У мальчика не было терпения, чтобы постучать в ворота, так сильно он хотел увидеть маму! Он, не снижая скорости, бросился в дыру и, с треском разрывая свою ветхую одежду, влетел во двор. Его взгляд быстро скользил вокруг, а душа замирала от счастья: вот его Мария! Она бегала с детьми, словно была их ровесницей и не чувствовала пылкий взгляд старшего сына. Кто-то из детей указал на Иешуа. Мать, ещё полная озорного смеха, посмотрела в его сторону и радостно охнула. Но мальчик понимал, что и смех и улыбки предназначены не ему, а его братьям. Его счастье и радость в мгновенье превратились в ужас. Душа подростка заледенела, а в груди появился холод. Мать не скучала без него!
Мария и младшие дети побежали к воротам, взволнованные выскочили на улицу, а Иешуа, весь дрожа, как подрубленный, рухнул на землю. И с лицом, искажённым не детским страданием, широко открытыми глазами смотрел прямо перед собой, но не плакал. Прижимал худенькие руки к груди.
Боже, как я не хочу жить
Когда оживлённая, счастливая семья неторопливо, чтобы соседи видели, загнала стадо овец во двор, то Иешуа уже спокойный и тихий, вышел навстречу, помог отцу расседлать ослов, насыпал в кормушки овёс.
Мать, проходя мимо старшего сына, опустила на его голову руку.
Ты что-то похудел.
Мальчик в долю секунды оживился, расцвёл улыбкой и истово, мысленно попросил Бога: «Господи, Господи, задержи её руку на мне!»
Мария улыбнулась ребёнку, погладила его по щеке.
Вижу: устал. Но теперь ты дома. Иди к столу.
А ему хотелось обнять её, повиснуть на шее и рассказать, как он скучал без неё все эти дни. Голос матери был нежным, и мальчик заплакал, и потянулся было к ней, но она, скользнув по его умоляющему лицу равнодушным взглядом, полная внимания и заботы к своим младшим сыновьям, трепетно обернулась на визг малышей. Её рука тяжело прошла по щеке Иешуа.
Подросток вздохнул и опустил голову. Его мать в эту минуту показалась ему чужой женщиной, которую он никогда не любил. Его душа замерла от страха, что он никому не нужен в этой семье, что он один, что если вдруг он умер бы или ушёл куда-нибудь, то никто из домочадцев и не вспомнил бы о нём.
С грустным лицом, которое сейчас было ангельски чистым и прекрасным, Иешуа прошёл в дом омыть руки. Мать поднесла ему кувшин с водой и чмокнула сына в висок. И тотчас весь мир для мальчика изменился, стал ярким и добрым, а комната вспыхнула волшебным светом, который исходил от матери.
Этот грустный и задумчивый мальчик вызывал своим видом смех у его ровесниковтоварищей по улице. А так как он никогда не искал дружбы с ними, не пытался играть в шумные игры, то его считали гордым и мстили ему за гордость, измышляя для него самые обидные, гнусные прозвания. И едва он выходил из ворот дома, как тотчас попадал в круг мальчишек, каждый из которых потешался над ним в своё удовольствие. И тем сильнее и безжалостнее все смеялись над ним все, чем больше понимали, что он не способен ударить в ответ. Жизнь для Иешуа была невыносимой в родном городе. Терпя оскорбления на улице и равнодушие дома, он часто уединялся в глубине двора и, раскрыв на коленах любимые страницы Святого Писания, зачарованно смотрел в них, ничего не видя перед собой.
Глава тринадцатая
Иерусалим
«В первый месяц, в четырнадцатый день месяца вечером Пасха Господня». Левит 23:5
Прошло три года. Ранним утром, когда солнце ещё только поднималось над горизонтом, разгоняя в тенистых садах предместья Иерусалима ночной полумрак, освещая десятки тысяч богомольцев, которые с громкими пениями псалмов шли по дорогам, восторженно, с глазами полными слёз, глядевшими на Храм, в этот ранний час Панфера, командующий гарнизоном города, сидел в плетёном кресле на смотровой площадке восточной, угловой башни крепости Антония. Закусывал, поглядывая влевово двор Храма, откуда непрерывно тянулся вверх чёрный столб дыма, что поднимался от жертвенника. Потом Панфера переводил взгляд вправо, на дороги, по которым в Иерусалим спешили богомольцы, гоня перед собой стада животных. Над дорогами густой пеленой висела пыль. Если бы Панфера обернулся, то увидел бы за спиной в нескольких стадиях великолепный Гефсиманский сад, что находился против Храма и крепости Антония на горе Елеонскойлюбимое место отдыха для горожан.
