Ну, так пусть сбудется это проклятье! Эберхард положил массивные руки на стол. Ни о чем другом и не мечтаю!
Ты герой, ты не можешь умереть скверно, как того хотела эта ненормальная, моя жена. Впрочем, это проклятие было такое, что Франц положил локти на стол и раскашлялся, пока забренчала паутина фарфора.
Ты пришел ко мне спустя годы, Франц, Мок обратно надел маску и закурил папиросу. Где-то рядом грохнули гаубицы, чтобы рассказать мне о своей жене. Хуже всего, однако, то, что не закончишь. Что с ней в конце концов стало?
От таких, как она, очищают теперь наш народ. Франц вздохнул. Они забрали ее. После недели ползания. Когда не мылась и пахла как сволочь.
Ты, похоже, болен, Франц. Эберхард с заботой подошел к брату и положил ему руки на плечи. Этот кашель ничего хорошего. Он повернул голову от воняющего водкой дыхания.
Подумай, старик, она сошла с ума и болтала глупости, ведь я нашел убийцу Эрвина. Это был
Не неси бред, это не был тот, которого ты поймал. Франц встал, вынул из кармана брюк сложенный пополам лист машинописной бумаги и бросил ее на стол.
Взгляни!
Эберхард прочитал несколько раз и пошел в спальню, дав служанке распоряжения относительно гардероба. Не обратил внимания на молящие, заплаканные глаза своей жены Карен. Не заботился теперь о состоянии ее духа, о насилующих немок азиатов, о гибели города, о своем обожженном лице. Больше всего его теперь интересовал запас боеприпасов для «вальтера».
Бреслау, четверг 15 марта 1945 года, восемь утра
В крепости Бреслау авто и пролетки были в огромной степени заменены колясками. В эпоху военного топливного кризиса это было незаменимое средство передвиженияисправно и быстро двигались по улицам, заблокированным частично горами мусора или колоннами войск.
Кроме того, кучеры колясок, ветераны, переносящие приказы и рапорты между полками, былив отличие от запрягаемых лошадейполностью равнодушны к взрывам снарядов, облакам пыли, каменным навесам руин и стенаниям раненых, которые сидели на бордюрах и ждали часами санитарных патрулей. Коляски, как правило переоборудованные двукольные и двудышловые тележки, были предназначены для одного, возможно, двух пассажиров: для матерей с детьми, супружеских пар или для полных женщин с маленькими собачками.
Эберхард и Франц Моки, двое мощно сложенных мужчин, еле-еле помещались на сиденье, поручни втискивались им болезненно в бедра, а колени почти терлись о запыленные крылья.
Эти неудобства казались вовсе не беспокоящими Эберхарда, который каждый раз подносил к глазам листок, полученный от брата, и попытался вывести из него что-либо об авторе текста.
Значительно больше он узнал, скорее, о самой пишущей машинке и некоторых ее литерах. Маленькая буква «t» напоминала православный крест, потому что двойной была ее поперечка, как большие, так и маленькие «o» состояли из двух окружностей, смещенных на полмиллиметра, а «r» качалось раз в одну, раз в другую сторону. Эти особенности машинных литер ничего, однако, не говорили об авторе странного текста, который сегодня ночью обеспокоил Франца Мока и спровоцировал, что посетил своего годами не виданного брата.
Текст был краток и гласил: «Обыщи квартиру 7 на Викторияштрассе, 43. Там есть кое-что, что поможет найти убийцу твоего сына. Торопись, пока не вошли туда русские».
Эберхард понюхал записку и ничего не почувствовал, кроме слабого запаха затхлостиедва ощутимым запахом душного кабинета, грязного склада, а может, заселенного крысами склада канцелярских принадлежностей?
Франц смотрел на брата с недоумением, когда тот подносил листок к губам, как будто хотел его полизать. Не сделал, однако, этого, потому что коляска дернулась, пропуская группу изможденных заключенных с буквами «P», нашитыми на рукавах, и остановилась на месте, указанном Эберхардомпод виадуком на Хёфхенштрассе.
