Никто не выжил. В результате этого ужасающего зверства погибло около сорока трех детей. Я не принимал участия в восстановлении их бедных маленьких тел, но слышал, что это было так ужасно, что невозможно было себе представить.
- Св. Брю? - спросил он. - Конечно. А в чем дело?
Какой же несносный человек. Я сказал ему, в чем дело. Я высказал ему все, не щадя его чувства, потому что меня тошнило от этой игры в кошки-мышки. Он все отрицал и обозвал меня суеверной старухой, которая верит всякой глупой чепухе о ходячих мертвых детях на Ничейной земле. Но я не остановился на этом.
- Герберт! - воскликнул я, разозлившись. - Ты эксгумировал тела детей или нет, ты делал им инъекции реагента?
Теперь настала его очередь разозлиться.
- Послушай, ты, жеманный, пустоголовый жалкий деревенщина... Меня не интересуют дети. Только не сейчас. И никогда не интересовали. Насколько я знаю, эти малыши покоятся в своих могилах.
- Тогда как...
- Это не более чем байки солдафонов, которые они травят со скуки.
Может быть, мне не следовало ему верить, потому что его чувство этики было подобно одежде, которую он иногда надевал только для удобства. Тем не менее, я искренне верил, что он говорит правду, и его строгий взгляд не дрогнул ни на мгновение. Но я не был удовлетворен. Одна или две страшные истории, рассказанные солдатами о мертвых детях, похищающих трупы? Это обычное дело. Но теперь эти истории достигли критического уровня, и их рассказывали десятки и десятки людей. И я, да, я видел трупы на Ничейной земле. Я видел обглоданные кости с предательским рядом крошечных зубов.
- Взрыв, Герберт, - сказал я. - Возможно ли, что, когда твоя другая лаборатория взорвалась, твои образцы попали в воздух?
Он выглядел ошарашенным, но точно знал, что я имею в виду. Похожее на амбар здание, где раньше располагалась его лаборатория, было разрушено немецким огнем. Это было известно. Но мыслимо ли было, чтобы чан с тканями, которые у него там прорастали... что его содержимое было разбросано по сельской местности во время взрыва или даже выброшено в воздух фрагментами только для того, чтобы быть перенесенным обратно на землю непрекращающимися дождями? Ибо мы оба знали сверхъестественные, пугающие реанимационные свойства этой ткани в ее пузырящейся ванне с реагентом. Я думал, что мой гипотетический сценарий имеет место быть, но Уэст не был с этим согласен.
- Рассеявшись, эти ткани бы просто потеряли свои свойства. Это была просто колония клеток.
- И ты уверен, - спросил я его, - что мутационные свойства этой ткани, ее чрезмерная, почти сверхъестественная воля к жизни не могли быть активны на клеточном уровне?
Но он не был в этом уверен, только считал, что это "крайне маловероятно". И все же я видел, что ему это не приходило в голову, потому что он был более чем взволнован кощунственной возможностью, что это могло произойти. Здесь я должен сказать, что Уэст чрезвычайно занервничалего интеллект, как всегда, работал как часы, но в нем чувствовались страх и волнение, выходящие за рамки его обычной неистовой возбудимости. Дважды, пока я был там, он выглядывал в окна, как будто что-то искал, и не менее трех раз поворачивался ко мне и говорил:
- Скажи мне... старый друг... Ты видел кого-нибудь по дороге?
Я сказал ему, что нет, но, похоже, ему это не помогло.
Несколько успокоенный тем фактом, что он намеренно не воскрешал бедных сирот, я немного расслабился, несмотря на то, что он, казалось, не мог усидеть на месте, если не считать случайного взгляда в свой микроскоп. Я принес бутылку бренди и, несмотря на то, что мы находились в похоронном зале, заставил его выпить со мной, потому что Мишель Лекруа приняла мое предложение, и мы должны были пожениться. Уэст поздравил меня, но я видел, что его мысли были заняты другими вещами, а именно этим ужасным чаном и тревожными звуками, исходящими из него. В тот момент я был уверен, что то, что могло там происходить, пугало его до смерти.
17. Приходящая
Сержант Бёрк немного поразнюхивал информацию, в чем он был очень хорош, и узнал, что доктор Гамильтон был прикреплен к 1-му Канадскому полку легкой пехоты, боевые порядки которого находились всего в нескольких милях к западу от 12-го Мидлсекского. Как и подозревал Крил, он был американским лейтенантом и весьма способным хирургом. Кроме этой информации, там было очень мало чего.
