Однако внезапно такая идиллия закончилась. Воронину от самого высокого руководства поступило предложение возглавить один из зарубежных заводов компании. Завод этот был гораздо крупнее родного Уфимского и находился в непосредственной близости от столицы бывшего социалистического государства. Столица эта по праву считалась одним из красивейших городов Европы. Предыдущий директор завода в строгом соответствии с пенсионным законом компании с почетом отправился на заслуженный отдых, и Воронину предлагалось занять его место. О таком предложении можно было только мечтать.
Мать Гены Воронина считала, что случилась чудо, и Бог, наконец, услышал ее молитвы. Однако Лиза, жена Геннадия Ивановича, ехать в Европу наотрез отказалась. Единственная дочка заканчивала школу, ее требовалось «поступать» в высшее учебное заведение. Разумеется, всё в ту же «Керосинку», которая стала теперь не просто университетом, а целой академией и постепенно превратилась в учебное заведение для детей ТОП-менеджмента нефтяной и газовой отраслей. Более того, Лиза выразила своё большое недовольство тем, что во время такого важного события в жизни дочери Воронин будет отсутствовать, шляясь по Европам. Она так и сказала «шляясь по Европам», как будто он на увеселительную прогулку собирался.
Лиза! Ты чего? Это же я лотерейный билет вытянул! Во-первых, это должность директора, о которой я мечтал, и не в Уфе нашей, а в самой Европе. Там даже точно такая же должность как у меня сейчас расценивается как серьёзное повышение. Люди, чтоб на такое место попасть, насмерть бьются. Во-вторых, там совсем другие деньги. И зарплата гораздо выше, даже больше, чем у нашего Штольца, да плюс к тому суточные, квартирные, представительские и подъемные! И, в-третьих, оттуда только два путилибо на пенсию, либо в Москву в центральный офис на повышение.
Мне и в Уфе хорошо! отрезала Лиза, хлопнув дверью.
К его отъезду они все-таки помирились, и Лиза пообещала, что вместе с дочкой навестит его на ближайших школьных каникулах, посмотрит, что там к чему в этой хвалёной Европе. Правда, долго зудела, что Европа Европе рознь и бывшая соцстрана совсем не предел мечтаний, вот если б Лондон, тогда другое дело.
Завод Воронину сразу понравился. Кое-что, конечно, требовалось подремонтировать, модернизировать, реконструировать, а где-то даже и построить, однако в целом завод оказался хорош и полностью соответствовал давнишним мечтам Воронина о возглавляемом им предприятии. ТОП-менеджмент целиком набрали из соотечественников, местное население трудилось в среднем звене и ниже. Правда, охрана и служба безопасности тоже целиком состояла из соотечественников. Персонал на работу пригласили с разных заводов компании, некоторых сотрудников Воронин знал по совещаниям в Москве и по учебе в «Керосинке». Многие из них уже освоили местный язык, что было не так уж и сложно, все-таки братья-славяне кругом и корни у языка схожие. Кроме того, за время, прожитое под руководством прежнего директора, коллектив уже сложился и оброс своими привычками, историями и негласными правилами.
Встретили Воронина хорошо, поселили в президентском номере пятизвездочного отеля в центре столицы. В номере имелись две спальни, гостиная и небольшой кабинет. Воронин сразу решил, когда Лиза приедет, ей в отеле тоже должно понравиться. Как раз сама и квартиру, подходящую для постоянного проживания, подыщет. Того, что Лиза в ближайшее время не приедет, он даже не мог и предположить.
Лиза не приехала: ни в ближайшие школьные каникулы, ни на праздники, ни просто на выходные дни, как это делали некоторые жены его сослуживцев, если не могли оторваться от дел на Родине. Но эти-то женщины работали, и Воронин понимал, что им совсем не просто бросить годами выстраиваемую карьеру. Понятно, что и так-то тяжело изменить налаженную жизнь, оставить подруг и родственников, но карьераэто особая статья. Поэтому многие жены сотрудников завода перебирались к своим мужьям постепенно. Однако в конце концов все-таки перебирались.
Лиза же уже давно не работала, она занималась воспитанием ребенка и очень этим гордилась. Воронина это поначалу умиляло, потом стало раздражать, и он никак не мог понять, чем Лиза будет заниматься целыми днями, когда ребенок вырастет и поедет учиться в Москву. Хотя теперь в свете последних событий он уже предполагал, что Лиза вполне может отправиться в Москву вместе с дочерью.
