Я нэ об этом, отмахнулся Тер. Я относительно погоды.
Веледницкий расхохотался:
Господи! Да, относительно погоды Шарлеманю, думаю, доверять можно. Это ведь его в некотором роде business, как говорят англичане.
Прэкрасно. Товарищи, разрешите мне покинуть вас? Я бы хотел ещё раз осмотреть своё снаряжение.
Никто, разумеется, не возражал. Маркевич и Фишер посидели ещё немного и словно по команде встали из-за стола, обменялись рукопожатиями и вышли из-за стола. В дверях Веледницкий взял Маркевича под локоть и тихо, чтобы не слышал завозившийся у бульотки Николай Иванович, спросил, склонившись к самому уху:
Кстати, о вашей партийной принадлежности, Степан Сергеевич. Вы что же, более не большевик?
Маркевич улыбнулся, но руку высвободил:
Увы, Фишер тут прав: в формальном отношении я не принадлежу ни к одной социалистической партии. В настоящее время, добавил Маркевич. Но ни с одной и не враждую. На пути борьбы за истину так мало союзников и так много врагов, что я предпочитаю искать первых, а не вторых. Но наш взволнованный товарищ ошибается в другом: меня ниоткуда не исключали.
11. Из дневника Степана Маркевича
С 1/VIII на 2/VIII 1908
Написано шифром.
По горячим следам, потом разберу и приведу в порядок.
Веледницкий. Все плохое, что мне о нём говорили, очевидно, правда. На социалиста он похож как полушка на Луну. Ясно, что клиникалишь прикрытие для доходного места, в котором источник доходатоварищ Корвин. Впрочем, как врач вполне участлив и, несомненно, пребывание здесь с учётом ничтожества суммы, уплаченной мною (вернее, разумеется, не мною) вперёд никак во вред пойти не может. Не излечусь, так хоть отдохну.
Скляров. Слабоумный приживала, тень былого героя. Невозможно себе представить его на каторге. Действительно, более всего похож на попа в уездном городе Сабурове, откуда, кажется, он родом и есть.
Лавровы. Высокомериесамая омерзительная для меня человеческая черта, но нужно признать, что для человека, запродавшего Марксу все права на бывшие и будущие произведения (говорят, это стоит чуть ли не шестьдесят тысяч), он держится ещё более-менее прилично. Жена его совершенно неинтересна и влюблена в него по уши.
Корвин. То, чего я ждал.
Фишер. Человек загадочный и непонятный. Я думал, что незнаком с ним совершенно, но вышучивая его за столом, вспомнил, что мне рассказывал о нём Волк-Карачевский. Черниговские эсерывообще странная публика, тот же Волкдомовладелец и даже, кажется, помещик. Фишер у него на квартире собирал бомбы для киевской дружины. Дело это, как мне отлично известно, опасное и требующее хладнокровия, каковым Фишер на первый взгляд не обладает совершенно. Кроме того, не может быть хорошим бомбистом человек, столь неряшливый внешне.
(Листочек в осьмушку, вклеенный гораздо позднее: «Поразительно, как бывает точным самое первое, самое поверхностное впечатление».)
Генеральша. Невероятно, как за три четверти часа беседы человек может нагромоздить столько лжи, как легко опровергаемой (не может мать С. Б. ничего не знать про Склярова), так и более тонкой (про Корвина). Образ доброй бабушки ей, безусловно, очень к лицу, а вот почему она всё время врётэто вопрос.
Шубин. Неинтересно. Во всяком случае пока. В пятом году я бы его с удовольствием эксанул, разумеется, но сейчас к подобного рода публике я не испытываю уже никаких чувств: ни любопытства, ни ненависти, ни, разумеется, почтения.
С Тером всё ясно.
Десять лет назад, в ночь с 1 на 2/VIII 1898 я записал в дневнике следующее:
«Моральный ужас рукоблудия полностью искупается достигаемым физическим восторгом. То же, очевидно, касается и цареубийства».
12. Золотая рыбка, выскользнувшая из сети
Более меня тут ничего не держит. Стоит проживать восемь франков в день, не считая табльдота, и глазеть с утра до ночи на эти горыглазеть, замечу, из окна, ибо погода, кажется, и не думает налаживаться.
О, дасовершенно не могу писать ничего, кроме тумана.
Вот видишь. А меж тем, если завтрану хорошо, послезавтра, мы сядем в дилижанс до Эгля, то утром в среду будем уже в Турине.
