Оборвёт лесу и уйдёт, видит Бог, уйдёт, Дашка!
Не уйдёт. Не гунди под руку. И удочку отдай, я сама
Сама, сама Засамакала. Держи крепче, да отпускай слегка, когда шибко сильно тянет.
Не учи, без тебя знаю, огрызалась Даша.
Сазана они вытащили, измотав рыбину до усталости (и себя вместе с ней). Разделили по-братски, разрезав ножом надвое. Даша, как хозяйка удочки, взяла себе половину от головы. Степан принёс домой сазаний хвост. Мать с отцом подшучивали над ним весь вечер, не отставала от них и бабка. А заглянувшая в гости замужняя сестра и вовсе зубоскальничала, словно радуясь его неудаче. Принесли её черти. Надо матери сказать, чтобы рыбы Аньке не давала. Не за что.
Что ж в пруду-том, полрыбины плавало, хвостом подгребало, голову искало? Эко диво!
Она целая плавала, объяснял Стёпка. Вы бы видели, какой он огромный, сазанище! Сазаниха. Мы с Дарьей вдвоём еле вытянули. А икры в ней было Вы бы видели!
А и где она, икра-та?
Дашка себе забрала. Это на её удочку сазан поймался, понурив голову, признался Степан.
Молодец девчонка! Девять лет, молоко на губах не обсохло, а нашего рыбака обрыбила. Родилась-то задохликом, Григорий сказывал, не чаяли, что выживет. И росточку в ней никакого, и голосок писклявый, а рыбалить пойдёт, дак всю семью накормит. Негубинская порода. Митрий посмотрел на сына с жалостью. А сам-то что же, так ничего и не поймал?
Поймал, стушевался Стёпка. Пескарей пяток, гольянов ишо. Я их в пруд выпустил, пущай плавают.
Дурень какой. Завялили бы пескарей-то, вступила в разговор бабка. Неймётся ей.
Вот и лови сама! И вяль сама! А ко мне не приставай! выкрикнул Стёпка, давясь слезами. Что вы ко мне привязались? Я что ли виноват, что у Дашки ловится, а у меня нет? Уды у нас одинакие, крючки в одном магазине куплены, червей Дашка накопала на двоих Я, что ли, виноват?
И выбежал из избы, крепко бахнув дверью, за что отец впервые не сделал ему замечания. Виновато улыбнулся и сказал:
Однако перегнули Иди, мать, сазана Стёпкиного жарь. А ты, Анютка, домой вертайся. Распустила язык, до слёз довела мальчишку. А в чём он виноватый-то? Рыбацкое счастье переменчивое. Сегодня подфартит, завтра омманет. Ступай, ступай, не облизывайся. Сазана без тебя съедим, не заслужила.
Митрий тяжело поднялся, расправил затёкшие плечи и отправился на двор, утешать сына.
С того дня Стёпку не отпускала обида, грызла острыми зубами, ночами не давала спать и жаждала отмщения. Дашка, ведьмака, крупную рыбу к себе подманивает, а ему мелочь пескариную оставляет. Может, слово заветное знает или заговор какой? А с товарищем поделиться не хочет.
Сердцем Стёпка понимал, что Дашиной вины в его неудачах нет. А злость ворочалась внутри, искала выхода.
Даше он отомстил, накормив её незрелыми зелёными яблоками. Глупая девчонка поверила, что от них появляется молодецкая сила, и съела сколько смогла, морщась от кислой горечи. Вечером живот крутило и баламутило, но Даша не жаловалась: уложат в постель, будут поить горьким отваром и ругать за то, что в рот тащит всё, что найдёт. Будто её не кормят. Ничего, она потерпит. Ляжет спать, и всё пройдёт.
Наутро живот почти не болел. Довольная, Даша отправилась с девчонками на луг собирать говорушки (луговые опята). Суп из них вкусный да сладкий, батя с дедом её похвалят, назовут молодой хозяюшкой, и пообещают привезти из города подарокза старание.
Грибов она набрала полный передник. Хвасталась перед подружками, высоко поднимая подол, чтобы не рассыпать собранное. Живот вдруг скрутило режущей болью, от которой Даша зажмурилась. По ногам потекло что-то тёплое.
Дашка, ты никак обделалась? Девочки, смотрите! У неё по ногам течёт!
Вот уделалась Как домой пойдёшь теперь? Ты лопух сорви, ноги вытри.
Ха-ха-ха! Го-го-го! Обосралась знатно!
Дашка-обосрашка! Иди от нас подальше, от тебя воняет.
Даша не помнила, как добежала до дома. Брезгливо стянула с себя загаженные трусики, налила в корыто воды из дождевой бочки и села в неё, заливаясь слезами и не чувствуя холода.
