Мне было плохо.
Так вот, почему вы залезли под стулья, сказал Марк. А то я не знал, что с вами. Решил, что вы странные.
Очень трудно объяснить. Странности украшают.
Я улыбнулся одной из своих невольных улыбок, и Марк поднялся с диванчика.
Мне пора.
Ты далеко живёшь? спросил я с любопытством.
О, да. Очень далеко. На Ирисовой улице возле тёмного леса в деревянном домике. Меня обычно мама забирает потому, что она не работает.
Когда Марк отошёл на несколько шагов, я окликнул его робко, и он обернулся, взмахнув ладонью.
Спасибо за музыку! крикнул я, преисполненный новым неведомым чувством.
Он довольно улыбнулся.
Я намеревался с помощью игры на пианино навсегда избавиться от Теней и Матери и взялся немедленно продумывать план по сближению с доброжелательным пианистом.
Глава вторая
В БИБЛИОТЕКЕ
Ночью я долго ворочался и не мог уснуть. Мне не давали покоя воспоминания о сладкой музыке, после которой гнетущая тревога обернулась непоколебимым спокойствием.
Я заходил в комнату к маме и слушал мелодию её мерного дыхания. Иногда она чмокала губами и перекатывалась сонно набок, так что размётанные волосы спадали прямо на выпуклый морщинистый лоб. Когда я выпил горячего чая с лимоном, то лёг в постель, обнял с умилением дымчатого потрёпанного кота и погрузился в тихие сновидения.
Следующим днём в столовой Алина показала незаконченный рисунок бурой росомахи, затаившейся под вывороченными корнями. Я сдержанно похвалил её, она убрала альбом в рюкзак.
Ты всё думаешь, думаешь. Голова когда отдыхает?
Никогда. Пусть работает, а то что, зря ношу с собой?
Ага. Не мучайся, Паша, расскажи мне! Я умею держать секреты. А ведь у тебя есть какой-то секрет, заныла она противно.
Я не любил, когда она вела себя подобным образом.
Для тебя, по крайней мере, у меня нет ни одного секрета. Угадай, о чём я думаю.
Наверное, о вчерашнем конкурсе?
Очень близко.
Тебя задела музыка Снежкина? спросила Алина и, мягко улыбнувшись, пожевала крабовый салат, затем откусила половину горячего пирожка с картошкой и грибами. Кушать она безумно любила.
Я бы не сказал, что она задела меня. Да кого я обманываю? Меня всего трясёт!
Алина вытерла рот белой салфеткой.
Ты не в себе, спокойно констатировала она. Во всём виноват тот дурацкий припадок. Если бы не он
Это потому что я не перехвалил тебя, как обычно?
Нет! твёрдо произнесла Алина.
Я был уверен в том, что ей искренне нравилась щедрая похвала. Алина, несомненно, заслуживала её, ведь она была очень трудолюбивой и умной.
Я поговорил с Марком. Мне, на самом деле, жаль его. Родители не разрешали выступать ему перед людьми.
Но почему?
Думали, что так он станет хуже играть. Я хочу с ним подружиться. Ты поддержишь меня?
Чтобы он играл тебе музыку? спросила Алина. Рисование, значит, тебе больше не по душе?
Рисованиевся моя жизнь! Мне была по душе жизнь, кроме, конечно, некоторых её беспокойных и раздражительных явлений. Но я бы с радостью приобщился к музыке. Она красивая! Особенно в исполнении Снежкина.
Алина покачала головой и, наскоро пообедав, вылетела на крыльях молча из столовой.
В половину второго закончились уроки, и я спустился в библиотеку. Ольга Николаевна проверяла самостоятельные работы девятого «А» класса и ставила отметки красной ручкой. На меня нахлынула знакомая тоска острой ностальгии. Бывало, я располагался за овальным столом с тетрадью и учебником по математике и переписывал тайком решения контрольных задач, подсказанных Алиной. С переходом в десятый класс мне сделалось ещё труднее учиться. Алгебру и геометрию у нас преподавала другая учительница, которую я тотчас же невзлюбил. Как мне казалось, она была несправедливой, потому что прекрасно обходилась с Серёжей, позволяя тому ужасно учиться, и с некоторыми усердными учениками, которые, впрочем, занимались почти блестяще. Я видел, как Серёжа записывал карандашом ответы на упражнения перед уроками, и корил его за это.
