Его голос затих, словно бы медленно удаляясь. Мы молчали. Что мы могли сказать, что могли сделать? Заметив наше ошеломление, Кертис словно бы встряхнулсяи вдруг снова стал самим собой.
Дорогие друзья, извините, что испытывал ваше терпение, сказал он, но моя беда, как вы знаете, велика. То, что могло сейчас показаться бредом сумасшедшего, на самом делестон души, обливающейся слезами над пепелищем надежд, останками радости, развалинами идеалов. Вы только что слышали: я обрел и потерял двух возлюбленныхтак зачем скрывать, что и третью тоже? Все они requeiscat in pace. Первая из нихмой музыкальный успех, мое признание, которого я с таким трудом добился и которое оказалось столь кратким. Втораясама моя музыка, которой я посвятил всю свою жизнь и талант, вовсе не только из стремления к славе. И третьямоя Алиса
Он поймал наш взгляд и продолжил:
Вы не знали? Вы помните мою карьеру как музыканта, мой путь к совершенству и признанию; но вряд ли вы могли заметить тот потаенный недостаток, который мешал мне по-настоящему завоевывать людские сердца. Мне не хватало того, что называют огнем эмоций, позволяющим раскрывать самую потаенную глубину чувств, отправлять трепещущую душу в полет, не скованный объятиями сотворенной плоти; достигать высших эмпиреев счастья. Моя техника была превосходнане хуже, чем у самых великих музыкантов, но власть над душами слушателей дает не она. Талант завел меня в тупика вывел из него мой гений добрый гений, моя муза, путеводная звездаАлиса! Я познал любовь к нейи ожил, музыка в моей душе зазвучала иначе, открывая путь к другим душам. Вот так пришло ко мне вдохновение: с прикосновением ангельской руки руки ангела во плоти. Мир бросил богатство и славу к моим ногамно что мне был гром аплодисментов: Алиса стала для меня всем! O Алиса! И в первую нашу брачную ночь Вы не знали? Это была ночь катастрофыи утро для меня никогда не наступило, я до сих пор брожу во мраке! Алиса озарила мою жизнь, как метеор: угасло его свечениеи для меня исчезла из мира музыка. Вдумайтесь же, в каком мире мы оказались сейчаси поймите: это преддверие ада. Нет никакой разницы, слепая судьба низвела нас в ад или то была сознательная воля, прихоть некого монстра космического масштаба, каприз его. Весь наш мир остался во тьме, потеряв свою женщину, как я потерял Алису. Женщина ушлаи с ней ушло стремление человечества к самосовершенствованию. Все стандарты человеческой этики, тяга к идеалу, благородствоэтому больше нет места под небесами. Наденьте же траур, сыны Земли! Предайтесь самому черному отчаянию! Прошлое мертво, а никакого будущего больше нет. Отныне наш путь устремлен лишь вниз, вниз, внизк варварству, к зверству, к распаду. Утоляйте же свою похоть, насыщайте все свои страсти в приступах дикой разнузданности; забудьте, что вы мужчины, ибо вы уже не люди. Лишь это забвение станет вашей панацеей, позволяющей хоть на время не думать о поре наступивших бедствий. Грешите! Грешите! Грешите! Грешите так, чтобы сам ад содрогнулся в ужасе! Помните: вы были людьми лишь до тех пор, пока оставались сыновьями женщин! Мрак опустился, и ночь будет вечной, потому что вечная женщина ушла из бытия. Вся громада вашей цивилизации, ваше знание, десять тысячелетий вашей культуры обречены на тлен; первобытный хаосвот что ждет и лично вас, друзья мои, и меня, и всех. Заглядывая в ближайшее будущее, я вижу, как дикарь сражается с дикарем, скот борется со скотом, причем все эти дикари и скотымы, мужчины. Я смотрю с высоких стен возведенного человечеством замка, перегибаюсь через его резной парапети вижу там, внизу, море крови. Недолгой же была наша слава Спустите с цепей псов войны! Рвите врагу горло и терзайте его плоть! Убивайте! Калечьте! Разрушайте! Да воцарятся мятеж, анархия и хаос! Конечно, посреди ужасов их всеконечного господства исчезнут последние остатки человеческого благородстватак и что с того: в нем нет смысла после исчезновения женщин Да вскипит с невиданной силой междоусобная борьбаа потом все будет кончено. Земля вновь увидит рассветы и закаты; солнце, луна, звезды и дальние туманности продолжат свой вечный путь; вселенная даже не заметит произошедших изменений Но вся земная жизньлюди, птицы, звери и насекомые, все, что есть на нашей планете разумное и неразумное, вся органическая материя прекратит существование свое!
