9. Баллы́
Джемалов-старший сдержал обещание, данное сыну. Пришёл к Кожиным с богатыми подарками и бухнул с порога: «У вас товар, у нас купец». Степан не сказал ни да ни нет, но гостей принял радушно, усадил за стол. Верку гонял в хвост и в гривув подпол за соленьями, к тётке Марии за самогоном, к Дарье за яблоками: у Кожиных шафран и антоновка, а Баяра Степану хотелось угостить коричными, а коричных ни у кого в деревне нет, только у Негубиных.
Дарья без слова насыпала в подставленную миску яблок, но Верка не торопилась уходить, чего-то ждала. Дарья посмотрела в её полные отчаяния глаза, проговорила нехотя: «Плакать тебе не об чем, дочка. Сватовство не свадьба, посидят, погуторят и уйдут. Это в старые времена дочерей не спрашивая замуж отдавали, а тебя отец любит. Не захочешь за Баллы пойти, нипочём не отдаст. Что ты голову повесила? Тебе восемнадцати нет, в загсе не распишут. А за год много воды утечёт».
Верка слушала, кивала, под конец даже улыбнулась. Пробормотала скороговоркой «Спасибо, тётка Дарья!» и убежала, мелькая тонкими ногами.
А вечером стояла перед Баллы, крутила лямку сарафана, бросала в лицо злые слова:
Вы об меня глаза не мозольте. Я за вас не пойду, другого люблю. Забывшись, перешла на «ты», добавила с издёвкой: Сам побоялся прийти, отца подослал. Жених
Баллы молчал, скрипел зубами. А сердце таяло от нежности к этой девчонке, красивой даже когда злится. Пусть говорит что хочет, всё равно она будет принадлежать ему. И любить будет. Воодушевлённая его молчанием, Верка продолжила, упёршись руками в бока:
Мимо дома моего больше не ходи. Увижу, отцу скажу.
Посмотри на себя. Стоишь как баба на базаре, руки в боки, и базланишь языком, не выдержал Баллы.
Он родился в Туркмении, в городе Мары. Учился в Санкт-Петербурге, в Государственной Академии ветеринарной медицины, практику проходил в посёлке Дубровицы, в Федеральном научном центре животноводства, по-русски говорил почти без акцента, матерился виртуозно, да нахватался «диалекта» от деревенских. И теперь с удовлетворением смотрел, как краснеют Веркины щёки. Удар попал в цель.
Не позволив себе улыбнуться (девушка сочтёт улыбку издевательством, а он этого не хотел), Баллы продолжил:
Что ты ему скажешь? Что люблю я тебя, в снах вижу, о тебе одной мечтаю? Что подарками засыплю, коня подарю, какого сама выберешь? Что жизнь твою цветущим садом сделаю? Это отцу скажешь?!
СкажуВерка замолчала, подыскивая ответ. Скажу, что ты меня трогал. За овин затащил, а я вырвалась и убежала!
Ты!.. Тызадохнулся Баллы. Я тебя словом не обидел, пальцем не тронул! А тронул бы, не вырвалась. Видала? Вытянул перед собой руки, сжал в крепкие кулаки. Смотри. Поднял с земли толстую ветку, легко переломил пальцами. Если б за руки тебя хватал да удерживал, синяки бы остались. А у тебя ничего!
Верка посмотрела на него с вызовом. Поднесла ко рту руку и вцепилась зубами повыше кисти, потом проделала то же с другой рукой:
Теперь будут синяки. Я ещё наделаю. И скажу, что это ты!
Для кого стараешься, Вера? Руки себе портишь. Не любишь, так скажи, я пойму. А кого любишь-то? спросил Баллы.
И ей бы промолчать, а она ответила:
Я Егора люблю. Не тебя.
Ушла от него с гордо поднятой головой, чувствуя себя победительницей. Шагала по краю овсяного поля, поднимая босыми ногами тёплую пыль. Новые, подаренные отцом туфли несла в руках. Зачем она их надела? Покрасоваться перед Баллы, подразнить его? Он её и босую любит, без туфель. «А я люблю Егора!» сказала себе Вера. Ей страшно хотелось оглянуться: смотрит ей вслед Баллы или не смотрит? Хотелось, чтобы смотрел. Чтобы схватил за руку и держал, не отпускал, пусть даже синяки останутся! Она наденет платье с длинными рукавами и ничего не скажет отцу.
Баллы гордый, догонять её не станет, с места не сдвинется. Он старше Веры на одиннадцать лет. И умнее на одиннадцать лет. Егор бы сейчас бежал за ней как собачонка, в глаза засматривал, прощения просил А за что прощать? За чувства? Вспомнились Дарьины слова: «Сердце своё слушай, девонька. Оно не обманет, правду скажет».