Однажды мне послышалось, как он произнёс уверенно и гордо, что нет ничего страшного в неправде. «Может быть, он отчасти прав? Нет, он ошибается! Ложь, как гниющий фрукт, который не пригоден для еды. Серёжа, как тебе приходит на ум кормить окружение испорченными апельсинами? Где твои свежие апельсиновые конфеты? Да, и дети мы все разные, но почему к нам не относятся на равных? Учителя, в особенности нелюбимые, относятся предельно необъективно к нам, и мы проявляем абсолютную субъективность, ничем не отличаясь от них. А если изменить восприятие, что тогда?» думалось мне как-то мучительно на уроках. Не отыскав ответы на вопросы, я увлёкся литературой и русским языком. Они были всяко интереснее путаницы с объективностью и субъективностью.
Я заскочил тихо в книгохранилище и прошёлся оценивающим взглядом по рядам. В руки мне неслучайно попалась повесть Рэя Брэдбери «Вино из одуванчиков» в мягком переплёте. Я уже давно откладывал её прочтение. Алина прочитала книгу от корки до корки и поделилась своим мнением, отметила, что она очень красивая, тёплая и летняя, самое то для подростков. Я доверял её читательскому вкусу и, сев на низкий табурет между полок, ещё не покрытых слоем пыли, углубился в повесть, ёрзая от нетерпения.
Через двадцать три страницы, кажется, меня отвлекла девочка с золотистыми косами. Это была Милена, главная забияка второго «В» класса. Она забежала в хранилище и стала кидаться разноцветными браслетами из тонких резинок.
Я успел остановить её, когда она уронила небрежно с десяток старых книг, требующих особой осторожности.
Вошла Ольга Николаевна. Она выгнала девочку и попросила перенести часть старых учебников в кладовку возле кабинета английского языка на третьем этаже. Я скоро навёл порядок (собрал и вложил на место выпавшие жёлтые страницы) и, раскрыв дверь, потянулся к свету, льющемуся из растворённого окна, откуда веяло чистым мягким воздухом.
В библиотеке меня поджидал Снежкин.
Я подхватил стопку учебников, и мы вместе шагнули в пустынный коридор, весь грязно-зелёный от чахлых монстер, драцен и алоэ в ящиках, набитых песком и камнями.
Уже освоился?
Нет, но я люблю книги. У вас небольшая библиотека. И очень уютная, оценил Марк. Я слышал крики. Это ты кричал? Ты очень громко кричишь.
Пришлось. Дети ни черта не понимают. Им бы поноситься как угорелым, а их держат за партами.
Он рассмеялся коротко и звонко. Я в недоумении изогнул бровь.
Возможно, ей не с кем веселиться. Я тоже бешусь, когда никто не хочет со мной играть.
А во что ты играешь?
Во всякое. Обожаю прятаться.
Хорошо, в прятки. Старая детская игра. Одна из любимых, сказал я с теплотой в груди и громко расчихался из-за пыли. А что ты читаешь?
А если я ничего не читаю?
Так не бывает. Раз говоришь, что любишь книги.
Я люблю их рассматривать, листать хрупкие страницы и чувствовать, как бы издалека, сказал непонятно Марк.
Он привёл меня в замешательство. Я срочно попросил объяснить, что он имел в виду.
Ну, слушай, когда я хочу прочесть какой-нибудь рассказ, но у меня его нет в печатном издании, то часто представляю книгу и тот момент, как она попадёт наконец мне в руки. А когда она есть, я не хочу больше читать рассказ. Я откладываю книгу в сторону и любуюсь часами ею с полки. Наверное, глупо тратиться впустую. Но я не считаю это глупым. Мне нравится пополнять домашнюю библиотеку, но не для чтения как такового, а ради вида и чувства того, что я имею рядом с собой нечто приятное и великое. Как человек, который ухаживает за садом, но не рвёт цветы.
Марк выронил на лестнице потёртый учебник по молекулярной биологии. Я подобрал его и положил в свою стопку. Поначалу меня восхитил подробный образ чужой мысли.
А с музыкой у тебя похожая ситуация?
С музыкой иначе.
А с чем ещё по-другому?
Ни с чем. Я не сравниваю музыку, потому что она особенная для меня.
Мы оставили учебники в неубранном углу, где разбегались нити кружева паутины. Потом спустились вниз и отдохнули возле пианино с глиняным горшком лиловых фиалок. Ольга Николаевна закончила проверять тетради и вышла из библиотеки. Я разлёгся на диванчике и продолжил чтение «Вина из одуванчиков».