Мы замерли, скованные ужасом. Но Кертис, по-видимому, перестал нас замечать: чиркнув спичкой, он разжег крохотную спиртовку, потянулся за трубкой для курения опиума Вскоре комнату заполнил отвратительный наркотический дым. Ощутив себя незваными гостями, мы поспешили убраться прочь. И, едва оказавшись на улице, расстались: нам с Чарли вдруг сделалось невыносимо общество друг друга.
Должен признаться, впервые я по-настоящему ощутил страх перед настоящим, а главноеперед будущим. Городской транспорт, как уже говорилось, канул в небытиеи я устало потащился домой пешком, по темным тихим улицам нет, не таким уж тихим: со всех сторон доносились вопли и тщетные призывы на помощь. Ночь была полна убийств и грабежей, они словно бы дышали мне в спину.
Я с облегчением вздохнул, закрыв наконец за собой дверь своего дома. Но о том, чтобы лечь спать, даже думать не приходилось: жуткая картина, обрисованная Кертисом, продолжала стоять перед моим внутренним взором.
Ближе к утру в дом вломились грабители. Я отнесся к этому с полным безразличием и предложил им брать все, что найдут. Понемногу у меня начала спадать пелена с глаз: похоже, Кертис действительно прав и судьба мужского мира складывается печальным образом. А значит, моей собственной судьбы это тоже неизбежно касается.
Солнце медленно опускалось к горизонту; воздух был насыщен ароматами свежести; во всей природе, казалось, воцарился мир. Но до того ли было нам, двум измученным, изголодавшимся людям, которые едва плелись вдоль пустынной дороги?..
Мой напарник и я. Нам не было дела даже до имен друг друга.
Какой-то звук вдали! Не сговариваясь, мы отработанным движением метнулись в кусты на обочине, затаились там. Да, это дальний цокот копыт!
Мы крепко сжали в руках дубинки и с неукротимой решительностью, порожденной отчаянием, стали ждать, когда одинокий ездок окажется к нам вплотную.
Вот он появился из-за поворотаи оказался не всадником, едущим верхом, а пожилым путником, ведущим в поводу тяжело навьюченную лошадь. Космы седых волос обрамляли некогда, наверно, полное, но теперь исхудавшее лицо, посреди которого торчал большой нос, несомненно, семитского типа.
Он приблизилсяи мы выскочили из укрытия. Ни в ком из нас не оставалось даже капли милосердия, а тем более почтения к сединам.
Мы одновременно бросились на старого еврея. Он сунул было руку за пазуху, может быть, намереваясь выхватить револьвер, но я резко ударил его дубинкой по голове, свалив в дорожную пыль.
Потом мы распрягли лошадь. Седельные сумы были тяжелы, и наши сердца радостно забились, когда мы увидели там множество пакетов. Не тратя времени на то, чтобы их распаковывать, мы вспороли пакеты ножамии
O горькое разочарование! Ограненные рубины, жемчуг, алмазыотборные, крупные драгоценные камни, золото много золота В гневе и ярости мы пинали бесполезные сокровища, втаптывали их в землю.
Старик, придя в себя, поднялся, шатаясь, на ноги и при виде столь расточительного отношения к его богатству обрушил на нас дикие проклятия, призывая Отца Небесного, что хранит чад Израиля, покарать язычников и повторно ввести праведного в обладание собственностью. Сначала я с полубезумной иронией ответил в тон ему, громко цитируя на память те строки из «Венецианского купца», где Шейлок сожалеет о потере своих дукатов и своей дочери. Но перекричать старого пройдоху оказалось невозможно, так что я в конце концов ударил его по губам и приказал заткнуться.
Голод терзал нас. Единственное, что имело значение, это как его утолить.
Мы спросили, есть ли у него хоть что-нибудь по-настоящему ценное, то есть съедобное. Старик поклялся всеми иудейскими пророками, что нет, и продолжил в отчаянии рвать на себе волосы. Даже не думая препятствовать ему в этом благом деле, мы за считаные минуты развели костер, зарезали лошадь и вскоре уже жадно насыщались полусырым мясом. Всего нам было не съесть, поэтому мы великодушно предложили старому еврею присоединиться к трапезе. Но он, убитый горем, отказался и занялся поиском своих разбросанных по земле сокровищ, надеясь хоть что-то спасти.