И что же нам делать в этом Турине?
Мы будем каждый день ходить в палаццо Мадама смотреть на Ван Эйка и рембрандтовского «Старика» и в Египетский музей. В Турине мы проведём неделю. Потом будет Миландня четыре или, может быть, пятьговорят, там всё равно больше нечего делать. И только потом через ГенуюНицца.
Я не хочу в Ниццу. И Глеб не хочет.
Глупенькая, разве я не помню? Да, сейчас там ещё слишком жарко, но мы приедем как раз к началу сезона и таким образом всё устроится как нельзя лучше.
Дело вовсе не в его экземе. Он хочет кончить здесь какие-то дела.
Так как он всё ещё мой секретарьво всяком случае, кормлю я его в качестве своего секретаря, то никаких дел, отличных от моих, у него просто не может быть. По крайней мере, днём.
О, как ты заговорил! Быстро же на тебе проступают папины эполеты!
Что за вздор. Hélène, ты прекрасно знаешь, что не оскорбишь меня этим. Если человек считает, что память его отца священна для него, это вовсе не означает, что она, эта память, является его больным местом, по которому в случае чего сподручнее всего ударить. Напротив, подобная святостьили, если угодно, особенное отношениеобразует в данном случае нечто вроде брони, делая меня совершенно неуязвимымво всяком случае в этом вопросе. Но, конечно, тебе понять это довольно трудно.
О да, разумеется. Не забудь добавить что-нибудь про смотровую книжку. «Заменительный билет заменил ей честь, достоинство, разум, всё». Как? Неплохо? Если у меня не выйдет писать картины, я стану писать романы.
Немедленно замолчи.
Издам вторую часть «Воскресения». Как думаешь, разойдётся? Я-то думаю, что да. Живых подробностей будет поболе, чем у Толстого.
Замолчите.
Ты забыл добавить «сударыня». Это придало бы твоим словам окончательную сухость и одновременно величественность, словно ты Генрих Четвёртый, а яМаргарита Наваррская.
Ты не Маргарита Наваррская, к счастью. Дать тебе разводв сущности есть дело нескольких дней. И мне не понадобится римский папа. Мне даже не надо будет являться к поверенномупросто написать.
Но ты отчего-то этого не сделаешь, не так ли? К поверенному напишешь, а развода не дашь. Пусть я безнравственна, пусть дурна, а не дашь.
Семь лет назад, у Макарьевской, когда ты так естественно изображала сцены сладострастья у моих ног
Семь лет назад. Семь лет назад.
Что же изменилось? Ну кроме того, что ты завела себе пару платьев от Ворта, провела год в вольном отделении Академии художеств и написала с натуры виды дюжины европейских столиц?
Семь лет, семь лет, семь лет. Семь летодин ответ. Я не люблю тебя.
Я знаю это. Когда-то это меня оскорбляло, теперь нет. Повторяю, мы можем расстаться в любую минуту. Одно твоё слово. Большого содержания я тебе предоставить не в силах, ты знаешь, но, скажем, на четыре тысячи в год ты сможешь недурно устроиться где угодно, кроме Петербурга и Лондона.
Нет. Я не люблю тебя, это правда, но я уважаю тебя. И никогда не уязвлю твоё самолюбие.
О чём ты?
Для кого-то бракизбавление. От нужды, от родительского дома с его мелочной опекой и старомодным житьём, от душной чащи какого-нибудь паршивого Успенска. Для кого-товсе круги ада жизни с нелюбимым, чужим человеком, из которых нет исхода. Для тебя же наш бракподвиг. Твой личный маленький подвиг. И ещё немногоуютная страшненькая тайна. Я не лишу тебя твоего подвига и твоей тайны.
Я понял, что изменилось за эти семь лет. Там, в Нижнем, ты не была такой непроницаемо-жестокой.
Значит, я не просто так провела с тобой эти семь лет, а всё же кое-чему научилась.
Да, кое-чему научилась. Кажется, это называется манипуляцией. Я всё время чувствую себя мерзавцемблагодаря, разумеется, тебе.
Мерзавцысамые занимательные люди, если верить твоему другу Арцыбашеву.
Давай прекратим этот чудовищный разговор.
Мне он тоже мало приятен. Но что ж поделать, коли мы собрались так поговорить только здесь.
