды» я напишу еще книгу. Ведь прошло пятнадцать лет. За это время я успел взять авансы во всех существовавших издательствахи, естественно, проел их, не отдав взамен и страницы текста. Мой агент, который опекал меня в неясном, не до конца понятном порыве милосердия, пытался обеспечить своего клиента хотя бы мелочишкой. Получалось у него так себе, поскольку все знали, что я ничего не делаю, что я вор и что посылаю всех нахер. В конце концов ему удалось организовать анонимную «редакцию» интервью с Марылей Родович. По факту, мне пришлось наново переписать добрую его половину. Деньги, если честно, были мелочовкой как за такую работу, но мой агент объяснил, что при таких обстоятельствах мне стоило поверить в Бога и быть ему крепко благодарным.
Каким-то чудом мне удалось это закончить, причем в срок. Но через пять минут после того, как я получил перевод, позвонил Макс, сказал, чтобы я отдал деньги, которые брал у него в отпуске, в Дембках . Ну да, дурное дело, мы поехали в отпуск без бабла. То, что я одолжил у Макса, растратили сразу, частьна MDMA , поскольку Юстине стукнуло тридцать три и она очень хотела по этому поводу закинуться на пляже; еще частьна такси в больницу в Вейхерово. Юстина, вставившись, споткнулась и сломала ногу, а «скорая» отказалась приезжать.
Когда я закончил говорить с Максом, позвонили Павел, Гжесь, Ярек, дама из банка, представившаяся оператором моих кредитных карт: сразу после выплат их аннулировали, потом дама из налоговой и Юлька, у которой я купил диван в залкак раз тот, на котором сидела Юстина, рассказывая мне, что ее выперли с работы, но Юльке я не заплатил. Ей уже не хватило.
В следующий раз, Юлька, извини, сказал я ей по телефону.
Ёбаный ты хуесос, ответила Юлька.
О боже, она жива! крикнула Юстина, отпрыгивая от серны.
И точно. Серна легонько двигала копытами, словно бежала сквозь сон в замедленном темпе. Быстро моргала устремленным в небо глазом; моргание это было самым резким движением ее тела. Она словно увидела что-то в небето, что пыталась теперь поймать веками; то, что могло бы удержать ее на поверхности, притянуть к жизни. Кровь сочилась с морды и ноздрей, разливаясь вокруг головы черным ореолом. Серна дрожала. Внутренности ее наверняка всмятку, но сердце и мозг еще продолжали работать.
Почему ты врал, Миколай? спросила Юстина, когда я рассказал ей обо всех своих долгах.
Я не врал, просто ничего не говорил. Ничего не сказатьэто не ложь, ответил я, разводя руками.
Она молчала.
Я такого не ожидал. Не ожидал, что тебя вышибут, продолжал я говорить, как обычно разводя руками, словно ребенок.
Я, сука, работала в газете, Миколай, газеты закрываются, газетыони как телеграфы! она встала в дивана, чтобы проорать все это, потом села снова.
Так уж случилось, что мы взяли совместный кредит. Потому-то, кстати, у нас и не было денег в Дембках. Потому-то я и звонил Павлу, Гжесю, Яреку, а потом они звонили мне. Восемьдесят квадратов на Охоте . Бело, светло и просторно. Три комнаты и кухня.
Ясно, зачем это делается и зачем это сделали мы, хотя жизнь наша из-за этого стала одной большой зыбкостью, ежемесячным напоминанием о выплатах, минимумом сумм на кредитных карточках. Есть всего несколько сценариев взросления. Всякий из них мы выбираем наперекор интуиции, наперекор собственным страхам. В конце концов, так делают все. Альтернативы тут нет. Есть только сказочки. Историйки о людях, которые выехали куда-нибудь в Новую Зеландию, сделались барменами, и теперьсчастливы, и пишут об этом в профиле на Фейсбуке. Люди, открывшие альтернативное экокафе: теперь не могут сосчитать стопки своих экоденег. Такую ересь придумывают редакции интернет-порталов, чтобы люди верили в альтернативу, чтобы оставалась надежда, чтобы они не шагали из окон, не въезжали в деревья на полной скорости.
Бывают моменты, когда хочется, чтобы всевсерьез, когда хочется, чтобы ситуация, в которой ты оказался, к чему-то вела. Хочется обладать хотя бы иллюзией контроля; чувствовать, что сжатые кулаки чем-то наполненыпусть бы и просто гравием.
