Клем поставил свою сумку на колени и достал сложенную бумагу. Когда он ее развернул, я увидел великолепную карту южного Перу с территориями, которых не было на моей. Лима находилась слишком далеко на севере и не попала на карту, зато рядом с побережьем жирной точкой была отмечена Арекипа, за ней рубленый берег озера Титикака. Клем уже нарисовал маршрут экспедиции. Линия огибала озеро и уходила дальше, на север, через города Хульяка и Пуно, затем к Асангаро, рядом с которым было нарисовано что-то похожее на собор. Дальше шли Анды. За ними не было ничего. Лесов цинхоны тоже не было. Чтобы не оставлять белое пространство, картограф сделал оттиски с маленьких гравюр тропических деревьев и гор, но никакого смысла они не несли. Клем прижал края карты чашками, чтобы они не заворачивались.
Так Не знаю, как обстояли дела с лесами цинхоны, когда ты работал в Министерстве, но сейчас, судя по последним отчетам, в целой долине Сандия вот на этом участке, на внутренней стороне Анд, и во всех горных окрестностях, куда легко добраться, деревьев не осталось. Звучит не очень хорошо, но на самом деле это нам только на руку значит, в этом регионе не развита индустрия по производству хинина. Поставки идут с севера, где растут малоурожайные деревья. В джунгли за Сандией гораздо сложнее добраться, но зато там растут деревья, дающие богатый урожай. Формально, отправившись туда, мы нарушим монополию, поэтому нам нужно будет
Подожди, подожди, перебил я. Там установилась официальная монополия?
О да, кивнул Клем. Насколько мне известно, поставками управляет правительство. А вернее, группа опасных преступников правительство лишь поддерживает их монополию за хорошую долю прибыли. Основная идея не дать иностранцам вывезти деревья.
Если нас поймают, что нас ждет?
Посадят в тюрьму или застрелят.
Понятно А откуда ты знаешь, что там дальше растут хинные деревья?
Голландцы сумели вывезти несколько. Ты же помнишь? добавил Клем. Он явно удивился, как я мог о таком забыть. В прошлом году безумные индейцы убили членов экспедиции. Лишь один из них выжил и сумел вывезти несколько деревьев, помнишь?
Только несколько черенков пережили поездку до плантации на Яве, медленно добавил я. Информация постепенно всплывала в голове, словно я увидел ее во сне, а не читал в газетах и не обсуждал в письмах с Министерством по делам Индии. Было такое чувство, словно я отодвинул камень, чтобы добраться до нитевидных корней парочки сорняков, а нашел руины целого города. По спине, будто паук, пробежало неприятное чувство, когда я осознал масштабы своей забывчивости. Я окинул взглядом оранжерею, словно по ней были разбросаны раскрошенные обрывки воспоминаний. И деревья погибли, как только их посадили. Все участники последней британской экспедиции тоже были убиты.
Так и есть, кивнул Клем. С тобой все в порядке?
Я Прости. Провел слишком много времени в одиночестве и молчании.
Со мной происходит то же самое, когда я навещаю мать. Могу себе представить, насколько это ужасно, когда длится месяцы, а не дни, с сочувствием сказала Минна и налила мне еще кофе. Я возвращаюсь настоящей немой.
Я не стал говорить, что в моем случае все было гораздо серьезней. Я и правда, казалось, забыл о голландской экспедиции, но от осознания этого в потерянных уголках моего разума словно зажглась маленькая шахтерская лампа. Свет странным образом отражался от стен, и меня охватило ужасное чувство, что там находились целые пещеры, а не несколько обвалившихся коридоров, как я думал. Целые пласты забытых воспоминаний.
Клем похлопал меня по плечу. Вероятно, он заметил, как я переменился в лице.
Итак давайте проясним, наконец сказал я. Клем и Минна ждали, пока я нарушу напряженную тишину. Казалось, они хотели убедиться, что я не потерял дар речи. Нас отправляют украсть растение, точное местонахождение которого никто не знает, на территории, которую теперь охраняют хинные бароны под прикрытием правительства. Эту территорию также населяют индейские племена, которые ненавидят иностранцев и убили каждого, кто прибыл к ним за последние десять лет. Кто возглавлял ту британскую экспедицию?
Бэкхаус, ответила Минна. Половина перуанских солдат пропали в лесу, пытаясь помочь ему.