Воронин с большим нетерпением ждал осенних школьных каникул, однако Лиза сообщила ему, что приехать они никак не смогут, так как ребенку категорически нельзя прервать занятия в секциях большого тенниса и верховой езды.
«Господи! Кого она из нашей дочки готовит? Жену олигарха что ли? Запоздало спохватился Воронин. И неужели эти занятия настолько важны? Неужели никто не соскучился по мужу и папе»?
На выходные Лиза приезжать тоже отказалась, ссылаясь на то, что перелеты на короткий срок недостаточный для акклиматизации могут негативно отразиться на ее здоровье. И хотя жена с возрастом несколько расплылась и перестала следить за собой, не любила и не умела готовить, дабы прокладывать путь к его сердцу через желудок, а также постоянно казалась всем недовольна, он по-прежнему любил её и никогда ей не изменял. Он видел в ней все ту же тоненькую и скромную Лизу, которую привез в Уфу из Москвы, где та училась на фармацевта. Родом Лиза была из маленького областного центра в Белоруссии и воспринимала промышленную Уфу местом своей ссылки. Она не раз говорила супругу, что как жена декабриста поехала с мужем на край света, и за этот подвиг он должен быть ей обязан по гроб жизни. Он с этим не спорил, так и считал себя ей обязанным. Ну кто б ещё будучи в своём уме поехал жить в Уфу? Нет! Только по большой любви такое можно сотворить, никак не иначе.
Мама Воронина не оценила геройского поступка Лизы и невзлюбила невестку сразу и бесповоротно, как только увидела в первый раз. С подозрением она относилась и к своей внучке, особенно когда та подросла и стала как две капли воды похожей на Лизу не только внешне, но и своим вечным недовольством всем и вся.
Балуешь ты своих баб! укоризненно говорила мать. Вон как разжирели, скоро на шее твоей уже не поместятся.
Мама кардинально отличалась от его жены, и сколько Воронин себя помнил, она не просто делала карьеру, а именно вкалывала у себя в лаборатории, постоянно высказывая свое неодобрение замужним «захребетницам».
Они же, Геночка, как ядовитый плющ! С виду красиво, а на деле душат своих мужиков почем зря. Это еще полбеды, когда плющ красивый. Но твоя-то, Гена, красавицачистая жаба!
Насчет жабы он с матерью никогда не соглашался. Однако то, что мама оказалась права, и Лиза действительно очень похожа на тот самый ядовитый плющ, Воронин стал понимать только в этой своей такой долгой и такой одинокой командировке.
Постепенно его начали раздражать новые сотрудники, особенно женщины. А больше всех раздражала смазливая секретарша, доставшаяся ему в наследство от прежнего директора. Ему очень хотелось её убить или хотя бы уволить, причём уволить с волчьим билетом, чтоб никуда уже не взяли, но он знал, что в компании не так-то просто уволить кого-то из персонала, за каждым кто-то стоял. Вот и за этой дурочкой, наверняка, чья-то мохнатая лапа имелась. Воронин даже не стал пытаться выяснять, чья именно лапа, просто постоянно рычал на эту идиотку в надежде, что она сама не выдержит и сбежит.
Секретарша несколько раз действительно убегала из его кабинета вся в слезах, а Воронин сам не заметил, как стал срываться и на остальной персонал. Главный инженер, похоже, держался из последних сил. В глазах у него никаких слёз не наблюдалось, а наоборот светилось явное желание набить Воронину морду. А тут еще, как назло, эта модернизация завода, план которой утверждался ещё при старом директоре. Автором программы числился некий Дубов, которого Воронин прекрасно знал как предприимчивого, но очень недалекого человека. Этот Дубов не раз пытался пролезть через голову Воронина на завод к Штольцу, а тут, здрасьте вам, просочился. Попытки Воронина поспорить с предложенной Дубовым концепцией развития завода ни к чему хорошему не привели. Из компании он получил раздраженный ответ со строгим предписанием делать все по утвержденному вышестоящим руководством плану. Дубова тоже явно кто-то прикрывал, причем с самого-самого верха. Воронин попытался переговорить с самим Дубовым, аргументированно не оставив камня на камне от его концепции. Беседа закончилась страшным скандалом, уважаемые собеседники орали друг на друга матом так, что дрожали стены. И тогда Воронин принял решение не оплачивать уже практически выполненную Дубовым и его компанией работу.