Рядом с ними промаршировала колонна Фольксштурма, состоящая из мальчиков-подростков, в их глазах проглядывалась отвага и уверенность в себе. Франц сошел, Эберхард заплатил кучеру коляски, а тот с облегчением попедалировал в сторону вокзала. Братья вглядывались в храбрых защитников крепости Бреслау. Парни выстроились в две шеренги перед своим командиром, невысоким лейтенантом, и с воодушевлением начали расчет. Лейтенант слушал рассеянно их короткие лязги и водил усталым взглядом после опорам виадука.
Вдруг его взгляд остановился на Эберхарде Моке. В его глазах уже не было усталостипоявился блик узнавания. Движением руки вызвал своего помощника, отдал ему несколько команд и, упруго ковыляя, подошел к Мокам.
Приветствую вас, герр криминальдиректор, закричал лейтенант, протягивая руку для приветствия.
Приветствую вас, господин лейтенант. Эберхард пожал крепко его руку. Господа, познакомьтесь. Это мой брат Франц Мок, а это господин лейтенант Бруно Спрингс.
Вы уже выглядите намного лучше, герр криминальдиректор. Спрингс взглянул на обожженное лицо Мока. Лучше, чем четыре месяца назад.
Господин лейтенант, объяснил Эберхард брату, видел меня сразу после моего происшествия в Гамбурге. Мы встретились в госпитале в Дрездене и повспоминали с удовольствием старые времена, когда вместе работали на Шубрюкке.
Но знаете что, герр криминальдиректор? Спрингс еще раз использовал старый титул Мока. Теперь я осознал, что мы работали тоже в новом здании президиума над рвом, но очень коротко, потому что вы изменили фирму после дела Мариетты фон дер Мальтен.
Старая история, лейтенант Спрингс. Теперь привело меня к вам такое же, вероятно, давнее дело. Разве что не совсем законченное.
Откуда вы узнали, где меня найти? удивился Спрингс.
Я читал вчера вечером в нашей фронтовой газете, что ваши люди помогали тушить пожар в стоматологической лаборатории у Садоваштрассе. Я искал и так вас в этих краях, пояснил Мок. Мне нужно воспользоваться вашим знанием подземного Бреслау. Ну что тебя так удивило, Франц? обратился он к брату.
На Викторияштрассе мы можем добраться только каналами и подвалами. Вчера или позавчера улица находится под оккупацией, он наклонился к заросшему уху Франца и, подавляя отвращение перед запахом водочного перегара, прошептал:Помнишь эту фразу из листка: «Торопись, пока не вошли туда русские»? Написано не позднее чем позавчера. Кто-то не имел актуальных данных с линии фронта. Да, Франц, идем на фронт.
Бреслау, четверг 15 марта 1945 года, четверть девятого утра
Один из парней Спрингса шел впереди и освещал дорогу фонариком.
В подземные коридоры вошли у депо, и после десяти минут маршасначала через ряд небольших заводских цехов, а потом длинным, прямым туннелем, освещенным грязно-желтыми лампами, оплетенными проволочными намордникамидобрались до массивных дверей.
Их проводник нажал звонок, отодвинул задвижку, и в бетоне двери появился за решетчатым окошком недоверчивый глаз часового. Глаз стал более доверчивым под влиянием постоянного пропуска. Печать с подписью нового коменданта крепости Нойхоффа открывала вход в подземный мир Бреслау.
Он был темный и полный пыли, взбиваемой сапогами солдат и колесами мотоциклов, которые ездили широкими туннелями и исчезали в боковых улицах подземелья. Проводник от Спрингса поглощал все это с особой любознательностью искателя приключений, но вскоре победило чувство долга солдата Фольксштурма, и парень, поправив устаревшие итальянские caracano, вернулся к своим наземным обязанностям.
Часовой оставил их одних, чтобы через некоторое время появиться в сопровождении небритого лейтенанта Вермахта в присыпанном штукатуркой мундире, рядом с ним ковылял толстый адъютант с керосиновой лампой.
Фамилия? лейтенант был недоверчив, так же как перед этим его подчиненный.
Капитан Эберхард Мок, услышал он в ответ и увидел удостоверение полицейского. А это мой брат Франц Мок.
Лейтенант приказал адъютанту высоко поднять лампу. Долгую минуту обозревал элегантный наряд Эберхарда: начищенные ботинки, безупречно скроенный двубортный костюм из темной шерсти в серебряную полоску, белую рубашку и галстук цвета вина, которому вторил треугольный платок этого же цвета, воткнутый в карман.
