Елена БасмановаТайные пороки
Глава 1
Хотите свежий анекдот? Гимназист, впервые побывавший в борделе, приходит к отцу и спрашивает: «Папа, а правда, что на Востоке жених только после свадьбы узнает, кто его невеста?» Отец отвечает: «Это, сынок, в любой стране так»
Гомерический мужской хохот заполнил большую редакционную комнату эротического журнала «Флирт».
И где вы только набираетесь подобной пошлости, господин Черепанов? Стенографистка Аля фыркнула и захлопнула толстую книгу регистрации женских исповедей за январь 1908-го.
Фалалей Аверьяныч, утирая слезы, навернувшиеся на глаза от смеха, выговорил «галантерейным» тоном театральный обозреватель Синеоков, какой моветон, ведь здесь женщины.
А я что? А я ничего! Молодой фельетонист резво вскочил с венского стула, подбежал к Але и, паясничая, чмокнул барышню в плечико, обтянутое темной фланелью. А для вас, господин Синеоков, я тоже кое-что припас. Вы слышали последнюю новость? На балу поручик Ржевский гнусно приставал к женщинам! Его не интересовали ни внешность женщины, ни ее возраст, ни ее пол
Женоподобный Синеоков мгновенно разозлился, нахохлился, трагически свел подведенные коричневым карандашом брови.
Сразу видно, что вы человек необразованный и неотесанный. И юмор у вас фельдфебельский.
Боже! Хлопнул ладонью по дерматину стола Лиркин. Какое счастье, что мое призваниемузыкане делится по половому признаку!
А все потому, что женщины музыку не пишут, вяло откликнулся притулившийся на широком подоконнике Иван Платонов, но скоро эмансипация дойдет и до этого. Работа в нашем гнусном издании сведет меня с ума: мне теперь везде мерещатся эротические подкладки.
Жениться вам надо, Иван Федорыч, поднял глаза от кипы счетов Антон Викторович Треклесов. Вот мне, например, ничего кроме штрафов и квитанций не мерещится. А мерещилось только в зеленом гимназическом возрасте.
Потому что вы спортом не занимались, подал голос Гаврила Кузьмич Мурин, желчный бритоголовый господин. И идейной борьбой не увлекались
До чего ж вы, братцы, скучны, оторвался от созерцания журнала парижских моделей толстяк Сыромясов, широкой публике более известный как обозреватель мод дон Мигель Элегантес, доживете до моих лет, все у вас будет в гармонии, и тело, и душа. И красоту жизни поймете.
Не вам рассуждать о красоте, Синеоков скривился, с каждым днем все толще становитесь. Постыдились бы в таком виде показыватьсявы портите репутацию журнала.
Вы все ее портите! взвизгнул Лиркин. И не толщиной своих животов, а своим скудоумием, бездарностью и пошлостью! Давно собирался уйти из этого зверинца, а сейчас хочу еще больше!
Кстати, насчет «хочу», вклинился Фалалей Черепанов, оседлывая выдвинутый на середину сотрудницкой хлипкий стул. Свежий анекдот. Приходят в суд муж и жена и подают на развод. Судья интересуется причиной. Муж отвечает: «Понимаете, не могу больше, она и утром хочет, и днем хочет, и вечером тоже хочет». Судья спрашивает жену: «И что же вы скажете?» Жена отвечает: «А я и сейчас хочу»
Очередной взрыв хохота и незаурядный комический талант господина Черепанова заставили сотрудников модного журнала на мгновение забыть о недавней перепалкена сей раз в громогласной полифонии мужских хохотов звенели и рулады девичьего смеха. Больше всех надрывался сам Фалалей: растопыренной пятерней он ерошил бобрик рыжеватых волос на круглом черепе, темные глазки его превратились в щелочки, растянутые в улыбке губы обнажили редкие зубы. Он радостно озирал своих сотоварищей: франтоватых Синеокова и Сыромясова, соперничающих в дородности с самим коммерческим директором Треклесовым, рыжеволосого Лиркина в помятом пиджаке, не расстающегося с толстовкой и сапогами унылого Платонова. Опасливо косясь на желчного Мурыча, Фалалей подмигнул стенографистке.
Что здесь происходит?