Марк со скуки предложил послушать музыку. Я, конечно же, согласился, только теперь без страха и волнения за собственную жизнь. Тени не появлялись целые сутки.
Она одна из лучших. Надеюсь, тебе понравится. Тебе не может не понравится!
Марк играл на пианино с лучащимися глазами. Отложив книгу, я глядел в потолок, думая о маме.
Она продала по низкой цене любимую коллекцию книг с толкованиями предсказаний и оставила лишь две колоды древних карт. Я представлял, как ей было грустно расставаться с дорогими душе предметами. В следующий четверг мы должны были отнести в ломбард витую золотую цепочку, подаренную папой на годовщину медной свадьбы.
Голос Марка внезапно зазвенел в тишине. Покой мне только снился.
Ну, как?
Да, нравится.
Всего-то?
Кажется, я немного отвлёкся, признался я виновато.
На что? Хорошо, неважно. Я не в обиде. Зато размялся, проговорил он огорчённо.
Я всё равно поблагодарил его за игру. Мы попрощались, когда вернулась Ольга Николаевна. Всё же, я сильно обидел Снежкина.
По прошествии шести игр на пианино Марк почти привык к моему обществу. Я был достаточно пытлив и любил задавать вопросы. Мы ежедневно посещали библиотеку, находили там изрядно обшарпанные книги и, утопая в густом ковре, читали с выражением по абзацу под бледной лампой. Марк читал невдумчиво на животе и, передавая томик мне, поворачивался на широкую спину и размётывал нелепо руки. Набросанные угольным карандашом и пастелью рисунки, которые я приносил, доставляли ему несказанное удовольствие. Он прищуривался, вертел листы и озадаченно рассматривал их, как видный живописец, обладающий солидным опытом.
Радость творчества тесно сблизила нас.
Глава третья
ВДОХНОВЛЁННЫЕ КЛАВИШАМИ
Впервые я навестил Снежкина на осенних каникулах. Я познакомил его с мамой, как закончилась первая четверть, и она, к удивлению, оказав радушный приём гостю, вскоре пустила меня к нему на целый день.
Дом, в котором жил Марк, вырастал одиноко на отшибе коттеджного посёлка. С одной стороны проходил извилистый путь к добротным бревенчатым домам, а с другой темнел бескрайний лес с его разнообразными обитателями. Он был особенно сумрачен и глух в ноябре, когда с деревьев осыпались сочные краски, и торчащие травы поникли под серым безликим небом.
Мне представился случай пообщаться с родителями Снежкина.
Отец его был человеком необычайно серьёзным и любезным. Сергей показал собрание рукописных сочинений на древнегреческом языке и коллекцию быстроходных кораблей, выставленных на всеобщее обозрение по закупоренным бутылкам. Он сыпал беспрерывно устаревшими терминами, а я кивал энергично, любуясь полотняными треугольными парусами.
(Что же это за корабли без пиратов и награбленного золота?)
Несколько раз я упомянул Чёрное море, на котором отдыхал в детстве.
Я купался подолгу с мамой, в то время как папа жарил мясо на берегу. Насыщенный запах костра, чеснока и красного перца доносился до прозрачной воды. Папа готовил изумительно, как шеф-повар.
Сергей любопытствовал и намеренно смущал меня странными вопросами. Я спросил, почему он настойчиво интересуется моим прошлым. Он ответил, что бывает чересчур назойливым и бестактным, но только потому, что беспокоится за сына. Я понимал его отцовские чувства и, конечно же, принимал их.
Мы обедали ровно в двенадцать. Марк отчего-то избегал разговоров и казался скрытнее, чем обычно. Когда его мать сварила кофе с сахаром, он вышел из-за стола и уединился в своей комнате.
Что с ним?
Наверное, плохое настроение. Оно у него легко портится, сказала Татьяна и убрала тёмные кудри с лица.
У меня тоже. Он на вас злится?
Да не за что! Если только не обиделся на какую-нибудь мелочь.
А вы давно живёте в посёлке? спросил я, сменив резко тему.
Два с лишком года. Марк не хотел переезжать. Он мечтал остаться в городе, чтобы не расставаться со школьными друзьями.
Покажусь вам сейчас невежливым, но зачем вы переехали? спросил я и выпил нелюбимый горячий кофе. Мне совершенно не хотелось расстраивать хозяйку.