У меня не могло быть претензий ни к кому, кроме самого себя. Я привык: сколько себя помню, претензий к самому себе у меня хватает.
С другими бывало и хуже. Один из наших друзей после того, как курс прыгнул, остался с восемью ежемесячно. Через пару месяцев ему не продлили договор. Порезал себя поперек запястий, как и всякий, кто видел такое в кино. В конце концов оказался в психушке. Когда я его проведывал, он был даже доволен, постоянно играл в «тысячу» с беззубым мужиком, который вроде убил свою жену «ложечкой» для обуви, а еще с женщиной, которая говорила только на эсперанто. Он все время проигрывал, но был в восторге, что наконец-то может отдохнуть.
Миколай, сделай что-нибудь, она еще жива, снова отозвалась Юстина, уже тише.
Я наклонился над животным. Протянул к серне руку.
Не прикасайся к ней, сказала Юстина.
Серна страдала. По крайней мере, я думал, что она ужасно страдает, хотя, вероятно, у нее был перебит хребет и она уже не чувствовала ничего, кроме своего погружения в теплую тьму. Мой отец добил бы ее и бросил в багажник. Когда приедем и я ему об этом расскажуесли вообще это сделаю, он будет недоволен, что его сын не сумел добить серну, привезти ее домой и разделать.
Сделай что-нибудь, просила Юстина. Я был уверен, что она не имеет в виду, чтобы я добил животное и бросил его в багажник машины; что, скорее, подразумевает что-то вроде звонка в больницу или в полицию.
Могу лишь оставить ее, ответил я и отступил к машине.
Ничего с ней не сделаешь? Ничего? Она должна так вот лежать?! крикнула она.
Могу взять монтировку и убить ее, предложил я тихо и спокойно.
Что? спросила она.
Могу взять монтировку и убить ее, Юстина, это единственное, что я могу сделать, повторил я.
Ты можешь позвонить в полицию, можешь
Я хочу поехать дальше. Просто поехать дальше, ответил я и открыл двери.
В этом, сука, нет смысла, вскинулась Юстина и заплакала, стоя на дороге.
В этом есть смысл. Садись в машину. Есть смысл, ответил я.
Небо становилось светло-синим. Кроваво-розовый оттенок уходил, отступал, растворялся. Конец света не наступил. Варшава осталась позади. В ней звенели первые будильники. Серна вздрогнула, словно сквозь ее тело пустили ток.
В этом нет смысла, повторила Юстина. Это идиотизм.
Мы можем поехать назад в Варшаву. Можем все переиграть, сказал я. Но я не знаю, как дальше. А так у нас, по крайней мере, есть план.
Есть план? спросила она. У нас есть какой-то план?
Мы говорили об этом десятки раз, сказал я.
И какой у нас план? спросила Юстина. Скажи мне, какой у нас план.
У отца пересидим худшее время. Кредит оплачивается. Через два-три месяца, едва только я что-то организую, возвращаемся в Варшаву. Обещаю, фразы эти были настолько истертыми, что оставляли во рту привкус старой тряпки.
Обещаешь. Ты обещаешь это себе, Миколай, сказала она.
Нужно было оставаться. Нужно было
Да хватит уже, сука, мне об этом напоминать, рявкнула она, прерывая.
В этом не было смысла. Я, она и сернав одинаковой ситуации. Мы дергали ногами, лежа на шоссе, сбитые машиной. Пытались спастись, отчаянно моргая глазами.
Я обошел машину. Открыл ей дверь. Она села внутрь.
Я обещаю тебе, что через два, три месяца мы снова окажемся в Варшаве, сказал я.
Тронулся с места.
Мы ничего не можем сделать, сказала Юстина.
Мы именно чтоделаем. Таков наш план, Юстина, сказал я.
Включил радио. Ведущий раздавал скидки на покупки слушателям, которые угадают, как звали зловещего противника Ганса Клосса . Я хотел, чтобы кто-нибудь что-нибудь говорил и хоть что-то кроме нас самих наполняло внутренности машины.
Возможно, серна уже подохла; как раз перестала двигаться. Я медленно объехал ее, а когда она исчезла в зеркале заднего вида, добавил газусильно.
Да, делаем, сказала Юстина. Проигрываем.
Началась песня, вокалистка пела о своем парне: чтоб оставался сильным мужчиной; все равно как бить невиновного человека по голове чем-то тяжелым и резиновым.
Хоть что-то, ответил я.