В проеме внезапно распахнувшихся дверей возникла высокая, тонкая фигура издательницы и редактора журнала «Флирт» Ольги Леонардовны Май. Прекрасная работодательница была облачена в черное платье с высокой талией. Длинные рукава с черными кружевными манжетами, стойка с черными же кружевами, отделки из черного сутажа и гипюра, на платье не было ни единого украшения, ни единого светлого пятнышка. И хотя мужская часть журналистского сообщества давно привыкла к перевоплощениям своей владычицы и предоставляла барышням право завистливо вздыхать по поводу недоступных им туалетов, но на сей раз и мужчины испытали легкий шок: поверх платья Ольга Леонардовна надела короткий жакет из тщательно выделанной шкуры леопарда. Широкие рукава и глубокий вырез жакета, отороченного по кромке соболиной полоской, соблазнительно подчеркивали изящную линию рук, волнующую округлость груди.
За ее спиной маячили сухощавая фигурка конторщика Данилы и осунувшееся лицо молодого незнакомца.
Что здесь происходит? еще раз вопросила она.
Выражение бледного лица и слегка косящих темных глаз не предвещало ничего хорошего. Журналисты мгновенно сникли и принялись старательно изучать афиши в простенках между забитыми папками шкафами и стеллажами с журналами и газетами, уткнулись в бумаги и журналы. Просторная комната, освещенная тусклым светом серенького январского дня, проникавшим сквозь высокие окна, сразу показалась тесной и неуютной.
Господин Синеоков, освободите кресло. Редакторша сдвинула брови и красноречиво повела темноволосой головой.
Но ведь сегодня господин Либид не явится, как я понял, пробурчал, неохотно поднимаясь с кресла, театральный обозреватель. Что этосвященное место?
Ольга Леонардовна на глупый вопрос не прореагировала и, пропуская вперед молодого человека, ласково предложила:
Прошу вас, проходите, Самсон Васильевич. Данила, помоги мальчику.
В сотрудницкой повисла зловещая тишина. Но не успел юноша дойти до кресла, как Фалалей вскочил и с изумленным возгласом бросился наперерез Даниле.
Вот так черт! Самсон! Неужели, брат, ты? А я сразу и не признал! Здорово ж тебя инфлюэнца отделала!
Действительно, в изможденном молодом человеке трудно было узнать рослого, розовощекого провинциала из Казани, появившегося в редакции недели три назад и сразу же заявившего о себе душераздирающим фельетоном «Балет и сатана». Над фельетоном Нарцисса рыдала вся дамская половина столичных жителей, журнал шел нарасхват, а те избранные, кто имел честь лицезреть юного красавчика, восходящую звезду журнала «Флирт», подвергались пристрастным допросам любознательных читательниц. Теперь же серые глаза начинающего журналиста заметно попритухли, щеки опали, крупный нос вытянулся и особенно заметны стали и слабая линия подбородка, и вялость пухлого рта. Только золотистые кудри отросли за время болезни и легкой волной ложились на воротник.
Не визжите так, господин Черепанов, поморщилась Аля. Мы тоже рады, что болезнь Самсона Васильевича позади. Но вы же видите, как он слаб.
Не приближайтесь! рявкнул через плечо Данила. Зашибете, удушите. И так малец едва с того света выкарабкался.
Самсон Васильевич, у меня есть кипяток и мед, вскочила невзрачная машинистка Ася, сейчас принесу. Вам нужно силы восстанавливать.
Да его в больнице, похоже, совсем не кормили! гневно возвысил голос Сыромясов. В какой богадельне его держали? Неужели в Боткинских бараках?
Как негуманно, как бесчеловечно, растерянно пробормотал Платонов, протирая и снова водружая на нос пенсне, такой красавчик был, а сейчассущий скелет
Ничего не скелет, со злобой возразил Лиркин, и никаким красавчиком он не был. Так, посредственность во всех отношениях.
Согласен, ухмыльнулся Синеоков, нам двух гениальных красавчиков сразу не потянуть.
На что вы намекаете? взвился Лиркин и двинулся к Синеокову, но наткнулся на вытянутую ногу Мурыча. Вы надо мной издеваетесь? Козни против меня замыслили? Черносотенец! Снова бить меня будете?
Кстати, свежий анекдот, переключил на себя внимание Фалалей. Лиркин, не мешайте! Приходит гимназист к отцу и спрашивает: «Папа, а тебя твоя мама била?» Отец отвечает: «Нет, сынок, только твоя». Ха-ха-ха-ха
Самсон, дружище, Мурин похлопал по плечу растерянного юношу. Все будет хорошо. Видишь, все тебе рады. Пару дней отдохнешь, а в среду отправимся с тобой укреплять здоровье.
