Когда Ира добегает к метро, она уже не чувствует лица, а ноги ее дрожат от слабости. Но она все равно бегом спускается по эскалатору, в последнюю секунду влетает в вагон, растолкав двух жирных теток, и тяжело ухает на единственное свободное место.
Поезд мчит быстро, быстрее просто невозможно, но Ира все равно его мысленно подгоняет: «Скорее, скорее, скорее» Несмотря обуревающий ее страх, Ира вдруг весьма практично думает, что на похороны у нее сейчас нет ни денег, ни времени. Ужаснувшись своей черствости, она утыкается в телефонза потоком чужих новостей свои заботы обычно чуть тускнеют.
Пострадавших в торговом центре четверо, а всего там находилось тринадцать человек. Вроде бы, погиб только один, остальные в критическом состоянии.
Ира расстегивает молниюпот струйками стекает по спинеи смотрит на экран, висящий у противоположной двери. Там опять говорят о взрыве, но только вот заметки уж очень странные: ремонтные работы к тому моменту еще не начались, возможно, умышленное вредительство и, наконец, последняя, самая пугающая: найдены осколки взрывного устройства. Новый теракт?
Ира криво улыбается. Нагоняют панику на людей, внимание отвлекают от насущных проблем. Как же, теракт. В выходные, в торговом центре, о котором нормальные люди знать не знают.
Поезд замедляется. Ира подскакивает, тут же застегивается, надвигает на глаза шапку и подтягивает шарф, как спецназовец, готовящийся к атакующему броску. Двери разъезжаются, и Ира вновь бежит.
Пятнадцать минут, четыре домаи вот она уже мчит по ступенькам на третий этаж. Собиралась позвонить, но сразу дергает незапертую дверь.
Вера! Ира вваливается в коридор, не снимая обуви и пуховика. Вера!
На кухне никого нет. Тетя лежит в комнате, возле дивана. Скрюченные пальцы правой руки прижаты к груди, на бледном, словно восковом лбу, капельки пота. И улыбка. Самая жуткая улыбка, которую Ира видела в своей жизни. Дьявольская, перекошенная. Обнажающая уже пожелтевшие зубы.
Ира падает на колени рядом с тетей, плашмя кладет одну руку на ее шею, а другой пытается набрать номер закоченевшими пальцами.
Але, скорая! Тут женщине плохо! Записывайте адрес, да! Ждем!
Верочка с трудом открывает глаза, но, кажется, ничего перед собой не видит. Ира сжимает ее руку, стараясь всхлипывать как можно тише.
Сыночек, бормочет Вера, темно-синие губы ее едва шевелятся. За что, мой хороший? За что?..
2
Оля переключает телефон на беззвучный и с досадой смотрит на экран. Секунда, другая третья, а за нейцелая вечность. Не сбрасывает. Ждет. Как будто уверен, ему ответят.
С этого номера Стас впервые позвонил вчера вечером. У Оли подкосились ноги, когда она услышала хриплый голос, по которому так тосковала: «Олюш, мне что-то совсем паршиво. Ты приедешь?». Оля сбросила, пытаясь уверить себя в том, что звонил вовсе не Стас, а если это был и он, то ошибся абонентом. Точно ошибся. Но незнакомый номер намертво врезался в память.
Стас продолжает звонить. Еще и еще.
Котенок, ну ты где там? Завтра рано вставать. Давай ложиться. доносится из спальни.
Оля утирает предплечьем пасту с уголка рта и включает воду, пытаясь прийти в себя.
Котенок, я расстилаю. Оставлю лампу. Ты скоро?
Скоро, Саш, зубы чищу, откликается Оля и через зеркало смотрит на телефон, лежащий на стиральной машинке. Как только заканчивается один вызов, тут же начинается другой. Может, ему нужна помощь? Ему нужно в больницу и больше некому позвонить? Может, он умирает там, пока на губах ее подсыхает зубная паста? А вдруг именно сегодня его не станет? По-настоящему. Навсегда. Насовсем. Оля съеживается и невольно бросает взгляд на запылившегося стеклянного ангелочка, крылышки которого едва виднеются с верхней полки.
Эту елочную игрушку подарил ей Стас на день рождения почти два года назад. На большее у него не было денег, а ей большего было и не нужно. Они целовались, пока не распухли губы, а потом напились допьяна шампанским, которое ее мама припрятала к Новому году. А после Стас взял гитару и как всегда низким, пробирающим до дрожи голосом, спел «Oh my Love, my Darling».