Серёжа ушёл с работы. К тому же, мы всегда хотели купить дом, да вот только не предоставлялось удобного случая, сказала Татьяна и сняла опрятный передничек с карманом.
У вас, наверное, была интересная профессия?
Я был юристом, ответил Сергей. В работе я нашёл призвание, разъезжал всюду. Учился, правда, без передышки, но это было ожидаемо с самого начала.
Надеюсь, Маркуша отыщет своё место, проговорила Татьяна.
И ушли вы, наверное, потому что осознали, как ошиблись?
Сергей хмыкнул, а я занервничал. Неизвестно, что мог сделать со мной этот крупный мужчина с рубцами под закатанными рукавами и с белым шрамом, уродливо пересекающим покатый лоб, если бы рядом не была приземистая и хорошенькая Татьяна, чья улыбка действовала успокаивающе на усталые нервы. Марк поразительно походил на неё. Сыновья довольно часто напоминают матерей как внешним видом, так и характером.
Ты прав, я начал с чистого листа. Бывали, конечно, проблемы, но у кого их нет, а?
Понимаю, что для вас я чужой, и не имею права затрагивать личные темы Просто вы хорошие люди. И мне нравится Марк.
Татьяна допила кофе.
Он чуткий и застенчивый мальчик, сказала она с нежностью.
Её безграничная нежность согрела меня.
Я больше не говорил с недоверчивым Сергеем и общался только с Татьяной.
К трём часам они уехали в город. Я отдыхал в просторной гостиной и слышал, как тоскливо завывал ветер. Из окна доносилось глухое ворчание леса, но я намеренно притворялся, что не замечаю его, и наслаждался музыкой по памяти. После я ушёл исследовать дом, остановился на душном чердаке с плохо заколоченным круглым оконцем, которое выходило на задний двор. Я перебрал громоздкие коробки, обмотанные скотчем, и поиграл с деревянной лошадью со стёртыми копытами, которые были золотыми.
Марк отправился за мной и сказал, что написал короткую мелодию. Мы заторопились вниз по длинной лестнице, перепрыгивая через ступеньки.
Ты не отвернёшься? спросил он, когда сел за чёрное раскрытое пианино.
Я был перед ним на синем табурете с каретной стяжкой.
А что так?
Я боюсь, что сгорблюсь, а мне нельзя, ответил Марк.
Тебе это мешает?
Иначе я плохо сыграю, произнёс он еле слышно. Раскидистые ветви елей скрипели по стеклу. Не знаю, как играть для одного слушателя. В библиотеке были школьники и Ольга Николаевна. Я привык к ним.
Тогда я сделаю, как ты просишь. Уже отвернулся.
Он прикоснулся к клавишам, и у меня быстро хлынули блаженные слёзы. Я плакал без прерывистых всхлипов, казалось, целую вечность, бледнея и краснея от простодушной откровенности Снежкина, густая тень которого бесшумно двигалась по виноградным узорам вышитого ковра. Меня опьянила полнота непривычных головокружительных ощущений. Я прикрыл лицо ладонями и обмяк на табурете, точно тряпичная кукла.
Бессонные тучи отяжелели. В укромном садике с каменной дорожкой и с обломанной низкорослой яблоней захлестал дождь. Я был не прочь освежиться под ним.
Марк закончил мелодию и потянулся к моему напряжённому плечу. Я сердито оттолкнул его узловатой лапой, чтобы он не видел, как глубоко растрогал меня. Он вздохнул с досадой.
Родители не запрещали ничего. Дело в пианино. Оно опасно для меня и моей жизни. А я пустой, я не могу жить без него.
О чём ты?
Понимаешь, все мои предки, которые придумывали музыку, погибали по неочевидным причинам. И смерть наступала после того, как они становились известными. Пусть даже в узких кругах. Прадед задохнулся, когда дул в кларнет, его старшего брата проткнули его же скрипичным смычком. У бабушки остановилось сердце возле рояля после выступления на первом домашнем концерте. Сердце у неё было абсолютно здоровым. Я не верю в проклятия. Мне кажется, что их не существует. Но что делать, если это правда? Я уехал с конкурса, но сказал маме, что готовил со всеми кабинет ко дню рождения классной. Хорошо, что она не звонила Ирине Петровне и не поздравляла её. А не то бы кранты!
Ты очень серьёзно рассказываешь. Остановись, проговорил я и, отняв руки, сцепил на них пальцы. Проклятие, проклятие.