«Теоретики ху.вы! думал Воронин матерно. Думать про Дубова без мата у него не получалось. Рисуют бумажки, макулатуру плодят, а настоящего производства даже не нюхали, блди».
Однако скандал с Дубовым его серьёзно насторожил. Никогда он еще не испытывал таких приступов неуправляемого гнева. Неужели это всё из-за отсутствия рядом с ним жены? Из-за пресловутого «недотрахеита», как говорят мамины подруги?
Воронин по работе иногда сталкивался с одинокими людьми и знал, как легко они впадают в истерику и скандалят, но, чтобы такое происходило с ним самим?! Геннадий Иванович догадывался, что многие его сотрудники в отсутствие жён посещают местных дамочек лёгкого поведения, но его положение ко многому обязывало, да и какая-то подсознательная брезгливость не давала пойти по этому простому пути. И Воронин решил, что от избытка тестостерона еще никто не умирал. Живут же как-то полярники и моряки в своих дальних путешествиях. Вот и он как-нибудь приспособится к этой проблеме. Не такие проблемы он разрешал.
Когда на завод от Дубова прилетела эта бабёнка Панкратьева такая же смазливая как и его секретарша, Воронин старательно работал над собой и занимался изматывающим утренним бегом, вспоминая героя Челентано, который в подобной ситуации колол дрова. Физическая нагрузка давала свои результаты, поэтому он уже практически выдержал такое тяжелое совещание, но в конце все-таки не сумел совладать с собой. В Панкратьевой его раздражало и бесило абсолютно всё. И костюм этот черно-белый, от которого рябило в глазах, и туфли на огромных каблуках, и сумасшедший запах ее духов. А самое большое раздражение у Воронина вызвал ее портфель и дорогущие золотые очки.
«Надень очки, возьми портфель, бл. дь, глядишь, так и за умного сойдешь»! думал Воронин, разглядывая Панкратьеву. Естественно, думал матерно. А как ещё думать про сотрудников Дубова?
То, что Панкратьева может быть действительно умной, в голове у Воронина никак не умещалось. Не бывает в природе умных с такими красивыми лицами ни среди мужчин, а уж тем более среди женщин. Всем же известно, что бабы дуры, в первую очередь потому, что бабы.
Воронин с раздражением наблюдал, как Панкратьева, разыгрывая из себя по меньшей мере министершу, разводит этих дураков: главного инженера и начальника установки. Вон слюни развесили, только что хвостами не виляют, кобели несчастные. Да уж, знал Дубов, кого прислать. Небось представляет, какая у мужиков на зарубежных заводах жизнь тяжелая. А эта дура и рада стараться, не понимает, что ее используют.
Когда бабёнка явно уже решила, что выполнила поставленную перед ней задачу, Воронин не выдержал и сорвался. Он сказал ей все, что думает и про нее, и про придурка Дубова, и про всех остальных вертихвосток и блдей, которые лезут в мужские игры. Он даже увидел, как у нее на глазах стали наворачиваться слезы, а потом случилось что-то странное. Он вдруг почувствовал легкий щелчок по лбу, и его затопило жаром. Первая мысль, которая пришла ему в этот момент, была о климаксе. Он слышал от матери, что такое состояние называется приливом. Но у мужиков-то климакса не бывает. Или бывает? Эту замечательную мысль он так и не успел додумать, потому что вместе с охватившим его теплом к нему пришло чувство стыда. Зачем он орет на эту милую подневольную женщину? Она же просто выполняет свою работу и совершенно беззащитна перед ним.
Панкратьева что-то сказала, достала из портфеля сигареты и пошла к выходу, за ней потянулись остальные, всем своим видом демонстрируя неодобрение поведению начальника.
Воронин тоже схватил сигареты, но идти вместе со всеми в курилку ему стало неловко, и он отправился в свою личную комнату отдыха. Открыл форточку и закурил.
«Надо бы показаться врачу, решил он, а то не ровен час так можно и копыта откинуть».