Из-под шляпы смотрели на него выпученные глаза, которые были единственными живыми точками в сожженных мертвых складках кожи.
Лейтенант Георг Лехнерт, представился офицер. Я читал о вас, господин капитан. Эти шрамы страшные памятки о вашем героическом подвиге в Дрездене, не так ли?
Не совсем. Обожгла меня толь во время бомбардировки Гамбурга, ответил усталым голосом Эберхард. Только на этой неделе более десятка его собеседников обратили внимание на ожоги. А бывало и больше. А событие, о котором вы говорите, на самом деле произошло за месяц до, во время бомбардировки Дрездена.
Почему вы без мундира, капитан? спросил прямо Лехнерт, которого сильно раздражала бриллиантовая булавка в галстуке Мока.
Вы позволите мне пройти, лейтенант, или вы еще будете спрашивать меня о моей искусственной челюсти? Мок вынул портсигар и с улыбкой угостил Лехнерта.
У меня есть для выполнения важная миссия на Викторияштрассе. Я оставил там кое-что очень важное, что ни в коем случае не должно попасть в руки врага. Я офицер полиции.
Поскольку у вас есть важный пропуск, вы можете свободно передвигаться по территории, находящейся под моим командованием, Лехнерт притворился, что не замечает примирительного жеста Мока, и не взял папиросу. Должен, однако, вас предупредить, что некоторые коридоры, ведущие в подвалы на другой стороне фронта, были нами засыпаны, другиезабетонированы, а еще другиезаминированы.
Насколько я помню, переход на Викторияштрассе укомплектован взводом парашютистов из 26-го полка, вооруженных штурмовыми винтовками. Прошу назначить с ними пароль, чтобы вас не убили во время возвращения.
Как туда дойти, господин лейтенант? этот вопрос задал Франц. Щурил глаза от пыли, а на языке чувствовал каменный вкус цемента. Где-то рядом крутилась с треском ось бетономешалки.
Подземные коридоры находятся прямо под улицами. В Лехнерте большую подозрительность, чем элегантность Эберхарда, внушала неряшливость Франца. Вы знаете Вроцлав, перемещаетесь везде, он кивнул головой на табличку с надписью «Садоваштр.», прилаженную на середине стены коридора. Такие таблички есть везде. Хуже будет с попаданием в правильный подвал. Но пока подземный город полностью в нашем владении. Везде наши люди. Они господам укажут путь к правильному подвалу.
Над ними загрохотало, и мужчины на подземной улице получили впечатление, что затрясся потолок. Эберхард затянулся сильно папиросой и сам уже не понимал, что втягивает в легкие: табачный дым или и цементную пыль. С ужасом заметил, что слой такой пыли покрывает его костюм. Прошелся рукой по материалу и с яростью заметил, что втер пыль в структуру шерсти.
Позвольте заметить, капитан, улыбнулся кисло Лехнерт, что ваш наряд не самый подходящий для перемещения по подземельям Бреслау. Поэтому я спросил о мундире.
Эберхард глянул на свой запыленный костюм и носки ботинок от Андрицкого, которые секунду назад потеряли свой блеск. Не известно, почему он вспомнил гимназические годы и слова учителя гимнастики, бывшего атлета Дитера Цыпионки. Когда после уроков ребята бросались друг на друга, чтобы сравнять спортивные счета, Цыпионка, сам безупречно одетый, с усами, пахнущими помадой, входил в раздевалку, пахнущую резиной и запахом гормонов, разделял борющихся парней идаже не морщасьговорил: «Господа, джентльмен даже в этом запахе должен оставаться джентльменом».
Эберхард повторил Лехнерту слова Цыпионки, заменяя слово «господа» на «господин лейтенант», а «запах» на «ад». Злой по поводу загрязненного костюма, даже не заметил, что в ряды джентльменов определил только себя.
Франц, явно рассерженный пустойпо его словамболтовней, даже этого не заметил, а лейтенант Лехнерт поморщился только и сказал что-то быстро часовому, чего оба брата не услышали из-за предупредительных окриков санитаров, которые несли кого-то на носилках.
Часовой заскрежетал большим кольцом, отрезав вход, через который сюда проникли.