Между горой Елеонской и Храмом в глубокой низине пробегала узкая быстрая речка Кедрон. Со смотровой площадки так же можно было увидеть Иордан, Мёртвое море и жёлтую полосу Аравийской пустыни, а на западесинюю гладь Внутреннего моря. Однако Панфера чаще смотрел вниз, в долину Тирапионь, что простиралась между нижним городом, где собственно и находились Храм и крепость Антония, и верхним городом на горе Сион. В этой долине перед огромными воротами храмового двора любили по утрам и вечерамв часы прохладыговорить со своими учениками фарисеи и книжники. Вот и сейчас в это ранее утро в долине, окружённые сотнями учеников стояли Зосима и Матафей, размахивая руками. Раввины с жаром что-то кричали, возбуждая криком толпы людей.
В предместье Иерусалима раздались крики:
Осанна! Осанна!
Панфера глянул за древнюю стену Иерусалима в сады и увидел на дороге старого знакомогоИоанна Крестителя, который ехал на осле, держа над головой деревянный крест, держал так, словно грозил всем тем, на кого он обращал свой страстный взгляд. Иоанна окружала вопящая толпа. Люди вставали перед ним на колени, расстилали ковры и плащи, бросали ему под ноги пальмовые ветки и бежали за ним следом и кричали:
Осанна! Осанна! Сбылось речение пророка! Царь иудейский, Мессия, семя Давида!
В те годы «Мессии» появлялись довольно часто в Палестине. И порой в дни Пасхи они числом в дватри и более проклинали друг друга, приходили в Иерусалим, всякий раз соблазняя своими речами народ, который в ослеплённой преданности «мессиям» готов был в любую секунду броситься на крепость Антония, где находился римский гарнизон.
Панфера, как всегда, при стечении огромной толпы народа в праздничный день, во избежание возможных беспорядков, послал центурию на галерею, с которой открывался вид на дворы Храма, полные народа. А сам взошёл на смотровую площадку, сел за стол и начал неторопливо кушать и пить. Он, являясь уже три года комендантом крепости, мечтал о новом повышении в звании. В звании военного трибуна. Но в гарнизоне города было 600 человек, а чтобы стать трибуном, то есть получить первое офицерское звание, нужно было увеличить гарнизон в два-три раза. Это можно было сделать только в том случае, если емуПанфереудалось бы убедить прокуратора Палестины в необходимости ввести в Иерусалим дополнительные военные силы.
Центурия, выходя из крепости на галерею, нарочито громко топала ногами, гремела оружием. Иудеи, при виде грозных римлян, затихали. Кто-то из солдат выбросил вперёд ногу и сделал неприличный звук. В ответ раздался оглушительный хохот центурии. Звук был настолько громкий, а так как при появлении римлян, устрашённые блеском их панцирей и щитовиудеи на короткое время в страхе и смущении замолчали, и наступила тишина во всех трёх дворах храмовой территории, то оскорбительный звук был услышан всеми людьми. Иудеи в ужасе замерли, обратив взгляды в сторону Храма, словно вопрошая: «Боже, и ты терпишь это святотатство?»
Панфера улыбнулся. Он уже придумал, как стать военным трибуном.
Огромная толпа людей, которая плотно окружала Иоанна Крестителя, двигаясь в сторону города, вбирала в себя всё больше и больше тех богомольцев, которых она настигала. Она увлекла за собой и юного Иешуа, разъединила его с родителями. Он впервые шёл в Иерусалим на Пасху и с наивным любопытством оглядывал всё, что встречал на дороге. А при виде Иоанна, он сразу поверил, что перед ним Мессия, и, трепещущий от счастья, вместе со всеми кричал: «Осанна! Царь иудейский!».
Но едва народ, задыхаясь в клубах пыли, вступил в долину Тирапионь, спеша за Мессией в Храм Его Отца, как навстречу вопящей толпе вышел фарисей Зосима. Он протянул руки, остановил богомольцев и с лицом гневным и страстным воскликнул:
Кого вы называете царём иудейским?!
Вперёд проехал на осле Иоанн, сошёл на землю и, не останавливаясь, направился к распахнутым воротам. Толпа двинулась за ним следом, восхищённо повторяя: «Вот Мессия!»
Зосима вновь заступил дорогу Крестителю.