Оля не включала эту песню уже больше года, она не слышала ее нигде, но та продолжала звучать в голове день ото дня. А особенно дурацкие слова о том, что возлюбленной нужно лишь подождать Оля горько усмехнулась. Поначалу она так и думала: подождет немножко, Стас со всем свыкнется и вернется к ней. Таким же веселым и одновременно застенчивым, таким же милым, таким же до боли родным Но время шло, а он не возвращался. Погружался все глубже в зловонную трясину, тянул за собой мать, двоюродную сестру со всей ее семьей и, конечно же, ее саму, Олю
Котенок? голос Саши сонный и усталый.
Оля зачем-то трет совершенно сухие глаза, пьет снотворное, чтобы не видеть ставших привычными кошмаров, и ложится в кровать. Саша пытается ее поцеловать, но она изворачивается.
Давай спать. Я еще не очень хорошо себя чувствую.
Оля тяжело вздыхает и закрывает глаза. То ли у таблеток вышел срок годности, то ли ветер мешает уснуть
Проходит час. Оля садится на кровати, сна ни в одном глазу. Она смотрит на Сашу: он очень красивый, когда спит. В сером свете выделяется треугольный подбородок, ровный нос. Саша крепкий, умный, с ним по-настоящему хорошо, а главноеспокойно.
Оля дергает головой, как от простреливающей зубной боли и возвращается в ванную. Немного постояв в дверях, берет телефон. Восемнадцать пропущенных. Не так уж и много. Оля садится на крышку унитаза и вертит телефон в повлажневших ладонях. Она следит за тонконогим паучком у самого потолка и мысленно пытается себя отговорить.
«Ну и как ты ему поможешь? Никак, верно? Попросит денег, попросит купить ему Ладно, но можно же просто отвезти его в больницу. Отвезти и там оставить. Да ты же сама болеешь, едва на ногах стоишь. Как ты его будешь тащить? А что Саша скажет? Сорвалась посреди ночи к бывшему Хороша невеста
Оля облизывает губы. Она готова запустить телефон в стену, от волнения стучит в висках. Нужно бы пойти спать Выключить звук, улечься на мягкую подушку, к Саше под бок
Вместо этого Оля залезает в облако, пароля от которого не знает никто, кроме нее и Стаса. Там только три фотографии, для Иры. Она просила оставить хоть что-нибудь, чтобы потом повесить на могилку.
Оля пытается смахнуть мурашки с кожи. Сейчас она позволяет себе не врать. Одно фотодля могилки, а два другихдля нее самой.
На первойпозапрошлый Новый год. Нелепое селфи в полутьмеони со Стасом обмотаны одной сверкающей гирляндой, Олины кудряшки лезут Стасу в глаза, он забавно щурится. Его губы прижаты к ее щеке. Оля со снимка хохочет. Она никогда не была счастливее.
На второйСтас в приличном костюме, волосы подстрижены и аккуратно причесаныфото на студенческий. Взгляд его тут серьезный, сосредоточенный, шрамы на носу замазаны тоналкой, а губы плотно сжаты. Только Оля знает, что на небольшой металлической сережке в его левом ухе написано «Fuck you». Мама Стаса показывала эту фотографию всем, кому не лень, а он ужасно веселился.
Третье фото сделано после похорон дяди Гриши. Стас спит сидя, прислонившись спиной к стене и запрокинув голову. Рот приоткрыт, кадык сильно выпирает. А Оля свешивается с соседнего стула. Она уткнулась носом в его плечо и съежилась. В тот день Стас, утирая слезы и судорожно вдыхая стылый ноябрьский воздух, в первый раз сказал, как сильно он ее любит.
В груди дребезжитсловно кто-то побеспокоил рой насекомых, и теперь они мечутся, не в силах найти новый дом. Оля набирает чертов номер и до скрипа зубов себя ненавидит.
Олюш? Стас хватает трубку после секундного гудка. Олюш, ты приедешь?
Оля хочет сбросить. Может говорить, вспомнил, кто она такая. Значит, все с ним хорошо.
Оль, не сбрасывай, пожалуйста. Я, кажется, сегодня все.
Что все?! Оля ощущает, как ее язык становится тяжелым, ранящим. Ей хочется ругаться, ненавидеть, кричать. Но в комнате спит Саша. Саша не выносит криков, и Оля шипит. Звонил, чтобы в очередной раз пообещать все бросить?! Ну конечно, такого ведь не было никогда. Ни разу!
Ты не злись, Олюш, я ж слышу. Я уйду сегодня, а не брошу. Приедешь?
Оля сбрасывает и кидает телефон в корзину для белья. В груди ее холодно и пусто, словно вместо телефона она вышвырнула свое сердце.
«Уйти» так они называли смерть, чтобы легче с ней было смириться. Он уйдет. И больше не будет никого мучить. Ни-ко-го.