Я Егора люблю, и он меня любит, сказала Вера сердцу. Слова подхватил ветер, унёс в поля. А сердце молчало.
Этой ночью Вере снился Баллы. Будто лежали они в высокой траве и Баллы целовал прохладными губами её запрокинутое к небу лицо. Губы были настойчивыми, а руки сильными и нежными.
* * *
Летом 2001 года Джемалов-младший женился на двадцатилетней Вере Кожиной. Свадьбу праздновали всей деревней. Из джемаловского «офиса» вынесли столы, расставили на широком газоне. Закуски и горячие блюда привезли из котловского ресторана, оттуда же приехали официанты в строгих костюмах, с блестящими от бриолина волосами и белыми розами в петлицах. Быстрыми тенями сновали от машин к столам, от столов к машинам, неслышно возникали за спинами обедающих, забирали пустые тарелки, выставляли новые блюда. Предупредительно вежливые, готовые выполнить любое желание гостей, они не знали усталости, как и оркестр, расположившийся поодаль.
Вера танцевала с Баллы свадебный вальс, деревенские смотрели на её сияющее лицо и удивлялись: девчонка видеть Баллы не хотела, разговаривать с ним не желала, не здоровалась даже. А в загс пошла сама, никто не неволил.
Никто не знал, что за два месяца до этой свадьбы Дарья, увидев как-то Баллы возле своей калитки, взяла его за руку и увела в избу:
Пойдём ко мне, Балашка, коли у тебя к Кожиным ноги не идут. Всё ходишь, всё смотришь А в калитку постучать боишься.
Так она ж меня в дом не впустит, прогонит. Ещё и честить будет на всю улицу. Скажет что-нибудьтакое, оправдывался Баллы.
Тебе лет-то сколько?
Тридцать один.
А всё не поумнеешь никак. Всех баб деревенских перебрал. Гляжу я на тебя и понять не могу, нужна тебе Верка али нет Молчи! По глазам вижунужна. Отец твойсила, кремень-мужик. А ты ни богу свечка, ни чёрту кочерга. Линору мою обидел.
Так она сама меня обидела. Уехала, не попрощалась и адреса не оставила.
Не любила, значит. И ты не любил. Она на семь лет тебя старше, на что она тебе А Верке двадцать годков, давно бы замуж за себя взял, уже бы детишки в твоём доме бегали. А ты всё ходишь вокруг да около, людям на потеху.
Не силой же мне её брать, тётка Дарья! Не соглашается она, говорит, Егора Дорохина любит.
Любила бы, давно бы замуж вышла, а она в девках сидит до сих пор. Ты думай головой-то, соображай. Егор тебе поперёк пути встал. А не было б его, твоя была бы Верка. Обоих вас любит, видать. А выбрать не можеткого из двоих. Ты бы помог ейвыбрать
Так бывает разве? Чтобыобоих?
Оно по-всякому бывает. Так-то, мил дружок Балашка. Счастьене яблоко, если сам с ветки его не сорвёшь, оно в руки не свалится. А и свалитсявкус уже не тот. Как у падалицы
Дарья не понимала, зачем позвала Баллы в свой дом. Не понимала, откуда берутся слова, которых она не хотела говорить, ноговорила.
Глаза Баллы зажглись надеждой. То было пламя, злое, неугасимое.
Через неделю Егора ударил кованым копытом в лоб жеребец. В больнице Егор пролежал два дня и умер не приходя в сознание. Иначе бы рассказал, как Баллы зачем-то велел ему отвести из конюшни в загон жеребца Измира. Егор слесарь-ремонтник, с лошадьми никогда не работал, ночего ж не помочь, если хозяин просит? Конь был полудиким, обладал дурным нравом и подпускал к себе только Баллы. Завидев входящего в конюшню Егора, Измир захрапел и выкатил злобные глаза. Егор сунул ему ржаную горбушку. Измир принял подношение, сжевал горбушку крепкими зубами и позволил вывести себя из денника. А потом исполнил свой коронный трюк: молниеносно развернулся к Егору задом, привстал на передние ноги, вскинул мощный круп и нанёс смертельный удар задними ногами.
Через восемь лет у Джемаловых подрастало четверо сыновей. Последними родились близнецы, и Верка ходила сама не своя от счастья.
10. Отрезанный ломоть
В нулевые годы Клятово избежало участи многих российских деревень, стёртых с лица земли под коттеджную застройку. Новоделы из клеёного бруса соседствовали с бревенчатыми избами, альпийские горкисо старыми раскидистыми яблонями, стриженые лужайкис картофельной ботвой и крепкими кочанами капусты. С весны до осени здесь кипела жизнь, звенела детскими голосами, дразнила шашлычным дымком, трещала газонокосилками, маячила в огородах согнутыми спинами. Одна бедателефоны дружно молчали, словно сговорились. Нет сети. В Котлове, до которого отсюда восемь километров, сеть есть, а у них нет. Клятово оно Клятово и есть. Аномальная зона.