Здесь в любом случае место совершенно неподходящее. Мы уезжаем в Италию послезавтра. Если господин Товия Гершев Фишер, мой секретарь и твой конфидент, непременно желает остаться, он может получить расчёт немедленно. Думаю, доктор Веледницкий не станет пересматривать условия его пребывания здесь.
Кстати, о докторе. Вот уж кто сразу поймёт, что его водили за нос с этим хабеас истерикус.
Habitus. Ничего страшного. Я подарю ему карточку с автографом и экземпляр «Тихих заводей». У нас же остался ещё один? Надо посмотреть прямо сейчас. Вот дьявол, ты только посмотри: эта растяпа мадемуазель не прикрыла за собой дверь.
«М-да, сказал сам себе Степан Сергеевич Маркевич, отлипая тенью от стены через несколько секунд после того, как Лавров повернул ключ. Не упрекай за то, что только ночь тебе открыла тёмная случайно. Вот тебе и влюблена по уши». И более всего на свете в эту минуту опасаясь, что скрипнет половица, стал подниматься к себе, оставив все размышления на утро.
13. Круг чтения старшего цензора Мардарьева
Рабыня веселья
В Челябинске в летнем помещении клуба пьянствовала компания «почтенных», «уважаемых в городе» лиц. Среди них был 70-летний старик, представитель крупной торговой фирмы. Когда компания подпила, решено было пригласить девиц. Особенно настаивал на этом старик-коммерсант. Вскоре одна их таких девиц уже сидела в их компании. Сначала они поили ее, а затем велели танцевать. Насладившись танцами, они решили заставить ее выпить «аршин» водки. Официант принес и выстроил перед девушкой 16 рюмок водки. Полупьяная, при общем одобрении она стала пить, но на 12-й рюмке не выдержала и упала без чувств. Официанты положили ее на извозчика и отвезли в больницу. Там она скончалась. Смерть последовала от отравления алкоголем.
Приазовский край, 19/VII
* * *
Рапорт Енисейского Уездного
Исправника Господину Енисейскому Губернатору.
От 19 июля 1908 г. за 2979
17-го минувшего июня, в 7 часов утра над селом Кежемским (на Ангаре) с юга по направлению к северу, при ясной погоде, высоко в небесном пространстве пролетел громадных размеров аэролит, который разрядившись, произвел ряд звуков, подобных выстрелам из орудий, а затем исчез. Об этом доношу Вашему Превосходительству.
Уездный исправник Солонин.
* * *
Без точной даты
Г. Асхабад, Ливатовская улица, д. Мезина, Раисе Дмитриевне Мезиной
Дорогая Рая! Что же ты молчишь? Я тебе посылала приглашение чтобы ты приехала ко мне на свадьбу, но ответа не получила. Теперь я уже с 12-го числа стала женой очень богатого купца Сахава, в марте увидимся, думаю приехать в Асхабад. Вероятно приеду с Марусей потому что ее мужа переводят в казачий батальон к Вам. Посылаю тебе вид нашего магазина.
Твоя Аня Сахава. Кланяйся всем Вашим.
Адрес: Екатеринодар, Екатерининская улица, д. Акулова 62, мне.
Уничтожение запаха нечистот
В С.-Петербургской тюрьме, с целью выяснения, какие из дезинфекционно-дезодорирующих средств по силе своего действия и относительной дешевизне являются наиболее пригодными и выгодными для употребления в С.-Петербургских местах заключения, были подвергнуты испытанию: сулема (1:1000) в смеси с поваренной солью, марганцево-кислый калий, марганцево-кислый калий в соединении с серной кислотой, неочищенный железный купорос, лизоформ, формалин, пиреновая жидкость инженер-технолога Д. М. Кирпичникова и неочищенный древесный уголь, причем оказалось, что из всех перечисленных средств по сравнительно меньшей стоимости того количества, которое требуется для достижения ощутительных результатов в смысле дезодорации экскрементов, имеет некоторое преимущество пиреновая жидкость.
Тюремный вестник. 6/7
* * *
В одном из последних заседаний швейцарского общества натуралистов сделано сообщение о прирученном волке. Разрешить эту задачу, считавшуюся неосуществимою, удалось некоему Оскару Мешу в Тейфене. Волк был куплен трех месяцев в зверинце. Терпением и выдержкой удалось его выдрессировать до того, что в настоящее время волк следует за хозяином, спешит на его зов и, находясь всегда на свободе, не убегает из дому. Если во время прогулки волк теряет хозяина, то начинает, как собака, нюхать его след и находить его. Вообще, волк очень верен хозяину. По улицам деревни и даже ближайшего городка он бегает, никого не трогая. Кусается только тогда, когда его дразнят. Благодаря своему чутью он незаменим на охоте.