Неужели? Хорошо, ответил я. И вы двое думаете, что справитесь, если будете идти со скоростью человека с одной здоровой ногой?
Должная организация вот что нам нужно, уверенно заявил Клем. Похоже, ты не против нескольких безумных индейцев, не так ли?
Я больше беспокоюсь о вас двоих.
Любезно с твоей стороны, но излишне, возразил он, махнув рукой. В любом случае ты говоришь так, словно мы не имеем малейшего представления, куда идти. Но мы знаем, где находится то, что мы ищем. Тут.
Клем костяшкой пальца обвел место на самом краю карты.
Когда я прикоснулся к ней, мой палец, загрубевший от работы с землей и семенами, царапнул бумагу. Я сжал кулак и окинул взглядом своих друзей.
Мы не пройдем незамеченными по горам Перу, сказал я. Если, как ты говоришь, там сложилась монополия, они сразу обратят внимание на белых иностранцев.
Мы представимся картографами. И сдержим свое слово. Министерство попросило составить точную карту региона. Если нас спросят об инструментах для обрезки черенков, скажем, что мы ищем редкие виды чего-то, что растет в тех же условиях на той же высоте, с надеждой в голосе закончил Клем.
Кофе, предложил я. Но сомневаюсь, что нам кто-то поверит.
Я как раз хотел кое о чем поговорить с тобой. Твой отец жил в Перу некоторое время, не так ли?
В миссионерской деревне индейцев под названием Нью-Бетлехем. Примерно вот здесь. Я показал точку на карте рядом с Боливией. Мой дедушка участвовал в одной из первых экспедиций по добыче хинина, но его поймали, и ему пришлось какое-то время прятаться. Его приютили местные жители. Папа ездил в Перу за другими растениями, в основном за орхидеями. И за кофе. Там растет сорт кофе, невосприимчивый к морозу. Он жил в Перу по четыре-пять месяцев в год.
Я немного помолчал и продолжил:
Но нам придется спрашивать у местных о расположении деревни, как только мы окажемся в Андах. Ни папа, ни дедушка не отметили ее на карте. Папа говорил, что некоторые места не должны быть отмечены на картах. Однажды я начал расспрашивать его, и он очень рассердился. Он никогда не кричал на меня, как в тот день.
Ох, как полезно.
Да что ты, я махнул рукой. Папа оставил не очень много ценной информации. В основном он рассказывал о жизни в Перу и о том, как ловить рыбу. У него была плохая память, в которой не хватило места для картографии и финансов. Злиться на него из-за этого было, как обвинять бабочку в неумении плести паутину.
Он не объяснял почему?
Нет, ответил я и погрузился в воспоминания. Раньше этот вопрос не приходил мне в голову. Он родился в Перу. Думаю, он пытался защитить индейцев.
В этом нет ничего постыдного, сказал Клем. Мы действительно привыкли приходить без приглашения и красть их какао. Как думаешь, кто-то до сих пор помнит его? Кто-нибудь захочет нам помочь?
Думаю, да. Но вряд ли мы получим ответное письмо из тех мест, сказал я, вскинув голову.
В письмах нет необходимости, возразил Клем. Найдем проводника и узнаем все подробности на месте. На самом деле так даже лучше. Никаких бумажных улик, никаких писем, никаких доказательств. Мы пересечем Анды, найдем человека, который проведет нас в деревню, а там до хинных лесов рукой подать. Если местные узнают тебя, они наверняка помогут нам. Они ни о чем не догадаются, а нам понадобится помощь местных жителей, если мы хотим найти эти проклятые деревья.
Но я не мой дед. Даже если там живут те же люди, я не говорю на языке кечуа
Зато на нем говорю я. Я хочу, чтобы ты отправился с нами, не только по этой причине. Смысл вот в чем. Мы с проводником отправимся в леса цинхоны и вернемся с семенами или черенками, о которых далее будешь заботиться ты. Если путь будет несложным, то ты даже можешь отправиться в лес с нами. Клем вскинул брови, потому что я начал качать головой, пока он говорил. Я бы вздохнул свободнее, если бы черенки выбрал и срезал именно ты. Подозреваю, ты знаешь и как за ними ухаживать?
Догадываюсь, уклончиво ответил я.
Хорошо. Так что скажешь? Забудь о ноге. Это не повод сидеть сложа руки.
