Теперь всё, что он могэто лишь смотреть на неё. Его тело больше не подчинялось приказам. Оно мешком лежало на кровати, скованное какими-то неведомыми чарами и мокрое от страха.
А самое неприятное в том, что я больше не могу жить в своём доме. Все считают меня мёртвой, понимаешь? она крепко сжала его руку цепкими костлявыми пальцами. Продали они его, дом мой, странствовать вынудили бедную женщину. Вот и решила тебя навестить, Павлуша.
Тётка легко подняла его руку, поднося к сморщенным губам. Свечи по-прежнему отбрасывали тени. Их призрачное мерцание больше не казалось волшебным, скорее древним и пугающим, леденящим кровь. Музыка лилась из тёмного угла, было в ней что-то первобытное, дикое и в то же время успокаивающее, повелевающее смириться.
Я так давно нормально не обедала, она обронила вздох. Голод мучает меня, Павлуша. Знаю, тебе это знакомо. Поэтому ты должен меня понять. Пойми и не держи зла на свою тётю Машу.
Жёсткими движениями она расправила его обмякшую ладонь, погрузила указательный палец в рот и с хрустом откусила.
Боль и ужас по ниточкам нервов хлынули в мозг, оставшись там навсегда. Павел мокрыми от слёз глазами наблюдал, как тётка тщательно пережёвывает его палец, выплёвывая окровавленные косточки.
Раньше и кости съедала, но желудок уже не тот. Пожаловалась она. Ты не беспокойся, племянник, недолго тебе страдать осталось. Сам говорил, что не живёшь, а существуешь.