Ему бы надо еще в постели полежать, жалобно протянула Ася, передавая стажеру стакан с горячим напитком, вон какой бледный. Инфлюэнца за две недели не излечивается.
Нет, нет, собрав силы, возразил негромко Самсон Шалопаев, я лежать больше не могу и в запертом помещении сидеть не хочу. Мне нужен свежий воздух, солнце, впечатления, друзья
И женская ласка, Фалалей подмигнул редакционным барышням.
Нет, Самсон залился краской, женской лаской меня уже в больнице перекормили
Да ведь это почти анекдот! воскликнул воодушевленно Фалалей. Смотрите, у вас на глазах будет рождаться народное творчество. Итак, приходит муж из борделя домой и говорит жене: «Есть хочется, корми». А жена спрашивает этак игриво: «А женской ласки тебе не хочется?» Муж и отвечает: «Женской лаской меня уже в борделе накормили» Ха-ха-ха
Довольно! Госпожа Май нахмурилась. Она закончила подписывать подготовленные Треклесовым документы и теперь готова была взять бразды правления в свои изящные, но очень крепкие ручки. Самсон Васильевич вновь приступает к работе. А господин Черепанов снова займется натаскиванием стажера. Но, разумеется, не таскать по борделям. У меня создалось впечатление, что предыдущий номер, из-за которого я имела столько неприятностей, заставил вас, господа журналисты, забыть о главной задаче нашего популярнейшего издания. Напоминаю: наш журнал предназначен для нормальных мужчин и нормальных женщин. Нормальная биологическая страсть, животнаяв хорошем смыслелюбовьвот наш идеал. Браксвященный институт, обеспечивающий продолжение рода и развитие человечества. Вы поняли, господин Платонов?
Так точно, госпожа Май. Простите великодушно, бес попутал, загудел пунцовый как рак переводчик. Больше такого не повторится.
Мы и так все время ходим по лезвию ножа, продолжила редакторша, мы занимаемся просветительской деятельностью в эротической сфере, однако находится слишком много охотников обвинить нас в пропаганде блуда и порока. И я ставлю вас, господа, в известность, что журнал уже имеет два предупреждения. Как только последует третьежурнал закроют. И конец вашему привилегированному положению.
Но в пятницу ваш любимчик Эдмунд Либид известил нас, что второе предупреждение удалось ликвидировать. Лиркин вызывающе вздернул острую рыжую бородку.
Не ликвидировать, а положить под сукно, отрезала госпожа Май, разницу, надеюсь, понимаете.
Но не можем же мы издавать пресный журнал, ухмылка Фалалея была адресована лепнине на потолке, нам надо перчику, вон как о падших женщинах написалис вдохновением, огоньком, задором! Я слышал, Кшесинская скупила две сотни экземпляров и собственноручно сожгла!
Благодарите Бога, что сожгла не вместе с вами! постаралась остудить восторг сотрудника госпожа Май.
А при чем здесь я? Я лишь пересказал французскую поэмку о танцовщице, соблазнившей царя и потребовавшей за это голову святого.
Ничего больше слушать не хочу! Ольга Леонардовна замахала руками. Слава Богу, гроза миновала. Но чтобы больше подобных намеков не было! Хотя Бог, я чувствую, на моей стороне. И если рассудить здраво, то вас еще и похвалить надо, Фалалей Аверьяныч. Только ваше заступничество спасло господина Платонова. Нов последний раз. Больше никаких царей, никаких старцев, ни святых, ни распутных. Предупреждаю, чтобы все слышали.
Да ведь они, неблагодарные, все равно будут талдычить о нашей черствости и бесчеловечности, обиженно поддержал начальницу Треклесов. И как вам такое в голову пришло, Иван Федорыч?
Платонов соскочил с подоконника, скрипнул паркет, скрипнули сапоги. Он низко опустил голову и, как провинившийся гимназист, заканючил:
Простите великодушно, не подумал. И не знал ничего.
А зачем вы в стихах скрыли свой тайный умысел? Треклесов барабанил пальцами по столешнице.
Да еще в бездарных стихах, добавил Лиркин.
Да отстаньте вы от него, сверкнул глазами на музыкального обозревателя Синеоков, вцепились как шавки.
Это яшавка? завизжал Лиркин и схватил со стола Али чернильный прибор, но буяна обезоружил Сыромясов. Я, который знает наизусть все моцартовские клавиры?