В нужник она бегала каждый час как заведённая, сопровождаемая дружным хохотом: Стёпка позвал на «спектакль» дружков, вся компания сидела на заборе и ухмылялась.
Мучения продолжались второй день. Стёпкины приятели второй день торчали на заборе и смеялись. Даша пришла к деду и рассказала ему обо всём. Но вместо того чтобы стащить Стёпку за ноги с забора и навешать ему оплеух, Андриян смотрел на внучку тяжёлым взглядом и качал головой. У других детки умненькие растут, а нашей десять скоро, а всё не поумнеет, читалось в его глазах.
А скажи ты мне, внученька, скоко раз тебе говорили, чтобы зеленушки не рвала, в рот не брала? Говорили тебе? Отвечай, коли спрашивают! голос деда, обманчиво ласковый вначале, с каждым словом крепчал, наливался грозой. Лицо, знакомое до мельчайшей чёрточки, стало чужим, глаза смотрели со злым прищуром. Помертвевшая от страха Даша покорно отвечалановому, чужому и сердитому деду:
Говорили, дедушка. Я не рвала, Стёпка рвал
Про него мне не интересно слушать. Сейчас о тебе разговор. Говорили, значит, тебе. А кто говорил, помнишь?
Ты говорил. И батя.
Говорили, значит. А ты, значит, не слушала. Для тебя отцовское слово законом быть должно! А ты ни в грош не ценишь ни отца, ни деда, токмо в руки засматриваешь, подарков ждёшь. Тебе вынь да положь, да в сторонку отойди, гремел дед, приблизив к ней красное от гнева лицо. Даша с тоской глядела на его встопорщенные усы, мясисто-красные губы и серые недобрые глаза. Понимала: обидчика не накажут, а вот её, Дашу, наказать могут, очень даже запросто. После той давней, единственной в Дашиной жизни порки она всё-таки пожаловалась отцу. С того дня дед никогда не поднимал на неё руку, что бы она ни вытворила. Но «вытворяя», она понимала, что когда-нибудь дождётся. Отец с дедом так и говорили: «Ты дождёшься когда-нибудь. Помяни моё слово, дождёшься».
Даша стояла перед дедом, слушала его нравоучения и изо всех сил сжимала колени, чувствуя близкий позыв.
Чего зажалась? Обрат приспичило? Так беги, не стой столбом, не то в штаны наложишь прям в избе. Избяному не пондравится.
Даша сорвалась с места и помчалась во двор под радостное улюлюканье Стёпкиных дружков, оседлавших забор. Ей уже всё равно, ей лишь бы добежать Что там дед говорил про Избяного? Он своих хозяев защищать должен, а по всему выходит, Стёпку любит больше чем её, Дашу.
В дом плелась с опущенной головой, мечтая об одном: прошмыгнуть в свою комнатку и дать волю слезам.
Дед ждал её возле лестницы. Значит, снова будет учить жизни и говорить, что она сама виновата. А ведь и правда, сама. Даша вспомнила, как Стёпка, откусив от яблока, подносил ко рту кулак. Он же не ел, в кулак выплёвывал! осенило Дашу. А ей наврал, что в зелёных яблок молодецкая сила. Всех мальчишек за пояс заткнёшь, обещал ей Стёпка и смотрел честными глазами. Она поверила. Послушно жевала горьковатую терпкую мякоть и ждала, когда в ней появится волшебная сила. Потому и сидит сейчас Стёпка на заборе и смеётся над ней, так жестоко обманутой.
Даша уткнулась лбом в дедов живот и разревелась. Андриян гладил её по спине, вытирал жёсткой ладонью слёзы, приговаривал ласково:
Ничо́го, ничо́го Всё пройдёт.
Это тебе ничо́го. А мне чо́го! упорствовала Даша. Они знаешь как обзываются? Всякими словами. А Стёпка обиднее всех дразнит.
Вот беда какая, обзываются А как дразнят-то?
Сруня-засеруня, дристуха и срань болотная, добросовестно перечисляла Даша.
Список дразнилок она дополнила парочкой забористо-матерных глаголов. Дед нарочито прокашлялся и закрыл ей рот ладонью.
Они-то пускай дразнятся, а ты не повторяй. В другой раз умнее будешь, в рот не потащишь чего не надо. Вот яблочный спас придёт, тады и будешь яблочками лакомиться. Яблок у нас много, белый налив, золотой ранет, антоновские Ты какие больше любишь?
Даша подумала, выбирая.
Белый налив. И ранетки.
Дед взял её за подбородок, осторожно поцеловал в покрасневшие от слёз глазасначала в один, потом в другойи продолжил уже другим, будничным голосом:
Вечор я к тётке Маше схожу, травки спрошу от живота. Медвежью болезнь как рукой снимают травки-те. Попьёшь денёк-другой, и всё пройдёт.