Повод.
Я возьму на себя ответственность за маршрут. Меррик, Министерство по делам Индии выбрало тебя. Не я один хочу, чтобы ты отправился с нами. Они не забыли о тебе.
Не сомневаюсь. Но я действительно не могу ходить. Возможно, мне станет лучше, если я в хорошей компании займусь чем-то полезным, но не намного.
Ты можешь ездить верхом?
Да.
Хорошо. Эм, мне нужны твои знания и семейные связи, а остальное я возьму на себя. Никто не ждет, что ты станешь скакать по лесам, как заяц. Пусть и тяжело будет помочь тебе туда добраться, но это ничто по сравнению с пользой от твоего участия. Понимаешь?
Ты действительно так считаешь?
Нет, я лгу. И Министерство по делам Индии тоже. Оно всегда славилось своим сентиментальным отношением к жизни.
Я окинул взглядом Клема и Минну, и мне захотелось убедить их в том, что идея была ужасной. В лучшем случае Клем осознает свою ошибку и оставит меня как лишний груз в Арекипе или Асангаро до своего возвращения. В худшем наступит момент, когда нам придется удирать от кого-то с ружьем, а я не смогу.
Если у нас получится, нам заплатят огромные деньги, добавил Клем. Ему хватило одного взгляда, чтобы понять, в каком состоянии дом.
Я представляю, что такое кажется практически невозможным, тихо произнесла Минна. Но, Эм, мы и вправду сможем доставить тебя до туда. Прекрати сомневаться и представь экспедицию как задачу, которую необходимо выполнить.
Я уже почти сказал «нет», но в последний момент четко увидел свое будущее: работа приходским священником в Труро, пока Чарльз по кусочкам избавляется от земли и дома и, когда не остается ничего, переезжает ко мне в свободную комнатку, его окружают люди, которых он всегда ставил ниже себя. И меня. Я бы никогда больше не увидел ничего, кроме Корнуолла да, пожалуй, лондонского дома Клема на Рождество. Я стал бы молчаливым усталым человеком, забившимся в угол. Все части меня, которые уже крошились сейчас, полностью исчезли бы. При должном везении я бы даже не вспомнил, что когда-то был умнее и лучше, но обычно мне редко везло. Минна обеспокоенно хмурилась, и это стало последней каплей. Лучше погибнуть от пули в Андах, чем прожить еще сорок лет под грузом таких взглядов.
О господи, хорошо. Мы можем попробовать, выдохнул я. Но я не буду столь же великодушным, когда все пойдет не по плану.
Клем рассмеялся. Его смех обволакивал, как огромный золотистый пузырь. Он не был наигранным, просто широким. Я никогда не слышал, чтобы Клем пел, но мне всегда казалось, что он легко собрал бы зал.
Прекрасно. Мы отправляемся в декабре в Перу будет лето. А оно нам понадобится, знаешь ли. Горы вокруг озера Титикака суровы зимой. Ты не выберешься с растениями живым. Что у нас сейчас, конец августа? Ты говоришь по-испански?
Я покачал головой.
Это поправимо, продолжил Клем. У меня есть знакомый в испанском посольстве в Лондоне. Я познакомлю вас, и он тебя обучит. Ты даже не заметишь, как заговоришь. Испанский язык так же близок к английскому, как крампеты и крикет. Боже, как же здесь хорошо, воскликнул он, вскочив на ноги. Он обеими руками погладил Гулливер по ушам, от чего та со счастливым визгом подпрыгнула и дважды оббежала его, радуясь не меньше меня. Мы хотели устроить пикник, добавил Клем. Ты явно не ел целую вечность, Эм. Либо начни следить за собой, либо женись на той, кто займется этим.
Я рассмеялся, но не стал спрашивать, есть ли у него кто-нибудь на примете. По мнению Клема, брак был вещью, которая приходит к человеку естественным путем, словно любовь к оливкам. Человек просто соглашается и вступает в брак. Так произошло с ним. Клем не представлял, что быть вторым сыном без состояния и доступа к особому обществу, за исключением общества собаки, огромное препятствие, но не соглашаться с ним казалось наглостью. Клем рассмеялся и открыл бутылку шампанского. Он фыркнул, когда пена потекла по его рукам, и сконфуженно протянул бутылку Минне. Ей пришлось наклонить бокал, чтобы пузырьки не выплеснулись на поднос с анютиными глазками.