Я не хотел скрывать ничего, просто текст меня вдохновил на стихи, бубнил Платонов, и вообще стихотворение мне показалось шутливым, юмористическим. Вы ведь сами поставили его в раздел юмора.
Ладно, садитесь, оборвала его госпожа Май. Черт их знает, что и когда они запрещают. Хоть бы списки публиковали. Теперь вот, когда напечатали юмореску «Дневник кушетки», знаем, что одноименный рассказ запрещен, так как признан порнографией. Удалось выкрутиться. И только потому, что Иван Федорыч, переводя его, изволил побаловаться стихами.
Ту книгу, что вы велели мне перевести для следующего номера, буду писать без рифм, льстиво откликнулся Платонов.
Да что мы все о прежнем толкуем уже битый час? недовольно произнес Мурин. Пора следующий номер планировать. Времяденьги.
Без вас знаю, возразила госпожа Май. Но время имеет и другие эквиваленты. Кстати, а где Братыкин? Почему я не вижу фотографа? Ведь велено же ему являться по понедельникам.
Может, он заболел? подала спасительную реплику Ася.
Да, не исключено, раздумчиво согласилась Ольга. Кстати, господин Платонов, слезьте с подоконника. Там поддувает. И вообще, господа, я же вас просила во избежание инфлюэнцы одеваться теплее. Следуйте моему примеру.
Этот меховой жакет вам к лицу, галантно откликнулся Синеоков.
Если б Венера жила не в Италии, а в Петербурге, она бы ходила в таком наряде, хохотнул Фалалей.
Этот мех напоминает о знойных страстях, поддакнул дон Мигель. И я рад, что вы последовали моему совету. Ныне расцветка под леопардасамая модная в Париже.
Не всем обязательно гоняться за леопардом, сказала госпожа Май, но всем обязательно нужно утеплиться. Лекарства пьете?
Сотрудники, застигнутые врасплох, молчали.
Я же велела всем пить аспирин для профилактики. Ольга Леонардовна в гневе встала. Данила! Принеси порошки от инфлюэнцыпусть пьют в моем присутствии. Ну где, где ваша сознательность, просветители народные? Кого и чему вы научить можете? Вы же сами как дикари беспросветные! В столице эпидемия инфлюэнцыи такая беспечность, такое разгильдяйство! А ведь нам за лекарства и денег платить не надо, нам их бесплатно фармацевты поставляют. Зачем же я трачу на их рекламу журнальную площадь? Или вы желаете, чтобы о вашем здоровье обязательно профсоюз беспокоился? А если работодатель беспокоится, то здоровью объявляем саботаж? Или вы полагаете, что я собираюсь из своего кармана покрывать каждому двухнедельное пребывание в больнице?
Пока она произносила обличительную тираду, Данила обносил журнальную братию порошками и стаканами с водой.
Ужасная гадость, этот ваш аспирин, такая горечь, капризно отер губы белоснежным платком Синеоков. Долго ли вы еще нас терзать будете? У меня от него проливные поты.
Если вам что-то здесь не нравится, заметила Ольга, я вас не держу. Есть ли еще истерзанные?
Истерзанные есть, но им все очень нравится, Фалалей захлопал в ладоши, а дону Мигелю устроим темную. Если б кацавеечку для драгоценной Ольги Леонардовны шиншилловую присоветовал, кротости христианской бы более в мире прибавилось.
Довольная улыбка тронула губы Ольги Леонардовны, и, чтобы скрыть ее, она повернулась к молчавшему Самсону. По впалой щеке юноши из-под опущенных ресниц скатывалась крупная слеза. Странную слезу, кажется, заметил и Фалалей: румяное лицо фельетониста вытянулось, и он поник в растерянности.
Самсон судорожно сглотнул: никто, никто в редакции, да и во всем Петербурге не знал о существовании его тайной жены, исчезнувшей вскоре после венчания. За ней, за ней, а вовсе не для поступления в Петербургский университет ринулся он из Казани в столицу. Три недели в Петербурге ни на шаг не приблизили его к Эльзе. Одну неделю он провел, готовя свой первый материал для журнала «Флирт», куда попал благодаря железнодорожному попутчику, Эдмунду Либиду, а две провалялся в больнице. Сколько раз видел он на улицах Петербурга ускользающий призрак Эльзы в шиншилловой шубке, его ласковая, пухленькая женушка являлась ему и в бредовых, горячечных снах, когда он боролся с инфлюэнцей.