Однако сколько он ни прислушивался к своим ощущением, ничего странного больше не заметил. Более того, он испытывал огромное облегчение и легкую истому как после хорошего секса. А ещё его переполняло нестерпимое чувство вины, поэтому когда все вернулись к нему в кабинет, он кинулся извиняться перед Панкратьевой, а она, вроде ничуть не обидевшись на него, начала говорить очень правильные вещи про мужское и женское, буквально отчитала его как мальчишку. Ему стало совсем стыдно, ведь он увидел в ней не кого-нибудь, а свою родную мать, которая тоже сделала очень даже мужскую карьеру, тоже всегда эффектно и красиво одевалась, была всегда безукоризненно причесана, ненавидела свои высоченные каблуки, но вынуждена была их носить, и всегда выглядела моложе своих лет. Даже сейчас, уже выйдя на пенсию, мать иногда выглядела гораздо лучше своей невестки Лизы. Только если мама Воронина откровенно презирает пошлых домохозяек, то Панкратьева, по всему видать, наоборот им завидует.
«Да уж, эта бы не бросила мужа одного за границей, и не только за границей», думал Воронин, глядя на Панкратьеву уже совершенно другими глазами. Теперь она откровенно ему нравилась, и он искренне завидовал тому, кому такая достанется.
Конечно, он всё ей подписал, даже больше, чем она ожидала. На прощанье поцеловал ручку и еще несколько дней после отъезда Панкратьевой с наслаждением вдыхал оставшийся в его кабинете запах ее дорогих духов и ментоловых сигарет.
Практика. Опыт первый. Результат номер один
В гостиницу Панкратьева вернулась уже поздно вечером, решила поужинать чипсами и орешками из минибара, съела их все, потом не удержалась и оприходовала имеющиеся в минибаре шоколадки, упала в кровать и заснула как убитая. Утром будильник её мобильника по своему обыкновению зверствовал, но она слышала его панику как сквозь вату, в результате чуть не проспала. За завтраком вдруг опять ощутила сильнейший голод, решила плюнуть на фигуру и не ограничиваться яичницей. В общей сложности кроме омлета она съела еще шесть булочек с шоколадной начинкой, два кремовых мусса, выпила две чашки кофе и выкурила четыре сигареты. Вообще оказалось, что за эту командировку Панкратьева выкурила практически все сигареты, взятые с собой про запас.
В самолете она тоже совершенно несвойственным ей образом крепко заснула. Правда, от запаха разносимой пищи проснулась и быстро съела всю полагающуюся ей еду, а потом ещё косила глазом на подносы попутчиков, глотая слюни.
Офис родной фирмы, в которой Панкратьева трудилась первым заместителем генерального директора, находился как раз по дороге из аэропорта. И еще с основания предприятия Дубовым было заведено, что все вернувшиеся из командировок первым делом должны приехать сначала на работу с докладом, а потом уже ехать домой отдыхать. Сам Дубов вообще никогда отдыхать после командировки не ездил. Но что взять с этого трудоголика? Панкратьева брать с него пример категорически отказывалась, но из аэропорта в офис всегда заезжала, соблюдая неписаное правило, дабы остальные сотрудники не расслаблялись.
Припарковавшись на битком забитой автомобилями сотрудников парковке, она подхватила портфель, вдруг показавшийся ей неимоверно тяжелым, и побрела в кабинет своего начальника.
Дубов сидел за столом и сосредоточенно писал что-то на обрывках настенного календаря. Компьютерную грамоту он так и не освоил и всячески демонстрировал сотрудникам, как надо экономить бумагу. В конце каждого месяца секретарша Оля обычно обрывала с календарей во всех офисных помещениях листы прошедшего месяца и сдавала их Дубову. Дубов самолично разрывал календари в формат бумаги для записей и потом увлеченно строчил на обратной стороне этих бумажек разные умные мысли о судьбах нефтепеработки в России, которые Оля в дальнейшем перепечатывала на компьютере. Умные мысли Дубова редко помещались на одной бумажке, и Оля при перепечатывании тихо материлась, пытаясь определить какая бумажка за какой следует. Опытная секретарша благоразумно особо не вникала в Дубовские мысли, чтобы не сойти с ума. Панкратьевой же процесс разделки календарей её начальником всегда напоминал годы советского детства, когда подобным образом рвалась газетка для использования ее в качестве туалетной бумаги.
Когда Панкратьева вошла в кабинет, Дубов не сразу оторвался от своего занятия. Это тоже было традиционно. Так он играл в большого начальника. В кино же обычно показывают, что начальник просто обязан быть вечно занят какой-то важной писаниной. Причём занят настолько, что срезу не может от этой писанины оторваться. Панкратьева уселась на свое обычное место за столом для переговоров по правую руку от Дубова и борясь со странной охватившей её сонливостью, чтобы не клевать носом, принялась внимательно разглядывать своего начальника.