Телефон пиликает: прислал адрес. Конечно же, она не поедет. Уже час ночи. Там метель.
Оля надевает теплые брюки, пуховик, ботинки. С минуту думает, оставить ли записку Саше, но решает, что это лишнее. Она успеет вернуться до того, как он проснется.
Такси подъезжает очень быстро, но Оля стоит, глядя, как загипнотизированная, на свет фонаря и боится сойти с места. Она продолжает считать снежинки, когда водитель окликает ее. Почему-то сейчас ей кажется ужасно важным насмотреться на снег.
Едем или не едем? громче кричит таксист.
«Едем или не едем?!» верещит голосок в Олиной голове. «Едем или не едем?!»
Оля садится в машину и думает, что было бы гораздо правильнее и проще взять через пару дней трубку и сказать: «Я знаю, Ир. Когда похороны?».
Таксист попался не болтливый. Может, человек хороший, а может, устал за смену. Радио молчит, тон задает шуршание шин, а снежинки ритмично тарабанят по стеклу.
Оля горько усмехается. Может, таблетки все-таки подействовали, и она уснула? Как еще объяснить происходящий идиотизм? Посреди ночи. На другой конец города. К человеку, которого она не видела больше года. К человеку, которого она всем сердцем пытается ненавидеть.
Минут через сорок машина плавно тормозит.
Оплата картой, флегматично замечает водитель. Доброй ночи.
С-с-спасибо. У Оли отчего-то стучат зубы. Может, попросить его остаться? Подождать ее всего десять минут. Она быстро попрощается и вернется. До свидания.
Оля выходит из такси, твердо зная, что пробудет в этой квартире столько, сколько потребуется. Может, до самого рассвета. Пусть хоть умрет на ее руках.
Домофон, как и было написано в смске, не работает. В подъезде воняет кошачьей мочой и затхлостью, бетонные ступени крошатся от каждого шага. Пытаясь рассмотреть в тусклом свете перегорающей лампочки номер двери, Оля останавливается. Тонкий палец ее замирает в миллиметре от дверного звонка. Чертыхнувшись на себя еще раз, Оля звонит.
В квартире ни звука. Придется входить. Дрожащей рукой Оля тянет дверную ручку. В темном коридоре стоит по меньшей мере пять пар обуви, их покрывают ошметки цветных обоев. Шумно выдохнув, Оля шагает внутрь и шарит ладонью по стенегде-то ведь должен быть выключатель?
Выключатель она находит, но после нажатия ничего не меняется. Оля прислушивается: ни голосов, ни разговоров. Только чье-то сопение. Она тихо зовет Стаса, но он не откликается.
Оля включает фонарик на телефоне и медленно продвигается в глубь квартиры. В ноздри бьет горьковатая приторная воньлинялые ковры на стенах прочно впитали запах гари и сигаретного дыма. Под ногами скрипят окурки, иглы от шприцов, обертки, втоптанные в толстый слой пыли.
Оля подходит к двери из мутного стекла, ведущей в боковую комнату и тихо стучит. Оттуда слышится возня и что-то отдаленно напоминаюшее рычание. Оля сглатывает и невольно пятится.
Дверь распахивается неожиданно, и Оля даже не успевает заметить, кто стоит на пороге. За шиворот ее втаскивают в черное нутро комнаты. Олин крик прерывает массивный кулак, угодивший ей точно в нос. Ослепляющая боль, омерзительный хруст и горячая, липкая кровь, пропитывающая шерстяной шарфи ради этого она ехала к нему?! Ради этого она не смогла его бросить?!
Оля падает, кто-то невообразимо тяжелый наваливается сверху. Оля пытается откашлять кровь, заливающую глотку, но кто-то прикладывает ее затылком об пол. С животным, первобытным страхом Оля осознает, что слышит клацанье зубов. Этот кто-то лежащий на ней, пытается вцепиться в горло, как зверь. Оля извивается, кашляет, воет, даже не надеясь на помощь. В таком логове вряд ли отыщется хоть один настоящий человек.
Черный? приглушенный голос Стаса раздается совсем близко.
Вспыхивает большой фонарь. Тот, кто был на Оле, по-волчьи воет и отскакивает в сторону. Из-за слез, застилающих глаза и невыносимой боли Оля ничего не видит. Слышит только, как кто-то быстро выбегает из комнаты, а потом возвращается.
Убью, сука! орет Стас.
Суматоха, вой, пляска теней. Оля приподнимается на трясущихся руках и отползает к стене. Стас носится с широким ножом за Андреем Черновым. Оля сейчас его не видит, но отлично знает, что Черныйэто именно он.