Природа и охота. 7
14. Прикажи сам себе выйти вон
Маркевич сидел на террасе и несмотря на ранний час ел яблоки. Перед ним стояла большая глиняная миска и лежал его собственный перочинный ножс треснутой по диагонали красной костяной накладкой на ручке. Маркевич брал яблокоони были сорта глокенапфель, крупные, продолговатые, «что-то вроде крымского кандиля, но с более плотной кожицей», думал он, впивался длинными белыми пальцами, разламывал пополам, брал ножик и аккуратно чистил половинки, а потом резал на тонкие ломтики и быстро отправлял один за другим в рот.
Квас бы из них сделать, услышал он за спиной. Или пастилу.
Товия Фишер явно провёл бессонную ночь. И если он и пытался уснуть, то делал это не снимая пиджакауж больно тот был измят. Рыжеватая щетина отчётливо выступала на бледной до синевы коже. Он стоял, прислонившись к косяку. «Эге, дружище, подумал Маркевич, а не Елена Сергеевна ли стерегла нынче ваш непокой?»
А вслух сказал:
Слишком сладкие для кваса. Возьмите лучше мускадет, он и дешевле выйдет.
Всё-то вы знаете, Маркевич, во всём разбираетесь. Фишер сел на стул около стены и привалился к ней всем телом. Лучше расскажите, чем нас кормили вчера вечером: я не сомкнул глаз ни на минуту.
Кажется, это называется лазания. Я спал как убитый.
Над Се-Руж сквозь привычные уже низкие облака вдруг пробилось мандариновое солнце.
Вы собирались в горы, сказал Фишер.
Да, погода, кажется, располагает. Во всяком случае, дождя быть не должно. Но я решил сперва переговорить с проводником. Уж больно его доктор вчера нахваливал.
Все эти гиды одинаковые, пожал плечами Фишер. Что в горах, что во Флоренции. Гонору много и всё время клянчат на водку.
Я вовсе не собираюсь его нанимать, возразил Маркевич, тем более что покорение Монблана пока не входит в мои планы. Мне нужно посоветоваться касательно маршрута и экипировки.
Про экипировку у товарища Тера разузнайте, вон у него её сколько, в комнате не помещается.
(Тер-Мелкумов и впрямь выставил один из своих чемоданов, самый большой, в коридор, и Маркевич, выходивший на рассвете из комнаты по нужде, чуть не упал.)
Вы и его недолюбливаете? спросил Маркевич.
Почему «и»? А, вы про вчерашнее. Бросьте, Маркевич, вы же не обиделись? Я вас в деле, извините, не видел, никаких теоретических работ у вас тоже вроде бы не имеется. Веледницкий говорил, что вы в студенческой дружине были. Коли так, примите, так сказать, уверения. Сейчас здесь, за границей, много всякой русской сволочи вьётся вокруг нашего брата. И все-то дерзкие, все-то языкатые. Навроде вас.
Вы удивительный человек, Фишер. Я в жизни не встречал никого, кто менее вас хотел бы понравиться окружающим.
Вы не могли мне сделать комплимента лучше. Впрочем, в будущем всемирном музее мизантропии зал, посвящённый вам, будет сразу вслед за моим.
Напротив. Я люблю людей. Точнее, мне они интересны. Вот товарищ Тер, который вам нравится ещё меньше, чем я, интересен мне как тип человека, целиком состоящего из увлечений. Воздухоплавание, фотография, горовосхождения, джигитовка, какое-то там «офицерское многоборье»
революция.
А хоть бы и революция. Нельзя же делать революцию профессией.
Вы это Плеханову рассказать не пробовали? Или Ленину? Или хотя бы нашему вчерашнему говорящему экспонату?
Я не уверен, что Ленин хочет до конца жизни делать революцию. Думаю, что он хочет рано или поздно увидеть, как она победит.
И что из этого следует?
Из этого следует, что он в первую очередь политик. Впрочем, насчёт Корвина вы, скорее всего, правы. Революция для него процесс, а не цель. Особенно сейчас.