Так долго? А как я эти два дня бу-уу-ду-у-у? тянула Даша, прижимаясь лицом к тёплому дедову животу. Дед молчал, гладил её по волосам. От прикосновений мозолистых ладоней обида отдалялась, уходила, таяла речным туманом где-то вдалеке. И то, что казалось непереносимым, можно было перетерпеть и жить дальше.
Так и будешь молчать и терпеть. Дед словно читал её мысли. Что ж ты раньше мне не растолковала про беду свою? Сказать боялась? Ты ж у нас одна, единственная-разъединственная. Нешто нам всё равно, что с тобой деется?
От тётки-Машиных травок понос прошёл, и в нужник Даша бегать перестала. Но с подружками с той поры не играла: завидев Дашу, девчонки со смехом разбегались, изображая испуг:
Вон Дашка идёт, бежим от неё!
Даша, иди штанишки смени, у тебя понос по ногам льётся!
Даша задирала платье и со страхом смотрела на свои ноги. Поняв, что подружки её обманывают, уходила с улицы домой, понуро наклонив голову и вперив глаза в землю.
Дразнили её не один год, не испытывая жалости, как это принято у детей. И только Стёпка каялся и просил его простить, но Даша непримиримо мотала головой и уходила в дом. Встречая Стёпку на улице, смотрела сквозь него, словно его не было.
Стёпка не успокаивался, бросал через забор Дашины любимые конфеты «Кара-Кум» В Клятовском сельпо таких не продавали, «Кара-Кум» Стёпкин отец привёз из города по его просьбе. Конфеты лежали на траве, размокали от дождей и превращались в грязные комочки.
Противостояние продолжалось три года. А на четвёртый обезумевший от любви Стёпка вкатил в негубинскую калитку велосипед, подаренный ему отцом на шестнадцатилетие. Он так давно о нём мечтал, а теперь понял, что без Дашки велосипед ему не нужен, кататься с ним она не согласится, а других катать он не хотел. Долговязая и нескладная в свои тринадцать лет, в Стёпкиных глазах Даша была королевой. Может, примет велосипед в знак прощения? Нельзя же злиться столько лет! Он любит её, изводится по ней ночами, а ей всё равно.
Велосипед Дашин отец привёл обратно в кожинский двор. На незаданный вопрос помотал головой: «Не берёт. Сказывает, не надо ей от тебя ничего».
4. Спаси рабу твою
В свои тринадцать лет Даша не желала взрослеть и оставалась озорной девчонкой, уверенной в своей безнаказанности. Проделок её было не перечесть.
Смотри, накажет тебя домовик, ворчал дед.
Не накажет! Он меня оберегать должен.
Это покуль ты себя ведёшь справно. А от тебя одни неприятности. Вчерась молоко разлила и кринку разбила. Сама, говоришь, кринка-та упала? А кто мимо бежал да на стол налетел, с места его своротил? Не ты? А кто ж тогда? Нехорошо, внучка А скрыню кто запер? Теперь замок ломать придётся. Скажешь, не ты? Запирала-то чем? Гвоздём?
Даша покаянно кивнула.
Оно и видно. Замочки погнуты да покорябаны. Мать-то увидит, горевать будет. Ключа у тебя нет, и скрыня-та не твоя, материна. Какого дьявола ты туда полезла? Спросила бы у матери разрешения, можа, она и позволила бы. Можа, сама замки отомкнула.
Скрынюокованный металлом дубовый сундук с ручками по бокам и откидной крышкой в форме домикаДаша открыла, когда в избе никого не было, а мать лежала за занавеской и не видела. Сундук имел три отделенияодно в крышке и два в нижней части. На всех трёх висели замочки. Даша отыскала в сенях гвоздь и решила проблему. Перетряхнув содержимое ящичков и не найдя ничего интересного, с сожалением заперлавсе три. Откуда же ей было знать, что после манипуляций с гвоздём замочки перестанут открываться?
Мать ни о чём не узнала: замочки отец поставил новые, ключи от них лежали в Катерининой шкатулке, на месте старых. Даша клятвенно пообещала отцу не прикасаться к скрыне и даже близко не подходить. И продолжала безобразничать. Особенно любила глумиться над домовым. Не поленилась даже принести на лопате коровью лепёху и положить перед дверцей его домика. Ночью выйдет погулять и вляпается. На следующий день лепёха исчезла. Домовилиха заругалась, муженька коровье дерьмо убирать заставила, радовалась Даша.
Избяной отомстил. Дождался-таки своего часа и нашептал на ухо Дашиному отцу, что зятя лучше Степана Кожина ему не найти. Посиделки с дядей Митрием были ничем иным как сговоромдошло наконец до Даши. Вот почему смотрел на неё маслеными глазами Кожин-старший, вот почему так странно улыбался отец.