Вопреки названию, в деревне жили мирно, не убивали, не злобствовали. Баловались, конечно, по мелочам. Но после того, как бог наказал Курилиху за украденное Дарьино сено, деревенские бабы прикусили языки, боялись злословить и сплетничать, а мальчишки перестали лазить по садам за чужими яблоками. Всякие бесчинства прекратились сами собой. Забывать об этом не позволяла курилихина культя.
Осенью дачи стояли с заколоченными окнами, а на тех, что побогаче, красовались металлические глухие ставни. Стариков разбирала по домам городская родня, зимовать оставалось дворов пятнадцать. Ходили друг к другу в гости, делились новостями, читали вслух полученные от родных письма и смотрели телевизор.
Дарья Офицерова в гости ни к кому не ходила. Дочка с внуком не поскупились, поставили мудрёную антеннубольшую и круглую как таз. Антенна называлась тарелкой, работала исправно, показывала срамное кино, диковинные передачи про слонов, львов и носорогов, и всякое другое, чего в жизни не увидишь, а только в телевизоре.
Линора приезжала к матери редко. Два раза в год от неё приходили денежные переводы, а к праздникам щедрые посылки. В посылкахлюбимая Дарьей тахинная халва, шоколадные конфеты в перевязанных лентой коробках, городские одёжки, красивые да ноские. Халва вкусно таяла во рту, оставляя масляное обволакивающее послевкусие. С конфетами Дарьины подруги пили чай, откусывая маленькими кусочками, чтобы хватило надольше. А рука уже тянулась за следующей: конфеты одинаковые, а начинки в них разные, одна другой вкуснее.
Подруги завидовали: дочь неродная, а мачеху подарками балует да денежки шлёт. На те деньги Дарья покупала дрова, конский навоз, бензин для мотокультиватора, керосин для лампы и сено для козы Машки. И платила мужикам за работу, которую уже не могла делать сама. Огород у неё по деревенским меркам невелик, девять соток под картошкой, пятьпод капустой, свёклой да морковью. На Гринькин подарокбензиновый мотокультиватор «Honda» со складной рукояткой и набором из четырёх лопатокприходили смотреть со всей деревни: не шумит, бензина жрёт мало, с целиной справляется шутя.
Картошку Дарья покупала семенную, отборную. Огород ей вспахивали культиватором мужики, и картошку сажали и окучивали. Осенью, после сбора урожая, перекапывали землю с лошадиным свежим навозом, чтобы он успел перепреть до весны. Культиватор стоил сорок тысяч рублей (в коробке обнаружился чек, инструкция по применению и гарантийный талон), Дарья держала его в избе и никому не одалживала, хоть и просили. А за работу платила щедро. Мимо дома никто не пройдёт, в калитку стукнет:
Здорова ли сама, Григорьевна? Не надо ли чем помочь? Вон забор у тебя покосился. Завтра с утречка приду чинить.
А и приходи! Я тёсу прикупила, сарай мне поставишь, и на забор останется.
Мужики радовались: работа! Бабы завидовали: за что Григорихе такое счастье? Дочку не растила, а та ей помогает, не забывает. Мужа схоронила, а живёт не тужит, деньгам счёт не ведёт. Мужики ей за те деньги огород зубами вскопают.
Дарья на чужую зависть не обижалась, на слова отвечала улыбкой, и никто не знал, как тяжело у неё на душе. Любила мужа, а он на тот свет от неё ушёл. Вырастила дочь, а таприедет в два года раз, погостит три дня и уедет. Внука растит без неё, от матери деньгами откупается. Деньги есть, а счастья нет. И любви в её жизни больше нет, обнимать-целовать некого. Даша обнимала стену, прижималась щекой к старым обоям, которые они клеили вдвоём с Фёдором, и чувствовала тепло его рук. «Феденька, родной, ты ли меня по щеке гладишь? Не серчаешь больше на меня?»
Избяной беспокойно поскрипывал дверями, пощёлкивал угольками в остывающей печи, хлопал незакрытой форточкой: переживал. И как мог заботился о своей постаревшей хозяйке.