Держи, сказала она. Вытри руки о Маркхэма.
Минна никогда не называла его Клемом, хотя он всегда представлялся именно так. Во времена их знакомства он был лейтенантом Маркхэмом, и она говорила, что до сих пор не верит, что у него есть имя.
Я почувствовал себя невероятно счастливым. Вино было сладким и прозрачным, бокал звенел, когда я дотрагивался до него пальцами. Минна открыла плетеную корзинку с кожаными ремнями. Разлив вино, она достала кекс, украшенный цветами из глазури и тропическими фруктами из марципана. Небольшая табличка из глазури гласила: «Перу 6000 миль». Минна поставила кекс на стол, развернув табличку к нам.
Как чудесно! воскликнул я.
Вчера у тебя был день рождения, не так ли? спросила она.
Разве? Какой сегодня день?
Наверное, не стоит гладить тебя по голове. Минна рассмеялась глубоким хриплым смехом. Ты не знаешь, сколько тебе лет? Боже, да ты считаешь в уме.
Тридцать. Мне тридцать, замолчи.
Минна медленно моргнула.
Знаешь, некоторые вещи настолько милы, что сложно не она хлопнула в ладоши, словно хотела убить муху, не разозлиться от умиления.
Возможно, тебе не стоит сидеть рядом с ней, наигранно прошептал Клем.
О боже, мне нужно поговорить с Чарльзом, внезапно сказал я.
Минна вскинула брови.
Почему тебе вдруг понадобилось говорить с Чарльзом?
Он договорился, что я буду работать приходским священником в Труро.
Отмени все, велел Клем. Я не позволю тебе вернуться сюда, не в этой жизни. Так жить позор, ведь жизнь прекрасна и была бы гораздо прекраснее, если бы ты сбросил своего брата со скалы. Не хочешь проверить?
Убить больного родственника из лучших побуждений? Нет.
Брезгливый либерал.
Человека делают манеры.
Минна рассмеялась. Я тоже улыбнулся.
Что ж, ладно, сказал Клем. Оставим Чарльза с его грошовыми урожаями. Он отвратительный мелкий гном. Тебе нужно уехать из этого дома. Знаешь что, пожалуй, я заберу тебя в Перу.
Рассмеявшись, я запрокинул голову и внезапно заметил участок сада за стеклянной стеной, который ранее закрывали папоротники. Статуя снова переместилась. Теперь она стояла у оранжереи и словно заглядывала внутрь, пытаясь подслушать наш разговор.
5
Семнадцатого декабря капитан «Хупера» с двумя хронометрами в руках дождался, пока упадет шар времени на Гринвичской обсерватории, и отдал приказ отчаливать.
Корабль был небольшим, но хорошо оснащенным, с просторным трюмом и нагревательными трубами, проходившими через все каюты. В первое утро мы проплыли мимо побережья Корнуолла и нашего имения. Я увидел маленький порт Мевагисси и прямо на вершине холма густые кроны вечнозеленых растений, которые, я был почти уверен, были соснами у нашего дома. Мы уже отдалились на полтора градуса долготы от Гринвича, так что по сути время изменилось на 25 минут в меньшую сторону я об этом даже не задумывался, пока Минна не обратила мое внимание на старшего помощника капитана, который за неимением более насущных дел переводил стрелки часов. Было слишком холодно, чтобы оставаться на палубе, поэтому я спустился в трюм.
Там стояли тридцать ящиков Уорда размером в человеческий рост, формой напоминающие турецкие лампы. В каждом легко поместилось бы молодое дерево, а толстые стекла защищали от солнца и соленого воздуха. На самом деле в каждом ящике уже было по дереву. Я взял на борт тридцать яблонь, чтобы научить Клема и Минну срезать черенки.
Ты смотришь на дерево так, словно оно тебе о чем-то говорит, заявила Минна.
Я ждал ее и Клема, прислонившись к трем медным нагревательным трубам и наблюдая за молодой яблоней в стеклянном ящике напротив меня. Поскольку деревья были выращены искусственным образом, в теплом трюме они зацвели. Когда я открыл небольшую дверцу, лепестки цветов, подхваченные теплым сквозняком, вылетели наружу, и в помещении запахло весной.
Я просто задумался Извини, ответил я. Присаживайся.