Если ты из семени Давида, Мессия, то дай знамения, и я поверю тебе. И первый буду приветствовать тебя. А если ты очередной лжепророк, то не соблазняй народ, не соблазняй его на безрассудства. Это говорю тебе я, фарисей Зосима, член синедриона!
Из толпы крикнули:
Мессия, царь иудейский, дай знамение!
Иоанн остановился и бросил на богомольцев яростный взгляд.
Маловеры! Да неужели вы думаете, что я, Сын Человеческий, идя в Дом Отца своего, буду доказывать вам, что я Сын Его!
Люди начали опускаться на колени.
Зосима дрогнул толстым животом и на мгновенье уверовал в Мессию: столько было в голосе Иоанна страстного чувства, а в лице Иоанна, в глазах егоправды.
Иоанн, видя смущение знаменитого фарисея, гордый своей победой, быстрым шагом направился в Храм.
Кто-то взял под руку Зосиму. Он обернулся. Рядом стоял, иронично кривя губами, книжник Матафей.
Ну, что, брат? Я вижу, что ты поверил ему.
Нет, но я не знаю, как разоблачить лжемессию перед народом.
Это не сложно, брат. Но мне только жаль
Кого тебе жалко?
Этого лжемессию, которого народ побьёт камнями. Ведь он ещё так молод, ответил с нарочитым равнодушным видом костлявый книжник, однако едва он отошёл к своим ученикам, как тотчас преобразился, в его голосе зазвучало раздражение, а лицо исказилось злой гримасой:
Ну, подожди, лжемессия, вот уж я тебя!
В эти годы в иудейском народе начала усиливаться вера в скорое пришествие Мессии, который должен был установить на земле израильской Царствие Божия. Народ, задавленный тяжёлыми поборами во время гражданских войн, что вели римляне в течение десятилетий, ограбленный собственным царём Иродом Великим, тем сильнее верил в Мессию, чем тяжелее была его жизнь. Во всех трёх дворах Храма и у ворот сидели ежедневно древние старики и увядшими, слезящимися от напряжения глазами внимательно осматривали всех входивших иудеев, в надежде узреть Мессию. Они умоляли Бога: не забирать их к Нему до тех пор, пока не увидят Сына Человеческого. Каким он будет на вид: седобородым старцем или отроком двенадцати лет, впервые надевшим на себя таллиф, или зрелым мужем?
Едва разнёсся по городу и Храму слух, что в Дом Отца своего шёл Сын Его, как тотчас народ иудейский уверовал, затрепетал от сладостного ожидания. Из уст многих десятков тысяч богомольцев, наполнявших собой дворы святилища, исторгся единый вздох облегчения, похожий на вопль. Лица людей увлажнились слезами радости. Книжники и фарисеи негодовали!
Когда маленький, хрупкий Иешуа, едва дыша от безумного счастья, вступил через огромные ворота в первый двор, он смутился, услышав оглушительное мычание и блеяние животных, что рвались из рук иудеев, предчувствуя свою скорую смерть. Юноша в своих экзальтированных мечтах о Храме не предвидел, что скот будет упрямиться перед забоем, что эта жертвенная скотина тут и там будет извергать из себя постыдные выделения на прекрасный мозаичный пол.
Юному иудею стало стыдно перед Богом за эту бессловесную, глупую тварь. Он покраснел, растерялся и в полном смущении опустил голову, и увлекаемый толпой пересёк огромный двор и подступил к центру его, где за низкой в три локтя квадратной стеной уходили вверх четырнадцать ступеней. Они опоясывали святилище с севера, востока и запада. А вверху на площадке за этими ступенями вздымалась над ними стена в сорок локтей, имевшая девять ворот. За воротами во втором дворе по сторонам его стояли жилища для паломников, а в центре егоочередные ступени, числом двенадцать тянулись к верхнему двору, на котором находился Храм. И эти храмовые дворыодин над другим, в три этажабыли заключены четырёхугольной стеной и имели вид пирамиды. Однако четвёртая сторона этой пирамиды, обращённая к западным воротам, была вертикальной и не имела ступеней.
Это грандиозное сооружение, блистающее золотом, было неприступной крепостью, но над нею возвышался замок Антония, с галереи которого солдаты наблюдали все три двора Храма и могли в любое время спуститься вниз по лестницам. Но под страхом смерти солдатам был запрещён вход на них.
Прямо перед входом в Храм стоял огромный жертвенник. Тысячи левитовслужители Храма ежеминутно мыли, чистили святилище, закалывали, разрубали на части жертвенный скот, сдирали с него шкуру, носили воду для омовения руки и ног. Красные, упревшие, задыхаясь в густом дыму, левиты поддерживали огонь, горевший день и ночь, сжигавший постоянную жертву: тукЖир.