* * *
В 2008 году у Дарьи родился правнук. И хоть не было в нём ни капли Дарьиной и Фёдоровой крови, Кирюшей она гордилась. А на Гриньку обиделась: не свадьбу не пригласил, о рождении сына сообщил телеграммой: «Поздравляю правнуком крестили Кириллом похож на меня». Григорьевна расписалась в получении и без слова закрыла перед почтальонкой калитку (а та ждала, что её пригласят в дом, посадят за стол, рюмочку поднесут с такой-то превеликой радости). И лишь в избе позволила себе слёзы: на крестины не позвали, телеграммой отделались. Мальца бы в деревне растить, козьим молоком поить, чтобы рос здоровым да крепким. Так ведь не отдадут, как внука не отдали. На сердце камнем легла обидавпрочем, привычная и давняя.
Вслед за телеграммой пришёл денежный перевод. Почтальонка Дуся Толоконникова восприняла это как личное оскорбление: две её взрослых дочери жили в Котлове и тянули из матери деньги. Старшая, художница, устроила в городском Доме культуры персональную выставку. За аренду помещения заплатила столько, что у Дуси перехватило дыхание, когда услышала. А картин купили только две Младшая дочь тайком от мужа взяла в банке кредит и теперь умоляла мать выплатить накопившиеся проценты и остаток долга, потому что если муж узнает, он её бросит.
Это почему? Пусть платит, на то он и муж.
Он в прошлый раз заплатил, и слово с меня взял, что больше кредит не возьму. Сказал, если ослушаюсь, он от меня уйдёт.
Так зачем ты второй раз на те же грабли
Да какие грабли, мама! Мы с Катькой косметический салон открыли, Катька говорила, прибыльное дело. А к нам не идёт никто, в день три человека заглянут. За лицензию денежки выложили, за аренду платим, рэкетирам платим, нам с Катькой ничего не остаётся. А кредит возвращать надо. Муж не знает, что я в доле, думает, Катькин салон тот. А если узнает, уйдёт, как обещался.
Дуся высказала обеим дочкам, что вертелось на языке, и покорно выплачивала за младшую взносы по кредиту. Старшей помогать перестала, временно, пока за кредит не рассчитается. Но дочь всё равно на неё обижалась. А Дуся злилась на Дарью, к которой деньги текли рекой, и от кого? от падчерицы! Небось, подворовывает в своём ресторане, бога не боится.
Григорихе-то опять перевод пришёл. Ей за эти деньги мужики в хомут впрягутся заместо лошади.
Дашке лошадь не нужна, у ей мотоблок.
Не мотоблок, а культиватор.
Да без разницы! А тебе, Дуська, ни то ни другое не надобно, язык у тебя длинный, ты им и вскопаешь, и посадишь, и урожай соберёшь.
Почтальонка возмущённо фыркала и отправлялась на поиски более благодарных слушателей.
Пробовала просить у Дарьи денег в долг, но Дарья не давала:
Откуда возьму? Сама живу от перевода до перевода, долги раздам, на хлеб не останется. А пенсия с воробьиный нос.
Долги Да кому ты должна-то?
Носырев Пётр сарай мне ставил да забор чинил, не рассчиталась до сих пор. Агуреев Сёмка картоху собрать помог, мешки в подпол стаскал. Капусту тож. Отблагодарить за работу надо? Надо. Ещё дрова покупать, за колку платить, сама-то не наколю Ещё Балашке Джемалову за лекарство. Он Машку мою лечил, уколы ей колол. Денег за работу не взял, за лекарство, сказал, отдашь когда сможешь. Оклемалась Машка-то, и молоко жирнее прежнего.
Проводив почтальонку, Дарья прятала деньги в материну скрыню. Вздохнув, доставала из верхнего ящичка конфетную коробку с фотографиями, развязывала ленту, смотрела и не могла насмотреться. Гладила ладонью дочь по волосам, целовала Гриньку в светлый чуб, придирчиво разглядывала Гринькину женукрасивая! Губы помадой накрашены, волосы рыжие, длинные, и обнимает Гриньку, а тот обнимает её. Осторожно прикасалась пальцами к Кирюшиному большеглазому личику. Ангел! Как есть ангел! И всё ждала, что они приедутвчетвером.
А она напечёт Гринькиных любимых пирогов с яблоками и нажарит рыбы, за которой, как вышла на пенсию, пристрастилась ходить на пруды. Ловила обычно вечерами, когда рыба подходит к берегу. Ловила и ночью. Сыпала в воду прикормку: на карпа варёный горох, на леща и карася пшённую густую кашу. Домой возвращалась с богатым уловом: несла за продетую через жабры верёвку сома с волочащимся по траве хвостом, или нанизанных на ивовый прут крупных линей, или ведёрко с карасями. Они сладкие, караси, если в сметане их запечь. Гринька маленький любил очень.
Вечор Григориху на сомовьем омуте видел, шептались клятовские мужики. Сидит и с Федькой своим говорит, а он ей отвечает.