Черный странно подвывает, поскуливает, а потом вдруг хищно рычит и рывками кидается на Стаса. Оля вытирает с лица слезы и кровь, пытаясь рассмотреть его лицо. Искаженное сейчас гримасой ярости, оно кажется совершенно чужим.
«И я приехала сюда умирать ради тебя?» Оля вдруг ясно осознает, что ей не выйти отсюда живой. Стасухлипенькому, слабому, измученному донельзя, ни за что не одолеть этого хрипящего неистового зверя.
Черный хватает Олю за руку и мешком закидывает ее на плечо.
Давай! Ее теперь ножичком! Ее! Черный заливисто хохочет и кружит вместе с Олей по комнате.
Стас, видимо, продолжает нападать. Один раз он попадает ножом в живот Черному, второй разв руку Оли. Она вскрикивает, и в тысячный раз проклинает себя. Ее мама даже не узнает, где она умерла Как глупо было никому не сказать Никому
Оля теряет сознание от боли, страха и потери крови. Она даже не чувствует, когда в ее спину втыкается столовый нож, оставляя смертельную рану.
**
*
«Возле дивана лежит мертвая Оля» с этой мыслью Стас открывает глаза. В комнате уже светло, но он долго не может пошевелиться. Оля страшно кричала, ее кровь стекала на его лицо. Оля звала его по имени, он держал ее, как маленькую, на руках
Стас медленно поворачивает головурядом с ним, на второй половине дивана, преспокойно спит Черный.
В судорожном порыве Стас выхватывает подушку из-под своей головы и прижимает ее к лицу Черного. «Сдохни! Сдохни! Сдохни!» стучит в висках.
Черный не сопротивляется. Его тело спокойно и недвижимо. Словно знает, что за Олину смерть просто обязан принять свою. А, может быть, он еще не очухался
Стас садится сверху, и из последних сил упирается в подушку руками. Туда, где должно быть лицо Черного, капает чуть подкрашенная кровью слюна. Стас хрипит от злости, он хочет, чтобы Черный хоть что-то сделал, хоть как-то бы защитился Ему нужна схватка, а не тихое убийство.
Эй, эй, ты чего? чьи-то цепкие руки хватают Стаса за костлявые плечи и оттаскивают назад.
Стас тут же отпускает подушку. Тело его обмякает.
Стас, ты чего? парень в цветастой грязной футболке протягивает стакан воды. Выпей. ЯДенис. Вчера познакомились, помнишь?
Стас качает головой. Только тут он замечает, что Олиного тела нигде нет.
Черный ушел еще вчера. Денис смотрит мутным взглядом на запотевшее окно. Мы его хотели куда-нибудь отнести, чтобы квартиру не палить. Ты как, поможешь?
Черный ушел? глупо моргая, Стас смотрит на фигуру, застывшую на диване. И как он сразу не заметил, что у того как-то странно поджаты руки и ноги?
Да. Вечером, говорю же.
А Оля?
Какая Оля? Денис прислушивается к звукам на кухне. Кажется, там завелся кто-то хозяйственный и заботливо готовит на завтрак новую дозу.
Приходила вчера, Стас водит руками по ворсу коврана нем много следов, на нем много шрамов. Но нет ни единой капли крови.
Я не знаю, кто приходил. Денис пожимает плечами. Ты поможешь с Черным?
Стас медленно встает. Его ноги дрожат, он опирается о стену.
Я звонил кому-то вчера?
Денис хмыкает. Он выглядит еще слишком живым, слишком здоровым. Это ужасно бесит.
Да с чего звонить-то? Света сказала, что ты принес деньги и телефон позавчера. Но Черный его продал быстро. Денис сокрушенно качает головой. Вот и загрузился. Ты поможешь мне его поднять?
Оли не было?
Да не знаю я! Денис уже злится. Ай, ладно. Попрощайся с Черным, и надо его выносить. Жарко в квартире.
Стой! Стас делает шаг вперед и едва не падает от слабости. Оля совсем не приходила?
Денис поджимает губы и хлопает дверью.
Стас садится на диван и убирает подушку с лица Черного. Тот выглядит крайне паршиво. Последние дни его часто накрывало. Усатый дед из местного диспансера говорил, что Черному недолго осталось. Не ошибся.
Еще раз обойдя комнату, Стас окончательно понимает: ему опять привиделось. Его Олюшки, маленькой, нежной Олюшки, здесь не было. Она жива. А Черного больше нет. При этой мысли на Стаса накатывает мрачное удовлетворение, спокойствие. Если Черного больше нет, то на Олюшку никто не нападет. Никто не будет бить ее, никто не будет пугать. Стас словно забывает, что нож, воткнутый в Олину спину, был зажат именно в его руке.