Люди бросались навстречу Иоанну медленно подвигавшемуся вперёд. Калеки, убогий люд стремились дотронуться до Мессии руками. Он же, не обращая на них внимания, разгорячённый бурлящим вокруг морем людей, потрясал крестом и требовал от них покаяние.
Иешуа прибитый, придавленный к нему толпой, оглушённый криками, всё-таки успел заметить, что Мессия не замечал слабых стариков. Иешуа не перестал верить в Мессию, обожать его, но какой-то странный дух противоречия заставил юношу раскрыть уста и кощунственно сказать:
Покаяние хорошо, но разве только это может приблизить Царствие Божие?
Иоанн услышал странные слова юноши и вперил в него быстрый, удивлённый взгляд.
Что ты хочешь сказать?
Ну, вот кто-то покаялся. И перестал грешить. Но вот на дороге увидел, что люди избивали человека, и прошёл мимо. Неужели такой человек может приблизить Царствие Божие?
Изумлённый Иоанн наклонился к Иешуа, внешне ничем не примечательному юноше, но говорившему смело и разумно. Его восторженный вид говорил, что он верил в то, что Иоанн Мессия. Только слова Иешуа доказывали обратное.
Креститель ниже наклонился к юноше, раздражённый тем, что тот беседовал с ним, как с равным. Зло крикнул:
А что же ещё нужно для тех, кто покаялся?!
Я думаю, что нужно жалеть обиженных и слабых людей , кротко ответил Иешуа и указал на калек.
Иоанн ещё более придя в ярость от этих глупых слов, воскликнул:
Да разве ты не знаешь, что они прокляты Богом за свои грехи! И кто ты такой, чтобы судить так?
Я из Назарета. Иешуа сын Иосифа.
Ну и иди, Иешуа из Назарета, пожалей грешников. Они тебе рукиноги поломают! Сразу видно по тебе: блаженный и расслабленный!
Иоанн с презрением отвернулся от юноши. А кто-то из калек, обиженный равнодушием Иоанна, обратив свой взгляд на маленького Иешуа, возопил, показывая на него пальцем:
Вот Мессия! Вижу над ним руку Бога!
Растерянный Иешуа метнулся в гущу толпы и долго не мог отдышаться. Он знал, что всегда был последним из последних и равным по духу этим убогим людям, потому и понимал их.
В это время наверху, перед жертвенником происходила обязательная предпраздничная церемония: проклятие и изгнание из земли израильской козла отпущения.
Два тщательно вымытых белых козла были подведены к первосвященнику Анне. Тот с помощью простого жребия выбрал одного из них в жертву за весь иудейский народ и, возложив на его голову руки, обратил взгляд в сторону блистающих золотом ворот Храма.
Левиты быстро зарезали и ободрали козла, разрубили его на части и положили куски мяса на жертвенный огонь для всесожжения. Только после этого Анна с лицом торжественным повернулся ко второму животному и сильным жестом простёр к нему свои руки, грозно крикнул:
Вот тварь, которую я проклинаю от имени всего народа Израиля!
Козёл мелко жуя жвачку, обратил маленькие фиолетового цвета глазки на первосвященника и чуть качнул рогатой головой. В этом жесте козла в сочетании с его неторопливым жеванием жвачки было столько разумной иронии и даже насмешливости, что Анна в изумлении замолчал и, подавшись вперёд, настороженно всмотрелся в рогатую морду. А потом, в явном замешательстве, сделал вокруг себя загребающий жест руками, а потом сильно толкнул их в сторону козла.
Все грехи народа я бросаю тебе на рога твои, тварь проклятая! Неси их в пустыню и издохни там вместе с грехами народа.
Он начал перечислять виды грехов, тяжесть каковых ничуть не пугала козла, который по-прежнему в упор глядел на первосвященника и тем смущал Анну. И, кажется, козёл был доволен своей участью, потому что он видел, что произошло с его товарищем, всё слышал и многое понимал. Его насмешливый, умный взгляд путал мысли Анны. «Почему он так смотрит на меня? Или он отказывается принять грехи народа?»
Внизу закричали: «Мессия! Мессия!» И вскоре на верхней площади перед жертвенником появился Иоанн, держа в руках маленького овна. Люди заполнили собой всё пространство вокруг жертвенника, и левиты, не в силах пройти с козлом вниз, остановились.