Старик долго и безуспешно рылся в пыли, потом вдруг радостно вскрикнул и поспешил к костру, чтобы получше рассмотреть горстку все-таки собранных им драгоценных камней. Когда он наклонился к пламени, я сперва увидел его глаза, вспыхнувшие ярким огнем жадности, но причину ее понял, лишь когда рассмотрел руку, повернутую ладонью вверх. На ладони этой лежала пара десятков драгоценных камней обычного видано среди них блистал огромный бриллиант чистейшей воды, великолепно ограненный, невыразимо прекрасный
Прекрасный?! Отвратительный!
Я ударил старика по руке, и камни полетели во все стороны. Последствия оказались неожиданными и кровавыми. С нечеловеческим криком, в котором смешались гнев и горе, он бросился на меня. Я схватил старого еврея прежде, чем он смог воспользоваться своим револьвером (мы так и не додумались его разоружить!), но старик боролся со мной, проявляя столь неожиданную силу, что мне было его не одолеть. К счастью, мой напарник, поняв это, сразу бросился на помощь. Минуту мы, все трое, сцепившись, катались по земле, потом прозвучал выстрели напарник получил пулю в голову. Но тут силы старика иссякли: еще минута отчаянной борьбыи все было кончено.
Даже после того, как старый еврей прекратил сопротивление, я снова и снова колотил его тело, искренне восхищенный тем, что могу проявлять не подобающий цивилизованному человеку гуманизм, а противоположные качества. Наконец злорадство сменилось отвращением. Я отошел от трупа, прилег возле огня и мысленно вернулся к событиям нескольких прошлых недель.
О, что это были за недели! Предсказание Кертиса сбылось в полной мере. Собственно, могло ли быть иначе? (Эх, мне бы раньше понять это, но увы!) Теперь слишком поздно для для всего: женщин, главных стимулов развития, больше нет. Мир сперва не был склонен это понять, но теперь он умирал, бился в последних судорогахи горькая правда сделалась слишком очевидна.
Сначала человечество попыталось утопить все свои проблемы в выпивке; ну, это я уже описывал. Но спиртное ничему не помогало, и дела шли все хуже и хуже. Рабочие, не в силах смириться, что после краткого процветания так быстро воцарилась всеобщая скудность, восстали. Им больше не приходилось думать о том, чтобы кормить свои семьи, так что мужчины стали предъявлять свои требования во все более оскорбительной и буйной формеа требовали они, разумеется, чтобы им как можно больше платили за как можно меньшее количество рабочих часов. Их работодатели-капиталисты, наконец осознав, что у них тоже не осталось никаких семей, ради которых стоило бы трудиться, проявили полное безразличие к требованиям рабочих и ответили на забастовки локаутами. Ни жизнь, ни собственность больше не считались священными, и на смену господству законов пришло царство грабежа и резни.
Словно чтобы усилить ужас происходящего, изо всех трущоб и подворотен выползли худшие представители преступных классови вцепились в горло обществу, которое прежде так часто и так долго осаживало их железной рукой. Даже самые страшные преступники, до последнего момента удерживавшиеся в местах заключения, сумели вырваться на волю или были освобождены тюремной охраной, потерявшей ко всему интерес. Полиция оказалась полностью парализована и вскоре прекратила свое существование. Пытавшаяся было занять ее место регулярная армия (национальная гвардия давно уже расформировалась) повторила судьбу своих предшественников. Люди, стремительно деградируя до уровня первобытных дикарей, пили и сражалисьи никто не уступал свирепостью своему соседу, случайному встречному или бывшему другу. Вскоре все города, недавно бывшие великими центрами торговли и не только ее, потеряли всякую власть над событиями. Сельская местность больше не посылала туда продукты.
Когда голод стал несомненной реальностью, из столиц и прочих населенных пунктов началось дикое паническое бегство. Аграрная округа, едва успев ощутить себя хозяйкой положения, была наводнена огромными безумными ордами голодающихи ограблена, разорена подчистую. Все производство прекратилось, теперь бал правила полная анархия.