Лехнерт указал на стоящий всего в нескольких шагах от них мотоцикл цундапп с боковой коляской:
Я могу вам одолжить мой мотор, капитан. Лехнерт последовательно использовал военное звание, а не полицейское. Быстрее не доедете.
Благодарю, господин лейтенант. Моку не давало покоя слово «джентльмен» и фигура Цыпионки.
Он увидел своего учителя гимнастики: его торчащие усы, лысую голову, расплющенные ушные раковины и манеры английского лорда. Сказал задумчиво:
Профессор Цыпионка сказал бы: «Прошу прощения за свою гордыню».
Не понимаю, кто бы это сказал?
Кто-то не из этого мира. Мок сел на сиденье мотоцикла, повернул ключ на баке и толчком запустил двигатель. Кто-то из мира мертвых. С Елисейских Полей. Вы знаете, почему я всегда вне дома хожу в костюме? Попросту оказываю честь этому городу. Так как до обеда я всегда сижу в галстуке, оказываю честь Тому, кто дает мне пищу. Глупая привычка. Здесь должно ходить в звериных шкурах и с дубинками.
Франц с трудом взгромоздился в коляску и поблагодарил Лехнерта, снимая на некоторое время железнодорожную фуражку с угловатой головы.
Лейтенант не заметил этого. Он думал о старом щеголе, который всегда проявлял уважение к городу Бреслау, независимо от того, в какой форме он существует, независимо от того, кто им владеет, не важно, в каком будет он виде: настоящий, подземный или мнимый. Он думал также о своей дочери, которая пару недель назад в недалеком Охлау стала военной добычей людей с монгольской складкой на лбу. Ей было столько же лет, сколько девушке, спасенной в Дрездене капитаном Моком.
Бреслау, четверг 15 марта 1945 года, девять утра
До подземной Гогенцоллернплац, откуда должен вести туннель до подвала дома на Викторияштрассе, 43, доехали через десять минут езды в оглушительном реве двигателя, умноженном пустыми коридорами.
Вдруг они увидели импровизированный шлагбаум и неприязненные лица в касках Вермахта.
Запыленный костюм Мока и фотография на полицейском удостоверении, мало напоминающая прототип, произвели на командира взвода капрала Хелльмига определенно меньшее впечатление, чем пропуск, выписанный капитаном Спрингсом.
Мокк раздражению Хелльмига, ненавидящего иностранные языки, как пароль и отзыв подал латинскую максиму dum spiro spero.
Написал ее углем на стене коридора, чтобы каждый часовой мог ее прочитать, прежде чем нажмет на курок. Потом через очень низкие, толстые стальные двери пересекли линию фронта. Треск двери как взрыв бомбы, как заключительный аккорд, как грохот тюремных ворот.
Эберхард почувствовал укол страха, когда задал себе вопрос о том, что находится на земле врага. Ужасала его тишина, которую нарушал режущий тонкий писк.
Он зажег фонарик и осмотрел бетонные стены убежища, в котором они находились. Кроме двери, был в этом помещении обычный люк.
Франц по знаку Эберхарда покачал заржавевшим воротом, откинул толстую стальную крышку люка, и через некоторое время они почувствовали дуновение воздуха, которое несло с собой запах затхлости, крысиных экскрементов и зловоние разлагающегося человеческого тела, напоминающее вонь примороженной моркови в сочетании с сероводородным запахом гнилостных газов.
Эберхард вышел на вражескую территорию, прорезал светлой полосой тьму подвала и увидел надутый газами живот лежащего на спине немецкого солдата.
Изощренный глаз давнего полицейского немедленно разглядел кровь, облепившую дыру в голове, куски металла, застрявшие в груди и в бедрах, сломанные ногти и изрытую штукатурку стены.
Опоздал, вероятно, во время отступления, прошептал Эберхард брату, сглотнув слюну. Его люди уже закрыли люк, а он царапал стену до тех пор, пока его не достала русская граната.
Франц не слушал, занятый очищением своего проспиртованного организма от остатков водки. Когда выдал уже последний кашель, отхаркался и посмотрел на брата покрасневшими глазами.
Scheisse, что тут произошло?
Так выглядит фронт, не видел никогда трупа? спросил Эберхард и осветил надпись кириллицей на стене. Под надписью была стрелка, указывающая на небольшое возвышение в земляном подвале.