Даша дождалась, когда все уснут, и тенью выскользнула из дома, Дверь притворила аккуратно, но та вдруг вырвалась из рук и с силой захлопнулась. Даша едва успела отдёрнуть пальцы. Торопливо спустилась с крыльца и, подгоняемая страхом, бежала-летела по тёмной улице. У крайней избы остановилась, прижалась спиной к ветхому штакетнику, унимая бешено бьющееся сердце. Толкнула незапертую калитку. То, что она сейчас делает, стыдно и грешно, но отец не оставил ей другого выхода.
Стукнула в окно:
Феденька, выгляни!
Ктой-то там?
Я это, Даша.
Дашутка? Что ты в такой час Случилось что?
Створки окна распахнулись, выпуская чубатого долговязого парня. Спросонок тот моргал и тёр глаза. И никак не мог понять, зачем к нему прибежала среди ночи эта девчонка, которую он давно и безнадёжно любит. Негубин не отдаст ему дочь. Офицеровыголытьба, вдвоём с матерью пустые щи хлебают, концы с концами еле сводят. Мужских рук в доме нет, Фёдор у матери один. Отец на болото за клюквой ушёл и сгинул, а за другого она не пошла, не хотела для сына отчима. Федька с двенадцати лет за взрослого мужика ворочал, спину надорвал да грыжу нажил. Кому он такой нужен?
Даша уверяла, чтонужен. Что ей никто кроме него не люб. И наплевать, что она старше на целый год, и на отца наплевать.
Он меня за Степана хочет выдать, они с дядькой Митрием столковались уже, говорила Даша сквозь слёзы, вцепившись обеими руками в Фёдорову руку, словно боялась, что он уйдёт. Сва сватов засылать сговорились. За меня никто не за не заступится, дед с отцом за заодно, а мамка с постели не встаёт, болеет, плакала Даша, захлёбываясь словами и заикаясь. Феденька, родненький, я с тобой жить хочу, а боле ни с кем.
Не давая ему опомниться, потянула за собой:
Пойдём на луг, Феденька. Я в избе не хочу: грешно в дому-то, а на лугу никто не увидит, никто не осудит.
Фёдор целовал её в солёные от слёз губы и не верил своему счастью: она пришла к нему сама, она будет его женой, и никто не в силах этому помешать. Подхватил Дашу на руки, пошагал размашисто, радуясь своей драгоценной ноше.
Отпусти, Даша выскользнула из его рук, пошла рядом. Нельзя тебе тяжёлого носить, грыжа у тебя, сам говорил. Прихватит, как обратно пойдёшь? Только ты осторожненько, Федя. Это, говорят, больно, когда в первый раз.
Фёдор послушно кивал, не вполне понимая, о чём она его просит. А внутри поднималось что-то живое и неодолимое, гулко стучало в груди, опускалось вниз, наливалось упругой силой.
Домой Даша вернулась, когда ещё не рассвело. За занавеской, на широкой кровати, спали мать с отцом. На печи ворочался дед, постанывал во сне. Наверное, ему снилось что-то плохое. Даша торопливо прошмыгнула в свою комнатку, сбросила мокрое от росы платье, свернулась калачиком на узкой кровати.
Веки смыкались, тяжелели, а сердце испуганно билось, словно спрашивало: «Что же теперь будет?» Сквозь наплывающий сон ей почудилось, будто мелькнула под лавкой чёрная шапка. Даша с усилием открыла глаза, приподнялась на постели. Никогошеньки. Примерещилось, знать. А если не примерещилось? Если это Избяной в чёрной шапке показался? Да ведь он за мамой пришёл! враз догадалась Даша.
Забормотала молитву, путая слова: «Именем священномученика Киприана прогоняю, одолеваю, и уничтожаю от себя всякое зло. Господи Всемилостивый, огради маму то есть, рабу Твою Катерину Негубину святыми ангелами Твоими и молитвами великомученика Киприана и мученицы Иустиньи, и святого Николая Чудотворца, и других святых Твоих и угодников Твоих. Услышь мою просьбу и помоги мне, грешной и недостойной. Спаси рабу твою Катерину Негубину из деревни Клятовки, что живёт в третьем доме по улице Запрудной. Не позволь ей умереть, защити от старого чёр от Избяного и утром, и днём, на зорьке, на закате, и на сон грядущий. Аминь».
Даше вдруг вспомнились слова матери о том, что спастись от домового можно бранью либо крестным знамением, а молитв он не боится. Ещё можно повесить на стену мёртвую сороку или воткнуть над дверью нож. Убивать сороку не хотелось, за что ж её убивать, пусть себе летает. А за ножом надо идти через горницу, а там дед. Что-то он сегодня беспокойно спит, ворочается. Вдруг да проснётся? Пристанет с вопросами: зачем поднялась ни свет ни заря да куда бегала, где так платье измяла, почему волосы мокрые, всклокоченные