Миколай / Задняя дверь
На Шматах всегда сперва слышно собак.
Начинает одна, сразу подхватывает другая, третья, а через несколько секунд лают уже все. Лай разлетается по всему району, словно нынче начинается революция собак против всего известного им мира; против заборов, против цепей, против неба и домов. Но, может, они не протестуют, а просто здороваются друг с другом, не помня, что сделали это миг назад и сделают в миг следующий. Собаки не умеют считать, и у них не слишком хорошая память, а потому они кричат и поют небу и друг другу, пока только им известный знак или общее, телепатически принятое решение не обрежет этот шумрезко, в полсекунды.
Всякий раз, когда я тут оказываюсь, они сразу вспоминают друг о друге. Всякий, кто живет на Шматах, имеет как минимум одну собаку. Люблю собак, но порой понимаю людей, которые их травят.
Зато Юстина собак не любит. Не любит собак точно так же, как не любит природу. Иной раз я мысленно составляю список наших общих интересов. Подсчитываю, сколько их на самом деле. Мясо. Вино. Ну, предположимвино. Я люблю водку, но пусть будет вино. Еще недавносигареты, но я бросил.
Ну и секс. Еще недавно. До того момента, когда я узнал, что Юстина
Стоп, музыка. Проигрыш назад. Собаки мерзкие, вонючие, а еще ониглупые, это коты умные, говорит Юстина. Я же, в свою очередь, котов ненавижу. И такого вот между намимасса. Котыидиоты, обманки в симпатичной оправе. Ее (наш) кот пару месяцев назад выскочил в окно пятого этажа. Юстина говорит, у него была депрессия. Депрессия и нервный срыв. Я же уверен, что кто-то в доме напротив зажег и погасил свет, а кот хотел его поймать. Падая на голый бетон, сломал кости в сорока местах. Когда ветеринар объявил нам, что усыпил его, Юстина кинулась на него, хотела ударить. Пришлось ее крепко придержать.
Тут до сих пор нет асфальта, замечает Юстина.
Не понимаю, некоторое время я и правда ее не понимаю.
Ты говорил, что район назывался Шматы, пока тут не было асфальта, и его все еще нету. На этой улице, некоторое время она смотрит на меня, будто я превратился в кого-то совершенно другого.
Эта улица называется Известковая, сообщаю ей.
Останавливаю машину под домом своего отца. На фоне неба, серого, словно стальная отливка, вседома, деревья, оградысливаются в один плоский, лишенный контраста пейзаж. Единственное, что выбивается из этой серости, это первые желтые и красные листья, разноцветный мусор, бутылки и пакеты от чипсов, рассыпанные под деревьями беспорядочными кучками.
Я смотрю на соседние дома, пытаюсь уловить хоть что-то, какое-то присутствие, след движения в окне, что-нибудь. К каждому дому в моей голове приписана фамилия. Малиновские, Рудзяки. Старший Рудзяк был моим приятелем, пока не стал скинхедом. Но прежде чем он стал скинхедом, я ходил к нему играть на «амиге». Фалатовичи. Ниские. Гумерские. Новаки. Гумерские, кажется, выехали. Или часть Гумерских выехала, а часть умерла. Не помню. Когда-то один из Гумерских бросал камнями в Янса, а потому мы вместе с Гжесем и другими парнями затянули его в лес и привязали к дереву. Когда пришли за ним через несколько часов, все штаны у него были обоссаны.
Тут квадрат дорог, и на обеих перпендикулярных и на одной параллельной есть асфальт, а здесь нету, Юстина обвела рукой пространство, по которому мы двигались.
Концерт собак все еще продолжается. Пес моего отца участвовал в нем довольно вяло. Мой пес, которого звали Янс, давно умер. Мы с братом похоронили его на возвышенности в лесу, которую потом назвали Холмом Псов. Но Холм Псов, где мы похоронили не только Янса, поскольку тот стал кладбищем для собак со всей околицы, это совершенно другая история.
Янс был героем комикса, блондином, который неудачно переносился во времени и сталкивался из-за этого с разными, не слишком приятными перипетиями, но в результате этих перипетий познакомился с некоей Орхидеей, темнокожей девушкой с короткими волосами и синим кольцом посреди лба. Я влюбился в нее, когда был маленькимнастолько, насколько можно влюбиться в нарисованного героя. Юстина, когда я с ней познакомился, выглядела в точности как она. Только у нее не было синего кольца посреди лба.