В этих условиях любая структура управления сделалась слишком сложной, и род Homo вернулся к племенной системе, где, в отличие от первобытных эпох, не было, конечно, места никакому подобию семейных связей. Мужчин теперь заботило лишь то, какое количество смелых соратников включает их дикое племя. При равном числе верх брала бо́льшая физическая сила или бо́льшая жестокостьв ней одной теперь мог проявляться интеллект.
Эти людские стаи расхищали и уничтожали мир вокруг себя. Искусство, наука, культура, религия впали в полное ничтожество. Короче говоря, власти ада на земле отныне не было предела.
Меня, как и многих других, гребень этого человеческого цунами вознес в неведомые выси и швырнул далеко за пределы городской черты. Там я с тех пор влачил жалкое существование, исполненное ежедневного риска. Страдания, которые я переносил сам и приносил другим, были ужасны. Я чувствовал, что стремительно опускаюсь в скотское состояние, но вокруг не было ничего, способного это падение остановить или хотя бы замедлить.
Итак, когда я в ночи осыпал ударами труп старого еврея, я не демонстрировал что-то худшее, чем то, что постоянно проделывал вот уже много дней. Вряд ли имелись существенные отличия между мной и голодным львом в африканской дикой саванне. После того, как из мира ушли женщины, полное озверение сделалось неизбежным
Смерть в самых ужасных своих формах стала моим постоянным спутником. И сколь же странные видения порой навевала она! Страдая и погибая, мужчины видели угасающим взором миражино им мерещились не пиршества, а женщины. Помню одну свирепую тварь, ничем не лучше меня, с которой я бился за право владеть половиной котелка зерновой каши и которую я был вынужден убить. Нанеся этому существу смертельный удар, я торопливо склонился над котелком, потому что вокруг могли рыскать другие твари, готовые отнять эту жалкую добычу, и тут сраженный мной человек (все-таки человек!) из последних сил поднялся на ноги, громко выкрикивая женское имя: должно быть, имя своей жены. Уже обливаясь смертным потом, нечленораздельно хрипя, он был убежден, что видит ее перед собой. Попытался обнять мерещащийся ему призракно тот, должно быть, отстранился. Мужчина, шатаясь, сделал несколько шагов: видение придало ему, умирающему, последние силы. Он устремился к нему, проламываясь через колючие заросли сухого кустарника, еще раз развел руки для объятияи рухнул уже мертвым
В последнее время и мне доводилось видеть похожую галлюцинацию, причем внезапно и беспричинно. Это случалось со мной при разных обстоятельствах, но всегда совершенно неожиданно. Вдруг мой взгляд, мое сознание, мою измученную душу пронизывало невыразимое спокойствие и нежность: я ощущал где-то рядом присутствие женщины.
В битве при Норфолке, где десять тысяч отчаянных голодающих мужчин захватили последний склад, защищаемый тогда еще не окончательно рассеявшимися правительственными силами, это чуть не привело меня к гибели. Победа уже фактически была за нами, когда осажденные, ощутив безвыходность своего положения, вдруг, чтобы отвлечь нас от завершающей атаки, начали выбрасывать наружу продовольствие. В дикой стычке я сумел захватить большой окорок, с которым тут же помчался к ближайшим зарослям. Здесь меня настиг грабитель, пытавшийся оспорить мое право на добычу. Мы вступили в безжалостную схваткуно я победил и готовился нанести врагу смертельный удар, когда предо мной вдруг возникло это прекрасное видение. Ослепленный, изумленный, я остановил уже занесенную руку
Когда я, серьезно пострадавший, пришел в сознание, то обнаружил, что мой противник куда-то делся. Вместе с ним исчез и окорок.
Это был первый случай галлюцинации. С тех пор они сделались регулярными.
O Лаура! Где же ты теперь? O Лаура, Лаура, мое потерянное счастье, моя звездазачем же ты являешься мне, если каждый раз уходишь снова?
Как странно, что ты решила посещать меня, меня, который прежде был «перспективным молодым бакалавром», «женоненавистником»! Ведь прежде, чем исчезнуть из этого мира, ты значила для меня не больше, чем любой из моих приятелей или собутыльников. Полагаю, мы нравились друг другуно ведь это была чисто платоническая привязанность Во всяком случае, тогда я думал так. И лишь теперь, слишком поздно, я понимаю, что был влюблен в прекрасную Лауру всем сердцеми когда она ушла, в душе осталась лишь пустота, наполненная болью!