- Должно быть что-то еще, - сказал Крил несколько раздраженно.
- Это все, приятель.
- Черт возьми. Он как-то замешан в этом, и я собираюсь выяснить как.
Бёрк вздохнул.
- Тебя пнут с войны под задницу. И если тебя это не волнует, подумай обо мне. Мне придется вернуться к боям, и меня такая перспектива не устраивает.
После этого Крил несколько часов размышлял. Он был слишком близко. Прямо на периферии чего-то, что могло быть намного больше, чем даже сама война, и он не собирался сдаваться сейчас. Хотя его отношения с капитаном Кротоном были немного напряженными, возможно, он мог бы договориться о визите в 1-й Канадский полк, поселиться там на некоторое время, потому что ему нужно быть именно там. Это был эпицентр всего происходящего либо просто чертовски близко к нему.
Бёрк предупреждал его о том, чтобы он действовал как можно более обдуманно, потому что командование уже начинало терять терпение, но он не собирался долго раздумывать. Вначале было время затаиться и ждать, время прислушаться, а потом время прыгнуть и вцепиться в горло, и это конкретное время уже настало.
Сидя в передней траншее, погруженный в свои мысли, и наблюдая за слизняками, медленно выползающими из стен траншеи, слушая кваканье лягушек в затопленных воронках от бомб, он тщетно пытался найти свой цинизм, свою отстраненность, свою объективностьэто было мясо и кровь любого журналистано они исчезли. Их больше не было. Он стал огромным комком нервов с головы до ног.
Давай, парень, разыщи этого доктора Гамильтона. Позволь ему открыть свой темный сундук с чудесами и позволить тебе заглянуть внутрь. Запиши все это. Напиши историю, которая никогда не будет опубликована. Но сейчас это больше, чем журналистика, это больше, чем военный репортаж... это личное, и ты это знаешь. Что бы ни лежало в основе этого безумия, у него есть твой номер.
И этот номер вот-вот будет набран.
По стоячей коричневой воде зашлепал сержант Кирк, и Крил чуть не подпрыгнул от испуга.
- Не высовывайся, - сказал сержант. - Немчура вот-вот нагрянет с визитом. Нутром чую.
И Крил тоже это чувствовал.
Он чувствовал, как в окопах нарастает напряжение, как будто каждый человек там был связан проволокой с другим, словно части какого-то велосипеда кошмаров. В землянках, возле костра, сжимая винтовки с почти религиозной преданностью, сгрудившись над скудными пайками из сыра и мясных консервов, прислонившись к укреплениям из мешков с пескомвсе выглядели одинаково: выбеленные лица, сжатые в тонкие серые линии губы, огромные и почти дергающиеся от напряжения глаза. Солдаты молились, сжимали четки в кулаках, крепко держась за талисманы и амулеты на удачу, все, от кроличьих лапок до сильно поношенной фотографии жены или любимого ребенка, ив некоторых случаяхпотускневшая медная пуговица с мундира товарища, который уехал домой, или любимая гильза, которая спасла жизнь, или какое-то безымянное деревянное чучело, вырезанное из скуки и надежды, разглаженное до неузнаваемости маслянистыми цепкими пальцами.
И Крил не оставался в стороне.
Он поймал себя на том, что сжимает свой полевой блокнот, напрягая пальцы, вжимающиеся в знакомые углубления в кожаной обложке. Он наблюдал, как люди проходят предбоевые ритуалы выживанияприкасаются к определенным предметам, определенным образом держат винтовки, сидят на корточках в определенной позе, многие из них напевают себе под нос или насвистывают потерянную мелодию из детства. Все это было защитой от зла, расчленения и смерти. Чары, которые должны помочь им пережить еще одну битву и еще один день, и абсолютный ужас фатализма был очевиден на лицах любого, кто нарушил, сколь бы незначительно или невинно это ни было, священные этапы ритуализации.
Ночь ползла по мешкам с песком черными извивающимися червями похоронного шелка. Дыхание было тихим, сердцебиениеучащенным. На лицах выступил пот. Конечности дрожали так сильно, что их приходилось удерживать на месте.
Сержант Бёрк стоял рядом с ним.
- Держись крепче, приятель, - сказал он. - Мы пройдем через это.
Старый добрый Бёрк. Крепкий, как гвоздь. Сделан из прочного материала, как говорили про него. В отличие от самого Крила, который все больше и больше считал себя одержимой смертью падалью, подбирающей остатки жизней, Бёрк был настоящим человеком: солдатом, героем, кем-то, на кого можно равняться, кого можно было бы с радостью назвать другом, тем, за кого бы ты был рад выдать замуж свою дочь, зная, что, в конце концов, он всегда поступает правильно, благородно. Думая об этом, он почувствовал, как Бёрк взял его за руку и крепко сжал ее в знак дружбы. Так делали солдаты во время сильного обстреладержались друг за друга, сливаясь воедино. Но Крил никогда в этом не участвовал. Он всегда был один... Теперь Бёрк сделал его частью цепи, и Крил почувствовал слезы на своих глазах.
Когда небо затмила тьма и густо поползли тени, над головой вспыхнули вспышки немецких орудий, зеленые и желтые, превратив систему траншей в какое-то странное мерцающее шоу теней, когда осветительные снаряды летели к земле на своих маленьких парашютах, освещая рваные раны в земле и насекомых, которые в них копошились.
А потом все началось.
Снаряды стремительно спускались, падая, как осенние листья, и рассыпая по изуродованной местности измельченную землю и разбрызгивая черную грязь. Пылающая шрапнель подожгла все, что было хоть отдаленно воспламеняющимся. Древесина и поваленные деревья почернели, превратившись в угольные палочки, вода вскипела до пара, мешки с песком расцвели огненными цветами.
Крил увидел вспышку молнии, услышал гром и почувствовал дрожь под ногами. Дым и огонь, крики и горящая плоть. Вдалеке хлопали тяжелые орудия, словно пробки от шампанского, и каждый человек в окопах внимательно прислушивался, придавая каждому выстрелу индивидуальность. Для них это были не просто бессмысленные снаряды, а смертоносные персты судьбы, которым было предопределено отнимать одни жизни и щадить другие. ХЛОП, ХЛОП, ХЛОП, гремели выстрелы, и солдаты напрягались, волновались, размышляли о неизвестном, о великой тайне. Этот... звук там... этот звук должен быть для меня последним, я знаю этот звук, я слышал его раньше, может быть, я слышал это, когда умирал в последний раз. С неба посыпались снаряды, некоторые взорвались вдалеке, а некоторыесовсем близко, но все они визжали, извергая шрапнель, ищущую плоть, чтобы разорвать ее.
Скорчившись у стены траншеи, в то время как вокруг него кричали и рыдали люди, Крил слушал, как летят снаряды, как он всегда слушал, как они летят, все крепче сжимая руку Бёрка; свистящие и кричащие, жужжащие, как стаи саранчи... и другие снаряды, выпущенные из тяжелых орудий... ревущие, как грузовые поезда, проходящие над головой. Но результат всегда был один и тот жеизвержение, летящая шрапнель, ударная волна, которая сбивает с ног и вызывает сотрясение мозга, если находиться достаточно близко к взрыву.
Снаряды продолжали лететь и лететь, как будто противник намеревался уничтожить сами траншеи, стереть с лица земли следы озабоченности человека убийством себе подобных. Они летели залпами, которые продолжались минут тридцать или больше, затем наступила тишина, может быть, на десять или пятнадцать минут, и снова полетели снаряды.
Когда стена траншеи развалилась, покрыв его землей, грязью и мешками с песком, Крил пополз по ней, как крот, ищущий солнечный свет. Повсюду в мерцающем свете немецких сигнальных ракет он мог видеть, что система траншей была уничтожена, реконструирована. Вокруг него не было ничего, кроме неровного ряда тлеющих дыр от снарядов, окруженных кучами земли, палок, обломков и трупов. Люди звали носильщиков, но их не хватало, потому что большинство либо погибли, либо были похоронены заживо.
Он все еще сжимал руку Бёрка... но Бёрка больше не было рядом. Он вскрикнул и отбросил руку в сторону, почти ненавидя себя за это.
Темноту нарушали только пылающие обломки или случайные вспышки над головой, воздух был густым от клубящихся столбов дыма и пыльной бури из грязи, песка и измельченных осколков, которые медленно сыпались дождем на землю. Повсюду были пепел и сажа. Весь пейзажто, что он мог разглядеть,был разобран и перестроен, и невозможно было точно сказать, где был тыл, или где были линии немцев, или куда бежать. Контуженный, с лицом, черным от пепла и грязи, Крил обнаружил, что не может встать, а когда встал, то упал на колени. Поэтому он полз по земле, взывая к выжившим сухим, прерывистым голосом, который был едва громче шепота. Из мрака выступила тень, и он понял, что это немецкий солдат, крупный парень в блестящей стальной каске, с винтовкой в руках, огромным штыком, поднятым для удара. Затем раздался один глухой звук, и немец упал на землю и замер. Из мрака появилась еще одна фигура, и Крил окликнул его, но его проигнорировали. Кто бы это ни был, он взял у немца шлем и винтовку и исчез в тени.
Охотник за трофеями, - подумал он, - чертов охотник за трофеями.
Он встал на колени и снова пополз. Теперь артиллерия БЭС отвечала немцам тем же, бросая снаряды на немецкие позиции. Вокруг него раздавались случайные выстрелы, звуки разрывающихся гранат и время от времени глухой стук траншейного миномета. Он понял, что немцы открыли огонь, и теперь в сектор двигались рейдовые отряды. Он увидел силуэты нескольких человек, взбирающихся на вершину холма, которого до обстрела там не было.
Он снова поднялся на ноги, все еще шатаясь, но уже чувствуя себя лучше. Он постоял там какое-то время, прочищая голову, спотыкаясь о землю, которая беспорядочно петляла среди ряда воронок от бомб. Затем он споткнулся и упал в яму, выбравшись наконец из грязи и воды. Он услышал пулеметный залп и почувствовал, как по нему ползут крысы. Его цепкие пальцы обшарили грязную стену, и оказалось, что ему повезло: лестница. Кратер, должно быть, был частью траншеи.
Он выполз наружу по грязной изрытой земле, карабкаясь по горбатым предметам, которые, как он вскоре понял, были трупами. Затем над головой пронеслась еще одна вспышка, и он увидел, что находится в поле трупов, сотни из которых были разбросаны во всех направлениях. Но мертвы были не все. Некоторые корчились на земле, зовя медиков и санитаров. Он видел людей без конечностей. Люди, которые были живыми туловищами, которых грызли крысы.
Он продолжал двигаться, измученный, разбитый, потерявший всякую надежду.
- Эй, приятель, сюда, - раздался голос.
Крил пополз к телу. Обхватил изуродованное тело руками и понял, что мужчина мертвего мозг был раздавлен. Его голова в руках Крила, хотя и целая, была почти жидкой внутри, череп почти раскололся. Вместо мозга там было студенистое месиво.
Крил снова пополз.
Через трупы. Везде было то же самое. Сквозь грязные ямы и лужи стоячей воды вокруг него сновали крысы, доведенные до паники бомбардировкой. Он наткнулся на солдата, который сидел прямо, прижавшись спиной к борозде почерневшей земли.
- Привет, капитан, - сказал он.Ну и денек сегодня выдался, не так ли?
У него не было левой ноги, а правая рука представляла собой обгоревшую массу без плоти. Левой рукой он держал свой живот и кишечник. Он продолжал говорить так, как будто Крила там не было.
- Немного повезло, - сказал он, когда Крил тронулся с места.
Как долго он пробирался по ночному пейзажу, он не знал; только то, что спустя, казалось, часы, когда война все еще время от времени подавала голос, он начал видеть идущих людей в лунном свете. Казалось, их были сотни, израненных и сломанных, из ран текла кровь. Их глаза были выпучены. Они рвали себе глотки. Отравленные газом. Все они отравились газом. Между их губами хлестала желтая пена, и он наблюдал, как они все начали падать, наваливаясь друг на друга, извергая желтую слизь изо рта. Даже в бледном лунном свете он мог видеть, что их лица почернели, когда они испускали последние вздохи.
Уже не в первый раз его писательский разум начал размышлять о возможности того, что он попал в ад. Потому что он участвовал во множестве сражений, но никогда не видел ничего подобного. Не видел ничего подобного, что полностью разобрало бы землю и снова собрало ее воедино, как пазл, в котором не хватает половины кусочков.
Так как какое-то время он ничего не слышал, он заполз в грязную канаву и позволил себе закурить, позволил своим нервам успокоиться, а сердцувернуться к своему ритму. Он, наверно, ползал кругами. Лучше подождать. Прислушаться. Все обдумать. Организовать отступление, когда придет время.